Скорость

       Тереза? Это еще кто?       Я невидящим взглядом уставился на блестящую поверхность стола, где стояла шахматная доска с незаконченной игрой. Тереза, Тереза… Почему я о ней ничего не слышал? Родственница? Коллега? К кому он помчался, бросив меня в одиночестве? Я напрягал слух изо всех сил, но больше ничего не слышал, кроме вздохов ветра и пения птиц за окном. Отвратительная идиллия.       Есть расхотелось, настроение испортилось, а сквозняк добрался до спины и заставил меня поежиться.       Пальцы подцепили белую фигурку шахматного короля и переставили в полчище черных пешек.       — Шах! — мстительно проинформировал я невидимого собеседника. Пальцы запорхали по доске, и вскоре мои пешки заключили чужака в кольцо. — И мат!       — … ты не прав, это очень выгодный эксперимент!       Сначала я подумал, что мне показалось. Но нет, женщина заговорила снова, только слов я не расслышал из-за налетевшего на шторы ветра. Они заколыхались, шумно хлопая по окнам, как крылья гигантской птицы. Надулись, как парусник, и бессильно опали. Я от души выругался, но шепотом, в целях конспирации, и на цыпочках подкрался поближе к окну.        Голоса приближались.       — Эксперимент? — Ньют скривился. — Предпочитаю называть это проектом.       Я аккуратно отодвинул штору и с любопытством выглянул наружу, чтобы увидеть прямо под верандой две вихрастые макушки: Ньюта и его оппонентки. Сердце забилось чаще при мысли, что в любой момент меня могут обнаружить.       Тереза — несомненно, это была она — стояла в двух шагах от мистера Динклэйджа и всем своим видом демонстрировала недовольство. Это была маленькая хмурая женщина в бежевом пальто, привлекательной, но не блещущей красотой наружности. Волосы ее, собранные на голове в пучок, своим цветом напоминали остывшие угли. Хотя ракурс сверху нельзя назвать удачным для обзора, я увидел достаточно, чтобы убедиться в отсутствии общих черт у Терезы и мистера Динклэйджа. Она не была его родственницей.       — Пожалуйста, пусть будет проект. Как тебе больше нравится, — покладисто отозвалась женщина, хотя температура ее голоса упала до нуля. — Я легко соглашусь с любым твоим капризом. Увы, это часть моей работы.       Даже перегнувшись через оконную раму, я не расслышал, что ответил Ньют. Уловил только интонацию. Но уже она мне о многом рассказала. С любовницами таким тоном не беседуют. Не мать, не сестра, не любовница… Кто же она?       — Ты не веришь в наш успех, — разочаровано вздохнула Тереза. Она-то реплику Динклэйджа прекрасно слышала. — «ПОРОК» — это хорошо, Ньют.       Я выпал в осадок. Эта дамочка работает на «ПОРОК»! Боже! Какая непростительная ошибка — беседовать на эту тему под открытым окном журналиста! Какое искушение — схватить блокнот и начать записывать!       Я мог бы пробить плотину. В любой секретной организации утечка информации просто неизбежна. Никто не подумает на меня. Я уверен, крыс хватает даже среди работников «ПОРОКа». Страны НАТО давно зациклились на этой аббревиатуре. Они отвалят хорошенькую сумму за владение любой информации. Я стану влиятельным миллионером, вторым мистером Динклэйджем. Мы с Минхо заведем свой маленький бизнес. Нам больше не придется ограничивать себя в мелочах, чтобы заплатить за квартиру. Мы не будем пахать в две смены, чтобы сходить в конце месяца на игру, купить диван, или отпраздновать чей-нибудь день рождения. «ПОРОК» обещал принести спасение всему человечеству, а мне — прибыль.       В этом и заключается борьба мотивов: люди никогда не знают, какие силы могут взыграть в них. Вопрос лишь в том, какие победят.       Я мог бы пробить плотину. Но решил поступить по совести, как безнадежный дурак.       — Ты жаждешь перемен, — усмехнулся Ньютон, не глядя на собеседницу. Его больше интересовал острый камешек, который он задумчиво переворачивал носком ботинка, пытаясь достать из ямки.       — Да, перемены — это первые шаги к нашей конечной цели, — ответила Тереза. Она поймала выбившуюся из общего пучка прядь волос и заправила ее за ухо. — Скоро все изменится.       Эти двое говорили загадками, как будто знали, что я подслушиваю. Потом они двинулись по дорожке, ведущей вокруг особняка. Тереза взяла Ньюта под руку. Я максимально высунулся в окно, чтобы услышать конец разговора.       — Ты советовалась с Авой Пейдж?       — Я как раз собиралась… — договорить она не успела. Предательски скрипнули оконные створки, открывающиеся наружу, и я испугано шмыгнул в комнату, проклиная всех горничных и дворецких, не смазывающих, как следует, петли.       И все бы ничего: подумаешь, окна хлопнули из-за ветра. Но перед тем, как я позорно скрылся за занавесками, две пары внимательных глаз: одни — чернильно-черные, другие — льдистые, посмотрели наверх. И сделали это как раз вовремя, чтобы заметить резкое движение и побег.       — Кто у тебя там? — услышал я голос Терезы.       Ответ я прослушал. Кровь застучала в ушах, в глазах потемнело от страха. Я попятился от окна, как будто это был дикий зверь, и наткнулся на столик, едва его не опрокинув. Я обернулся, ощутив волну головокружения, как будто двигалась комната, а не я, и сбил со стола игральную доску. Падения уже было не избежать, и шахматы: белые, черные, пешки и короли, разлетелись по комнате. Некоторые укатились так далеко, что я не сумел найти их. Руки задрожали. Что делать? Бежать? Любознательный журналист подслушал все, что ему нужно, и скрылся с места преступления? Я судорожно бросился поднимать фигурки.       Я не слышал ничего, кроме своего дыхания, поэтому вздрогнул, когда мое плече сжала тонкая аристократичная ладонь. Я оцепенел, стоя на четвереньках, с шахматным конем в руке. Сердце стучало так, будто вот-вот взорвется.       Мистер Динклэйдж поддернул джинсы на коленях и присел рядом со мной на корточки. Какое-то время мы в полном молчании собирали оставшиеся шахматы. Я нервничал, в горле пересохло. Когда мы закончили, Ньют поднялся, отряхнул штаны и посмотрел мне в глаза. Все это время он даже в мою сторону не смотрел, а теперь — в глаза, жестко и властно.       — Любопытство — не порок, Томми, — сказал он без выражения. Я как будто уменьшился. Мне очень захотелось исчезнуть. Я предпринял отчаянную попытку исправить положение:       — Это игра слов? «Любопытство — не „ПОРОК“»? — пошутил я.       Он молча смотрел мне в глаза и даже не улыбался. Я стушевался под его взглядом:       — Глупая шутка.       — Да, разумеется, — никакого чувства такта. — Тебе лучше уйти.       Я часто анализировал его слова, но никогда не брался судить их однозначно. Здесь важен мотив и форма производимой речи. Зачем Ньют это сказал, я теперь знаю. Почему он обличил свои слова в такую форму — останется загадкой навсегда.

***

      Дорога домой была веселее некуда. Внутри, как плесень, разрасталась пустота, приобретая в моем воображении очертания черной дыры. За окном плыл однообразный серый пейзаж, по стеклу уныло моросил дождь.       Вот и все.       И это все?       Бесконечное разочарование, чувство, что все могло бы закончится иначе, не давало мне покоя. Я чувствовал себя Агнешкой, которую выбросили на улицу после первой же ошибки. Как мне все надоело!       Ньютон вернул все мои вещи, убедился, что я нормально себя чувствую, сказал не искать с ним встречи и распорядился, чтобы его личный водитель, проверенный парень, отвез меня домой. Эрис — кажется, так звали улыбчивого водителя — оказался весьма тактичен и всю дорогу молчал, изредка бросая в зеркало сочувственные взгляды. Но каким бы замечательным Эрис не был, меня он раздражал. Я послал его, как только вылез из машины:       — До свидания, мистер Уайт! — весело крикнул водитель, когда я схватил свой багаж и ринулся сквозь мрачную занавесь дождя к подъезду.       — Нахер иди! — прокричал я в ответ и захлопнул за собой дверь. - Пиздюк.       «До свидания»! Да он издевается!       Я не помнил, как добрался до своего этажа. Не помнил, как столкнулся с соседкой и едва не сшиб ее с ног. Помнил только, что силился восстановить в голове логическую цепочку событий и кивал своим мыслям, повторяя:       — Да, правильно… Ну да, логично.        Когда Минхо открыл дверь, он застал меня бледного, мокрого, вцепившегося в собственные волосы.       — Вы только посмотрите, кто явился! — провозгласил друг и вальяжно прислонился к дверному косяку. Он был в майке и трусах — моих трусах — и не особо стеснялся. — Блудный сын вернулся!       — Привет, Минхо…       — «Привет, Минхо», — гримасничая, передразнил друг. Потом посторонился: — Заходи, чувствуй себя, как дома.       — Я и так дома.       Как только дверь закрылась, я уронил пакеты с одеждой на пол и устало приземлился следом. Что делать дальше — я не знал. Я стоял на распутье дорог, приклонив колени, и не мог угадать верного направления. Указатель отсутствовал. Выбрав дорогу наугад, как знать, что не оплошаешь?        Минхо вдруг выпучил глаза и попятился.       — Томас, ты чего?       Действительно, чего это я.       — Том, ты что, плачешь?!

***

      — И ты раздул из этого драму? — возмутился Минхо, откусывая сразу половину яблока и смачно чавкая им. Похоже, он не очень заботился о том, чтобы жевать с закрытым ртом. Его можно было понять. Он только что терпеливо выслушал мой продолжительный рассказ о том, что случилось, почему это случилось, почему именно со мной и за какие грехи карает меня Господь.       Я не рассчитывал, что Макензи поможет мне советом. Он в такие ситуации не попадал. Но я излил душу, поделился своей проблемой. Для этого и нужны друзья, верно?       Вместо того чтобы ответить на риторический вопрос о драме, я уставился на Минхо с немым укором. Шутки шутить вздумал? Давно по морде не получал — по наглой, азиатской? Я так долго сверлил Минхо взглядом, что он даже застеснялся и несмело протянул мне несчастный огрызок:       — Прости, чувак, не поделился. Будешь?       — Минхо! — взорвался я, отталкивая его руку и вскакивая с табурета. — Ты совсем не догоняешь?! Еще не врубился? Не впитал, не постиг, не понял?! Я влюбился нахрен! И все испортил! Почему я такой любопытный? Я, бляха, не хочу, чтобы все так закончилось! Почему я любопытный, Минхо?!       Я схватил друга за грудки и тряс его, словно обезумевший. И кричал ему в лицо так, как не кричал еще никогда. В крови бурлила злость и отчаяние, меня выворачивало наизнанку от необходимости вернуть все назад.       — Томас, остынь! — прикрикнул Минхо, высвобождаясь из моих скрюченных пальцев. Я, равно как и мой друг, совсем себя не узнавал.        Разжав хватку, я шлепнулся обратно на табурет и спрятал покрасневшее лицо в ладонях:       — Прости, Минхо. Я просто… я не знаю, что дальше делать. Жизнь - это долбанный лабиринт, а я забрел в тупик и теперь, упершись лбом в стену, продолжаю бессмысленно переставлять ноги. И самое обидное — я убежден, что продвигаюсь вперед.       Минхо прыснул.       — Не смешно, дубина, — огрызнулся я.       — Я знаю, — ласково отозвался Минхо. — Но ты же ебанько.       — Я начинаю жалеть, что рассказал тeбe.       — Томас, — уже мягче сказал сосед. — Ты втюрился, это не смертельно и уж тем более не повод грохать друзей, не отходя от кассы. Особенно, когда их у тебя немного.       Я приуныл.       — Да, это я зря сказал, — пробормотал азиат, почесав затылок. — Чувак, не раскисай. И не слушай всего, что я говорю.        Я спрятал лицо в ладонях и представил, что это — моя баррикада. Минхо неожиданно рассвирепел:       — Але! — требовательно заорал друг, начиная терять терпение. — Я, конечно, все понимаю, но здесь тебе не тут, так что веди себя, как следует! — Я ошалело на него уставился. — Совсем расклеился! Даже от яблока нос воротит, любовь ему нахрен подавай! Может, тебе к доктору, а? А то Гэлли на этих выходных свободен, как птица!       — Не надо мне к доктору, — буркнул я. — Это тебе надо к доктору. Задолбал уже сквернословить.       Минхо размашисто ухмыльнулся:       — Крепкое словцо облегчает душу.       — Должно быть, земная гравитация на нее не действует.       — Узнаю своего Тома! — обрадовался Макензи. — Осталось только пошутить про мою задницу.       Я не собирался шутить про его задницу. Наоборот помрачнел, потому что готового ответа, как исправить ошибку, у Минхо не было. Глупая надежда.       — А с чего ты вообще взял, что это твоя ошибка? — друг посерьезнел. — Ты не думал что дело, может, в нем, а не в тебе?       Я открыл рот, чтобы возразить, но тут же его закрыл. Подсознание услужливо подсунуло несколько воспоминаний, где Ньют отзывался о себе не очень лестно. Вряд ли мистер Динклэйдж называл себя чудовищем в целях саморекламы. Что, если Минхо прав?       — Вот, что мы с тобой сделаем, — тихо сказал друг, первым нарушая молчание. — Ты будешь сидеть в своем офисе, как мышка, и никому ни о чем не расскажешь. Если ты запал ему в душу, он сам тебя найдет, — и, поймав мой недоверчивый взгляд, добавил. — Вот увидишь.       — А если не запал? — простонал я. — Если не найдет?       Пускать все на самотек было рискованно.       — Вот и проверишь, — друг хлопнул меня по плечу, да так, что я едва не свалился с табурета. — Живи и радуйся. Завтра вечером идем бухать. Ты не видел шоколадных крекеров?

***

      Я ждал предстоящей попойки, как Рождества. Мне нужно было забыться, а не прослушивать в сотый раз интервью, где звучал его голос. Я невидящим взглядом смотрел на экран старенького ноутбука, мерцающего в темноте. Может, оно и к лучшему — то, что Динклэйдж меня прогнал? Нам не мешало отдохнуть друг от друга, ведь каждая наша встреча оборачивалась для кого-то катастрофой.       Я был так поглощен своими мыслями, что не сразу заметил, как ноутбук погас, и комната погрузилось во мрак. Единственным источником света были отблески уличных фонарей и свет автомобильных фар, периодически скользящий по стене.       — Да пошел к черту он и его «ПОРОК», — рассердился я и с треском захлопнул крышку ноутбука.       — Правильно, — сонно отозвался Минхо из соседней комнаты. Судя по звукам, он повернулся на другой бок и громко захрапел, призывая меня тоже отойти ко сну. Я извинился перед ноутбуком и бережно устроил его на столе, а сам лег на кровать и уставился в потолок. Пальцы нащупали пульс на горле и надавили. Учащенный. Я не боялся уснуть. Я боялся проснуться другим человеком.