Мой "любимый" Француз

Драгоций – сволочь, это я знала давно, но вот сейчас он перешел все чертовы границы и мне теперь не столько обидно, сколько… ладно–ладно, мне обидно, и очень обидно, но что я могу сделать? Поплакать? Нет, мне теперь стыдно даже плакать. Хочется с разбегу и в стенку, желательно головой. Да, именно так, но чтобы головой и об стенку, мне надо хотя бы встать. Что уже само по себе пытка. Голова что чугун, и когда лежишь она хоть не болит, а когда не открываешь глаза вообще все шикарно, но стоит распахнуть глаза как тут же свет бьет по самому больному – голове, и хочется кричать в голос, словно от этого Драгоций сменит свой курс и залетит в мою комнату, но пока в нее заходил лишь Норт. А я удачно изобразила из себя спящую. Вряд ли бы он поверил, подойдя ко мне ближе, но он так был занят Риммой и болтовней по телефону, что готов был поверить во все, что бы я ему не наплела. Но надо было встать достать вещи из машинки, развесить их, затем убрать вещи в комнате. Но для того чтобы встать надо было раскрыть глаза… а, я про это уже рассказывала. Так вот, судя из этого, встать я не могла (не хотела), а значит тупо слушала Норта и его щебетание с Риммой. И молча желала лаботамию. Это бы решило кучку моих проблем. Но встать я себя заставила, ну не так я и больна, не так мне нужна помощь, я вообще больше себя жалею, ну по сравнению с больным ребенком у меня куча преимуществ, я подросток и у меня есть шанс вылечиться раз и навсегда, у него тоже есть такой шанс, но скорее всего он не решится на такой вариант, да и его близкие тоже. Но суть ведь не в ребенке, а в том, что я снова себя жалею, а мне нельзя зацикливаться на себе, и нужно подумать о другом, например, о Норте или же о том, какой срач я натворила. Что в жизни, что в голове, что в комнате. Самое главное в комнате. Ведь Норт заботливая мамочка будет ругаться за срач. И тут без сарказма, хотя хотелось. Но дальше стало лишь хуже. Во–первых встать было тяжело и тут без преувеличений, в глазах снова был туман, ну или как там называются эти круги от давления? Так вот, в комнате и так было темно, но теперь я не видела даже чертову лампу, которую можно было бы включить, по–этому вперемешку с дикой головной болью я искала футболку, затем нижнее белье, а затем я пыталась одеться, все время поскуливая, ожидая, что вот–вот разревусь, чего бы мне не хотелось. Во–вторых, я выкинула все белье из машинки и, не найдя пятен, оставила вещи в тазике, ссылаясь на то, что потом все повешу, сейчас мне нужно попить, а затем назвала себя слабачкой и нытиком, и все же повесила белье. Это можно считать маленькой победой? Я считаю, вы – не знаю. В–третьих, я ожидала, что Норт начнет что–то спрашивать, но он когда я вышла в гостиную – лишь прикрыл ладонью телефон и шепотом сказал: «С добрым утром», да, он улыбался, и я лишь на это хмыкнула. И Норт отмахнулся рукой, мол, не мешай. Да не мешаю я! Никому больше мешать не буду. И от этого почему–то в глазах стали собираться чертовы слезы, зачем мне они вообще? Не знаю, надо учебник по биологии чаще открывать, но я не спешила и это делать. Я прошла на кухню, вытаскивая чашку, щелкая кнопкой чайника, – еще и сидеть ждать! Неожиданно просто все стало жутко раздражать и бесить, и хотелось снова выть в голос, но было стыдно и неудобно, поэтому я предпочла молчать. Хотя хотелось наорать на Норта, ведь у него все хорошо, а у меня… ну плохо, короче. Вначале мне показалось, что живот сжал спазм от стыда и страха, но разве легкие престают подавать кислород, когда страшно? Может задержать дыхание – да, но вот когда не получается вздохнуть это – другое. И если раньше у меня просто кружилась голова, и плясали эти точечки перед глазами, то сейчас я еще и не могла вздохнуть, точнее выдохнуть. Получалось через раз и очень больно. По этой же причине я не могла и что–то сказать. Воздух просто перестал поступать в легкие, и я перепугалась, это было логично, но сейчас я очень четко понимала, что умирать – это последнее, чего я хочу. Поэтому я пыталась нащупать чашку, пока еще что–то видела и чувствовала, и чашка, казалось, близка ко мне. Сбивая ее рукой с края стола, я пыталась привлечь внимание брата. Жадно схватив воздух, я замерла, когда чашка разлетелась со звоном по полу, и мне садануло ногу осколком, но это были меньшие проблемы в данный момент. – Василис! – недовольно выкинул Норт, и я не знаю, повернулся он ко мне или нет, но сейчас я действительно перепугалась, он мог просто не замечать моего состояния и считать, что я глупо истерю. Еще что–то скинула на пол, уже не знаю что. Но эта вещь тоже разлетелась на кусочки. А я медленно выходила из себя, в прямом смысле. Казалось, еще секунда – и действительно упаду в обморок, нет, я падала, но всегда это получалось как–то необдуманно, и я едва помнила, как это, словно резко легла спать – смешно, но так. А сейчас я четко понимала, что упаду, и это страшно. – Да Огнева! – возмущенно кричит, – Василис… – осторожно начинает брат, и я пытаюсь ударить по столу рукой, тут же хватаясь за горло, словно это могло мне помочь вздохнуть, – Огнева! – выкрикивает, и я слышу, как под ним скрипит диван, он встал. Пытаюсь крикнуть в голос и получается вздохнуть полной грудью, но было больно, очень больно, и боль почему–то отдалась в левую руку. – Огнева, мать твою! – ругается и, кажется, уже матом, а я вот пытаюсь все же вспомнить, когда организм человека отключается. Нам говорили, что тогда, когда больше нагрузки он не сможет перенести, вот и я жду обморока, но он все никак не идет! Проще говоря, я доигралась. Сейчас я это как никогда четко ощущаю. Ну, курила я, ну подумаешь, мне надо было. Ну ладно–ладно, я просто нашла заначку и не смогла выкинуть, их там было всего три штуки! Это немного! – Василиса, – говорит он, придерживая меня. И почему–то именно в этот момент мой организм решил отключиться, и это правда, как засыпать, но проблема в другом, когда засыпаешь ты этого не помнишь. А я понимала, что падаю в обморок. * * * Постанываю, морща нос от того, что в руку что–то колит, а затем пытаюсь расслабиться, чтобы этого не замечать, но становиться лишь больнее, и я вскрикиваю, больно же! Но что–то, (надеюсь, кто–то) гладит меня по плечу и просит успокоиться, и еще что–то бормочет, но от слов легче не становится, только спокойнее, и я расслабляюсь, пытаюсь вытерпеть боль в руке. Я уже плохо слышу голоса и пытаюсь раскрыть глаза, но получается лишь легко приоткрыть, потому что веки слипаются, и я поочередно моргаю глазами и вижу туманный силуэт парня, и еще чего–то белого, и, кажется, живого. Но мне как–то все равно, кто это, хоть инопланетяне. И спать хочется и легко, такое чувство, что положили на что–то мягкое, и легкое, что я не ощущаю ничего, кроме своего дыхания. Я снова засыпаю. * * * Это или издевательство, или… или что–то еще, потому что просыпаюсь я от того, что мне сначала больно, в моей многострадальной руке, а затем… затем я больше ничего не ощущаю, лишь странную дрожь в руках и всем теле. Мне не хочется открывать глаза, как утром. Когда рано просыпаешься, хочется и дальше нежиться на покрывале, но затем я вспоминаю, что со мной черт возьми что происходило, поэтому резко распахиваю глаза и пытаюсь сесть, так толком ничего и не видя, но меня резко хватают за плечи и возвращают обратно на подушку. – Тихо–тихо–тихо, – просит чей–то голос, удерживая меня, словно я могла вырваться из ее или его рук и рвануть куда–то, хотя возможно этот кто–то именно так и думает, – успокойся, – просит, и я сама только сейчас замечаю, что дышу быстро и тяжело, будто только что бежала, – тихо, – говорят еще раз и медленно отпускают мои плечи, и я тяжело сглатываю, пытаясь успокоить собственное перепуганное дыхание. Пытаюсь что–то сказать, а потом замолкаю: а что говорить? – Посмотрим, – бормочет женщина, голос явно женский, и мне в глаз бьет яркий луч света, я пытаюсь прикрыть глаза, но женщина держит мое лицо, не давая закрыть их, – зрачки в порядке, – снова непонятый шепот, и она тоже проделывает со вторым глазом, и я хочу, чтобы она меня отпустила, но она явно не соглашается со мной, – открой рот! – послушно раскрываю рот, будто у меня есть выбор. – Все в порядке, – подводит итог она, – не вставать, не ходить, – приказывает она мне, а мне интересно, раз мне нельзя вставать, то как я буду ходить? Может она очередность перепутала? Но ее это явно не смутило. Следующее уже было не мне: – Лекарства и все списки у меня на посте. Вы видели – где, – выжидает время, а я всё еще глупо пялюсь в белый потолок, явно что я в больнице, это бы и тупой понял, – так вот, список того, что ей можно тоже у меня. Физические ограничения тоже есть – не ходить, не вставать, – теперь она не перепутала очередность, но зачем повторять это второй раз? Наверное, я просто от обиды придираюсь к ней, но это пока всё, что у меня получается делать. Я даже рукой пошевелить не могу. И это снова рождает у меня панику, и только сейчас я ощущаю ее руку на свое запястье. – Деточка! – выкрикивает она, и я морщусь, лениво поглядывая на нее. С боку сидит Норт и Римма: это я поняла давно, просто им в глаза стыдно смотреть, – да у тебя пульс подскочил! – я качаю головой, зажмуривая глаза, не хочу, чтобы мне снова светили фонариком. – Переживать ей тоже нельзя? – осторожный, немного нервный голос Риммы, так она говорит только тогда, когда что–то случается плохое, может Норт злиться или же уже все узнал и сейчас меня точно буду бить? – Не советую, принесу успокоительное, хотя–я–я… – она задумывается, а я думала, что в больницах есть такая пищалка, которая удары сердца считает, но меня явно обделили, как не стыдно. А само смешное – что настроение у меня в разы лучше чем было, раньше я хоть вела себя, как конченая пессимистка, то сейчас мне на все плевать и это, наверное, лучше или же хуже. Не знаю. Мне все равно. – Не думаю, что ей это нужно, – проговаривает она, затем отпускает мою руку и поворачивается… ну да, чего еще следовало ожидать, она держит капельницу, но как показала практика, если колоть в вену то не больно. Надо будет запомнить, вдруг пригодится? – Ага–ага, – поспешно проговаривает Римма, и я посматриваю на нее и брата, Римма подскакивает на месте и нетерпеливо постукивает каблучком по полу, и этот совершенно неравномерный стук раздражал. – Ну… чего вы ждете? – хмыкает женщина. И я понимаю, что эта медсестра мне совершенно не нравиться! – если вы за списком, то учтите я вас больше не пущу. Вот как закончите с ней болтать, тогда и идите ко мне на пост, у вас не больше десяти минут, и время приема кончается, – пожала плечами женщина и отмахнулась от нас, прошла вперед к двери. – Ну? – поинтересовались у меня. А я что, я все еще не могу понять: мне, черт возьми, можно говорить или нет? Потому что все что–то запрещают, а вот что можно не говорят, да, это глупо, но мне уже начало казаться скажи что–то, и мои легкие снова начнут требовать больше кислорода. – Что? – хрипло и тихо, да, но я хоть могу говорить и как оказалось, кроме першения в горле больше ничего не грозило мне. – Что?! – взрывается Норт, и я жалобно вжимаюсь в подушку, а что, она мягкая, ну не защитит, так смягчит удар. – Что? – глупо, но я пытаюсь спасти свой зад, который, между прочим, нарвался на большие проблемы. – Что? Тьфу… Огнева, не беси! – взрывается брат. – Норт, – Римма успокаивающе поглаживает брата по плечу, – тут люди, – шепотом напоминает она, а я удивленно вытягиваю голову вверх. – Где? – выкрикиваю я, поглядывая на одну из сторону, и две девочки, сидящие на кровати, осторожно машут мне рукой, они явно не восторге от моего соседства. Впрочем, я тоже. Но выбирать не приходиться. – Василиса, – шепотом тянет Римма, невзначай указывая взглядом в сторону брата, и я замолкаю важно ей кивая, мол, я понимаю о чем она, брата лучше не злить. – Милая… – что мне не нравится в мягком голосе Норта, так это последствия после такого тона, в виде крика, – какого… черта, ты… мне сказали, что в твоей карточке, – началось, и я прикрыла глаза, потому что знала, что последует дальше, – записано, что у тебя было что–то подобное. Ты обращалась в школьный медпункт с такими симптомами, но я на удивление ни слухом, ни духом, – под конец процедил Норт, и я лишь снова закатила глаза, порядком опасаясь, что меня ударят со злости. – Ну–у–у… я не хотела вас беспокоить, – предположила я. – Огнева, – как оскорбление, – я тебя, своими руками… Василиса! Ты хоть понимаешь… – Нет, – призналась и закачала головой, которая, оказалось, умеет болеть даже под действием обезболивающего. – То есть? – брови брата сошлись на переносице, – ты… ты попадала в больницу с нейро… какой–то там штукой с сердцем! И–и–и… Я чуть коней не двинул, слушай! Что–то мне это напоминает, но я молчу и продолжаю хлопать глазками, так я напоминаю дурочку, к которой не должно быть претензий, но работает это только с Марком, а вот Норт злится, как сейчас, поэтому вскакивает с места и круто разворачивается через левое плече в сторону выхода. – Ну, я как бы тоже, – напоминаю, и Римма закатывает глаза, словно говоря этим, какая я дура, должна была молчать. – Вот специально оставлю тебя тут! – грозиться брат, а я фыркаю, этот фокус не работает давно, с тех пор, как этим грозилась мама, – всё, я больше так не могу, – брат тяжело вздыхает и просит Римму подняться, – Василис, я просто устал, думаю, эта ситуация пойдет тебе на пользу, – он говорит совершенно серьезно, а я открываю рот, чтобы что–то сказать или же извиниться. Но потом передумываю, ведь скажу лишь что–то, и Норт окончательно обидится. – Норт! – выкрикивает Римма, пытаясь его остановить, но это не помогает, потому что братик уже выбежал в коридор, ишь, какой нервный, наверное, это действие обезболивающего, потому что мне даже на это все равно. – Ну и что творишь? – не сдерживается девушка, – Василис… если один идиот сыграл тебе на нервах, то это не повод играть на нервах всех идиотов! – ТО есть? – хмурюсь, откуда она может это знать вообще, или она ничего не знает, как кажется и Норт. – Я не глупая и понимаю что у вас что–то с тем, – она неопределенно машет головой в сторону выхода из палаты и понимаю, что она про Фэша, но не краснею, даже паники нет, – что–то случилось, это глупо, но от переживаний тоже можно… Василиса. Одумайся! – Откуда знаешь? – Я не слепая… было видно из далека, а особенно, когда вы вместе свалили в твою комнату, и оттуда выскочил парень, который матерился в три этажа! Огнева, он, черт возьми, едва не прибил моего парня! Приятно – нет. Я ни черта не понимаю и не хочу, но почему–то вспоминаю американские фильмы, где главный герой лежит в больнице. – Василис… – тихо произносит Римма, вглядываясь в мои глаза, – ты меня понимаешь? Тебе плохо? – озадаченно она наклоняться вперед ближе кто мне, и я отмахиваюсь от нее, в висках неожиданно стало колоть. – Римма… можно я отдохну? – прошу, прикрывая глаза, обещая себе, что поговорю с ней позже. Я все время все откладываю на потом, но я редко на этом попадаюсь, что дает мне возможность этим злоупотреблять. – Дура ты… – все мне это говорят, поголовно, и я не спорю, но от Риммы это было безумно больно слышать, если даже она меня осуждает, то я ни черта не изменилась, но почему все винят меня? Я не виновата, что заболела чем–то. – Пока, – выдыхаю, и почему–то для драматичности мне не хватает только монотонного пищания кардио… чего–то там, чтобы Римма окончательно растрогалась, но вместо пищания я слышу удар двери – Римма ушла. Хочется резко сорвать с руки капельницу, а затем под крутой бит встать в кровати, схватить что–то тяжелое и перебить всех, – и я усмехаюсь этой мысли. Слишком много кино смотрю, особенно с Драгоцием. А я еще мне стыдно начать реветь перед этими девчонками, поэтому сжимаю губы, а затем тяжело вздыхаю, стараясь дышать через рот, чтобы предотвратить слезы. – Тебе плохо? – тихо спрашивает одна из них, и качаю головой, а затем не выдерживаю и всхлипываю, – ну мы не мешаем… – стыдливо пробормотала та. И я согласилась. Нельзя плакать, но хочется и самое смешное, что я почти ничего не ощущаю, не больно, но смешно, не обидно, просто почему–то реву, как истеричка, и не могу успокоиться, нет, могу, но пока получается плохо. – А здесь есть Морфин? Нет, чисто ради интереса и чтобы поддержать беседу, но, похоже, у них я заработала ужасную репутацию и, по их мнению, я живу веселее, чем на самом деле, но я же должна выставить себя полной дурой еще и перед ними. Наверное, да. – Ясно, – хмыкаю, когда не получаю ответа, может, стоит начать общаться с людьми нормально. Расправляю плечи, закрывая глаза, я просто должна расслабиться и успокоиться, но пока дрожь бегает по телу, а я все еще ожидаю, что сейчас распахнется дверь и в комнату ворвется такое чудо как Фэш, и я сначала буду изображать из себя глыбу льда, ожидая его раскаяния, но это уж слишком киношно, но что мне мечтает помечтать? Правильно, капельница в руке. Она в принципе не мешает если не двигаешься, и это несомненно плюс. Но в тоже время минус, очень большой минус. – Поспи, – советуют девочки, и я, на удивление, соглашаюсь с ними и пытаюсь заснуть. * * * Если вы хоть раз в жизни были в больнице, то вы знаете, что это такое. Нет, я не про страшные уколы и кормежку не пойми чем (это конечно входит в список), я про медсестер и про саму обстановку в этом жутком месте. Я была в подобном месте, когда была совсем маленькая, тоже с сердцем, оно у меня по жизни больное, как и голова, но вот только до этого момента никого не волновало мое сердце, да и меня тоже. Врач сказал: «Здорова» и всё. Все забыли о моем сердце, порой мама вспоминала, когда я приходила уставшая со школы, но со временем забыли и про это. Но все вспомнили про больное сердце матери. Моя ба умерла от остановки сердца, мама мрачно шутила, что так умрет и она (мрачно шутила, и так шутила лишь когда выпьет, а пила она редко). Но как оказалось была не права, зато теперь у меня есть все шансы повторить судьбу ба. Но я особо не спешила. Я как бы еще не вкусила жизни. Ну, мне хотелось в это верить. Да, как-то так. Да и тем более я еще школу не закончила, дерево там не построила, дом не вырастила и прочая ерунда. Нет, я не дура, я понимаю, что подохнуть могу в любой момент, но находясь под странным обезболивающим, мне хотелось материться и выдавать на горах гениальнейшие умозаключения. Но пока больше хотелось мериться. Что я и делала, но про себя. Стыдно было перед соседками свою чушь нести. А еще я сутра ждала, когда же ко мне кто–то придет. Но не было ни Норта, ни Риммы и уж тем более Фэша. Да, я снова подложила поросенка Римме и Норту, те расслабиться не смогут, а оба явно ждали именно этого, а тут я со своим сердцем и какой–то тут «расслабиться». Все же я чертова эгоистка и с этим не поспорить, я наглая. Вредная. Глупая. Я – это я. Поэтому советую смириться и принять. Но затем вспоминаю, что я хотела извиниться, но у меня фига с два, что вышло. Только хуже стало. Вот прямо как сейчас. – … – мат мы пропустим, да и девочки на соседних кроватях морщатся. Явно не привыкли к такому, ранимые ушки. Чувствую себя быдлом. Странное чувство, одновременно приятно и грустно, – больно–о–о… – тяну и откидываю голову назад на подушки, потому что все же вырвала эту штучку из руки, когда потянулась за стаканом воды на столе. Кровь красная, липкая, гадкая, и меня немного подташнивает. Чувствую себя отвратно и покорно жду, когда подойдет кто–то из медперсонала, чтобы мне помочь, ибо одна из соседок уже рванула в коридор, ну да, для них я пока просто обуза. И это мерзко, мерзко, мерзко! Не хочу кому–то мешать, но все для этого делаю! Затем влетает та медсестра. Которая делает мне еще больнее и кричит, чтобы я не дергалась, не просит, а именно кричит, – так вот именно такая медсестра меня больше всего и раздражает. Они еще хуже, чем весь персонал больницы, они грубые и резкие, и уколы ставят так же. Но это лучше, чем когда с тобой сюсюкаются, как я пятилетней. Оставшийся день прошел в новом для меня расписании: Сначала мне дали странную кашу, а к ней таблетки, тоже странные и отвратительные на вкус, и как мне объяснили – со мной никто добреньким быть не собирается, и тут все зависит от меня. Или я слушаюсь, или я сопротивляюсь и получаю соответствующее отношение. И как вы думаете, что я сделала? Правильно, слушалась, но делала все для того чтобы эта медсестра поняла, что мне с ней даже гадко находиться рядом. Ей это не понравилось. Нет, ну это было логично, но мне как только стало больно, то сразу эту капельницу ставить! Я думала, рука онемеет. Но материлась я тоже про себя и, как оказалось, без капельницы мне становилось хуже. Голова начинала болеть. Затем до обеда я должна была сходить к врачу. Просто в обед начинаются часы приема. И да, я ждала брата, он не мог кинуть меня в таком ужасном месте одну! В общем, затем моя мысленная тирада свернула в его сторону. Она была не против, как и я впрочем, поэтому даже я оценила свой словарный запас. Звучало гадко, но по существу. А врач оказался еще хуже, чем та медсестра. Нет, не пьяный или же с перегаром, он нормальный просто уж слишком суетливый, и я все ждала, что он мне назначит что–то не то, поэтому трижды перепроверила то, что он мне написал, а затем переспросила дважды. Но что со мной не так, так и не понимала, от чего решила спросить. – А зачем все это? – я нарочно осмотрела свою капельницу, а затем список, с капельницей я даже в туалет таскаюсь, в зеркало я таки не решилась смотреться. Все равно ужасно выгляжу, хотя после приема решила привести себя в порядок. Вдруг Драгоций заглянет. – Чтобы стало лучше, – теплая улыбка, а я снова чувствую себя пятилетней. И поэтому хочу возмутиться, а потом решаю, что мат должен остаться только внутри меня. – Я понимаю, но что со мной? – терпеливо повторяю свой вопрос, а мужчина удивленно смотрит на меня, словно впервые видит, и я впадаю осадок от этого взгляда. – Разве тебе не сказали? – качаю головой на его вопрос, а затем он, спохватившись, поспешно рыщет в бумагах, и меня его растерянность начинает раздражать, – ах, да! Ты же только вчера вечером прибыла.… У тебя повышенное давление, – знаю, что не вопрос, но киваю, – это вызвано тем, что сердце работает не так, как надо, сердечная недостаточность скорее всего была и сейчас проявила себя. А твоей голове просто из–за давления не хватило воздуха, кислород поступал очень медленно, поэтому и легкие стали работать медленнее. Все так понятно! Это был сарказм, если что! – И что? – Что–что, – пробормотал врач, и мне на секунду показалось что он добавит неприличную рифму, – сердце – это не игрушка. И будем вас лечить. Таблеточки, вот, – он указал на мою капельницу, – витаминчики, обезболивающее, меньше ходить, больше пить и принимать все лекарства, что мы даем, – и его улыбка, не знаю что, но меня что–то настораживало в нем. Прописали какие–то странные процедуры и все время светили в глаза фонариком, спрашивали про мое самочувствие и говорили, что мне надо на какую–то кардио-штучку сходить. Я так и не запомнила, но мне записали. Примерно так прошел мой первый осмотр, а после обеда и приемного часа меня поведут еще куда–то, наверное, на все эти процедуры. Но больше меня раздражало, что этао медсестра везде ходит со мной, я ее этим, видимо, так сильно и раздражаю. Даже в туалет со мной, ну то есть ей приходилось ждать меня у дверей. Ну и на этом хорошо, и хорошо, что здесь есть зеркало и кран с водой. Выглядела я так же, как и каждое утро: синяки под глазами, растрепанный волос, уставший взгляд и одежда, которая была в принципе моей, но что–то было не так. Все было не так, казалось, что я просто в одном ужасном сне! Стараясь не вырвать капельницу из руки, я пыталась умыться и расчесать волосы рукой, более-менее все стало лучше, но он все равно был грязный и растрепанный. Не плохо бы сходить в душ и почистись зубы, но все это должна была принести Римма сегодня. Придется ее ждать. Но возвращаясь к себе в комнату, я застала там что–то интереснее, чем Римма. Нет, нет Фэша, нет, не Норта и даже не мама явилась мне во сне. Оказывается, к девочкам могут приходить родители. И тут в комнату вваливается такое Я. Не скажу, что все были в шоке, но все скосили взгляд на меня. А я-то думала, что это сестры, а они просто соседки, вон родителей целых четыре штуки! Просто оказалось, что девочки ну о–о–о–очень похожи! – Здрасти, – буркнула и уже собиралась свалить в другую сторону, но в дверях меня ждала медсестра и взглядом указывала на кровать. Стыдно – безусловно, но выбора у меня нет. – Вы простите… как бы, – краснеть не получается, от этого резко бьет по вискам, и я морщусь, а медсестра недоверчиво фыркает, ну да, по ее мнению я что–то ужасное, Антихрист блин, а не человек! Но успокаивается, когда я залезаю на кровать и пытаюсь сделать вид, что засыпаю. Так она точно быстрее свалит, но и это не факт. А самой обидно – к ним приходят. И мама, и отец, а мой брат из-за собственной тупости даже не явился, а если я тут подохну, то что?! – Лежи и не вставай, – пригрозила медсестра, и я лишь хмыкнула, ну куда я-то убегу, я не героиня фильма, я вырвать из руки капельницу могу лишь случайно. Она все же ушла. Даже дышалось легче, блин! Посетители девочек почему–то молчали, а я действительно чувствовала себя лишней. И лучше бы сидел на месте и не дергалась. И тогда бы вообще не знала, что такое лежать в больнице. Но я всегда делаю себе лишь хуже! – Вы простите… я… как бы не могу уйти, – чувствую себя полной дурой, но больше ничего сделать не могу, но все равно осадок остается. – Мы понимаем, – женщина почему–то улыбается, видимо, хочет показать, что всё не так плохо, но вот лучше бы так улыбалась Римма, а не она. Она хоть искренне, – а ты с чем тут лежишь? Зачем со мной разваривать? Нет, просто объясните? Вы считаете, что должны подбодрить или заинтересовать? Что? Мне хорошо молчать и лежать, честно! Но ответить придется, притвориться спящей уже не выйдет. – Сердце, – пожимаю плечами. Большего сама не знаю, если что так и отвечу. – Оу… – женщина невредно улыбнулась, словно извиняясь, – сердце беречь надо, – она вновь тепло улыбнулась, и я пожала назад плечами. Может, она не хотела это говорить, и сказала лишь чтобы не обидеть, но было приятно, и я не чувствовала вранья. А может, не хотела его чувствовать. – Ага, – выдохнула и поняла, что не смогу уснуть, поэтому пришлось сесть на кровати и поправить капельницу, сделать вид, что заинтересована содержимым стакана, надеясь, что я им не мешаю, своим скучающим видом. Но я вижу, что они всё равно стали более осторожно общаться и намного тише. Было немного обидно, но я все ждала Римму, которая должна была прийти! Она должна была прийти, должна! Но всё же пока еще никого не было. А время шло, раньше хотела, чтобы оно бежало, а теперь хочу, чтобы шло медленнее, потому что часы приема кончались, осталось не больше получаса, и родители девочек уже начали собираться, все чаще кидая на меня взгляды; хотелось крикнуть что у меня все хорошо! И что у меня есть эта чертова семья, чтобы они перестали на меня так смотреть, но это мало бы что поменяло. – Конечно–конечно, – именно с такими словами влетела в палату Римма, придерживая в руках свою сумку и спортивную сумку… мою сумку. И я подскочила на кровати. Римма закрыла дверь и тяжело вздохнула и лишь затем повернулась ко мне, и если я ждала улыбки, то Римма, видимо, решила, что я сегодня ожидаю от нее возмущения. – Привет, – улыбнулась я, уже обдумывая, что бы могло валяться в той сумке, например нормальная одежда или же зубная щетка. – Привет, – бурчит она и, пересекая палату садиться на мою кровать, кидает сумки на пол, – ваша медсестра зло! Это я, конечно, поняла и вчера.. но сегодня она перешла границы, у меня никогда не была такого желания ударить женщину. Ладно, было, – согласилась Римма с моим недоверчивым взглядом, – но она не лезла к твоему брату, а мне хотелось ее ударить. Боже, я уже в тебя превращаюсь, – фыркнула Римма, и я лишь покачала головой. Мало смахивало, но оскорбление. Жаль, что она не пришла раньше, я бы могла показать родителям девчонок, что я тоже не одна и есть такое чудо как милейшая Риммочка, которая просто обожает приносить… так, и что она притащила. – А ну, – недовольно выкинула Рима, и я получила по лапкам, прежде чем успела дотянуться до вещей, – сначала… – Я хочу умыться, одеться и все же стать похожей на человека, а не обезьянку, – рассудительно выдала я, и Римма медленно кивнула головой, соглашаясь со мной, но сумку все равно убрала ногой в сторону. – Это все, конечно, хорошо, но сначала… – У врача была. Все хорошо. Да я вырвала из руки капельницу. Нет, я не специально. Нет, я не чокнутая. И нет, я не пугаю людей, – монотонно пробубнила и вновь потянулась за сумкой. – Я все это знаю, – отмахнулась Римма, а я остановилась на полпути, удивленно посмотрев на девушку, – и не смотри на меня так! – запротестовала та, – это все Норт. Только я не говорила, – предупредила она, а я перестала понимать этот мир, нет ну правда. Что, черт возьми, происходит?! – А что ты мне не говорила… – Не прокатит, – передразнивает она и поднимает сумку на кровать, медленно раскрывая, показывая содержимое. Я медленно исследую взглядом сумочку и роюсь в поисках зубной щетки или расчески, но мои руки натыкаются на что–то твердое, И я понимаю – книги. – Тут два пакета, – объясняет Римма, вытаскивая оба, – это, – одну стопку на кровать, – то, что дал Норт, – там книги три и все из нашей семейной библиотеки – классика, ну, когда станет скучно возьмусь за них, – а эти, я притащила тебе. Они лежали в отдельной стопке. И на каждой было приклеено это, – она открывает вторую стопку, которую положила рядом со мной, – вот, – она протягивает листик, – я решила, что ты их не читала. На листике написано «Позже», это я писала, когда убиралась и сортировала книги. Эти я и правда не читала. Надеюсь, она не заглядывала в средину. Ну, или заглядывала. Но все равно принесла. – Ага, – поспешно киваю, улыбаюсь ей, и убираю обе стопки в пустой шкафчик рядом с кроватью. – Тут еще по мелочи, вещи, зубная щетка и еще какие–то вещи… собирала в основном я, – она разводит руки в стороны и я в какой–то степени рада, что собирала сумку она, ведь у Норта совершенно нет вкуса, как и у меня, а вот Римма могла положить что–то нужное и красивое. – Спасибо, – улыбаюсь я, вытаскивая из сумки чистые вещи, – узнать где бы ту душ и все было бы шикарно, – смеюсь, и Римма легко улыбается, а я запинаюсь. Спросить про Фэша или нет? Может, лучше нет? А то вдруг… но ведь она уже все знает, или ей сказал Норт, или же брала на слабо. И что она вообще может знать? – Боже, – выкрикивает Римма, – Огнева, да спроси ты меня уже, у меня скоро нервный тик будет! – слишком нервно взмахивает руками и сама елозит по кровати. Ей, видимо, нравиться чувствовать себя свахой, а мне того не хочется. Я определенно больше ему не нужна, и она сделает лишь хуже и мне будет стыдно. Очень стыдно. – А что спросить? – наивно, кажется даже слишком, и я проиграла, Римма мне не верит и качает головой, мол, не получилось, я тебя насквозь вижу. – Ты–сама–знаешь–о–ком. – У–у–у… звучит круто, – протягиваю, – а этот Сама–знаешь–кто, мне еще шрам на лбу должен был оставить, или у нас не та история? – предполагаю, и Римма пытается бороться с улыбкой, но у нее плохо получается. – Та–та… бегаете, бегаете по кругу, а потом – бац – в один момент встретитесь… – На кладбище, – продолжила я, и Римма недовольно взглянула на меня, а я пожала плечами, – поверь, в книге они встретились именно на кладбище. Надеюсь, Сама–знаешь–кому моя кровь не нужна? Или он пока кровью Единорога питается… – Не смешно, – фыркнула она, а я то что? Мне смешно. – По–моему… – По–моему кто–то совершенно не знает, чего хочет, – Римма щелкает пальцами, и улыбается так, словно только что–то доказала мне, а мне хочется фыркнуть: будто я не знала этого раньше. – Как брат? – перевожу тему, и Римма сначала теряется, а потом хмурится. – Тебе серьезно интересно? Пахнет сарказмом, не так ли? – Ага, – киваю головой, и кажется слишком резко, потому что резко отдает болью в шею и затылок. – Ну–у–у… – И откуда он знает, как я? – склоняю голову на бок, наблюдая за реакцией Риммы, а та тяжело вздыхает, словно сдается. – Вась… – морщась, я Василиса – это раз, и два – так меня называет только злая Диана! – он переживает, – и улыбается, грустно так улыбается. – Ясно, – вздыхаю, не зная, что еще можно сказать. Но хочется спросить больше, намного больше и о Норте и о Драгоцие, но не могу. Язык не повернется. Римма рассказала, что Норт весь день мучает звонками медсестре, поэтому почти все про меня знает. И Римма ругалась что я хамка, – так ей сказала медсестра. А я что? Это она хамка! Какая из меня хамка–то? Я ангел. Временами. Бывает. Ну, подумаешь, крылья отрастить всегда успею. Но затем эта самая медсестра выгнала Римму из палаты, снов причитая, что мы все жуть какие разбалованные и что больше вообще никого не пустит. Не она же убирается в палатах, так чего орет–то? Не понимаю… А после обеда (он был не вкусным. Вода, а не суп!) у меня снова были процедуры как и у девочек. А потом ужин (удивительно быстро время летит), потом читала книги, потом отбой, а потом я снова читала книги. Да, с фонариком, но все же. А вообще, все это похоже на санаторий где я когда–то отдыхала. Но в душ меня еще не пустили, и никуда не отпускали одну. Да и все время напоминали, что я должна меньше ходить. Всё, кажется, не так плохо.