Мой "любимый" Француз

Минут через двадцать мы сидели в кабинете директора; тот ну уж слишком мрачно смотрел на нас, медленно кивал на каждое замечание и слово завуча. А завуч в свою очередь выслушивала Гербария, которая эмоционально (ну, слишком эмоционально) расписывала, что произошло, хотя так толком причину драки не назвала, сказала лишь что мы, цитирую: «совершенно от рук отбились». А потом добавила: «Жестокие нынче дети пошли! Мы такими не были!» Ага, блин, не были. Вы интереснее отдыхали в нашем возрасте. Но я даже не заикнулась на эту тему, молча качала ногой, пытаясь скинуть балетки, и параллельно хотела вставить правки в рассказ учительница, как и Маришка. Но нас затыкали на полуслове и я смирилась: накажут или выгонят — неизвестно. Но Маришку это, кажется, волновало, она переживала и пыталась оправдаться, а порой вообще перебивала и резко извинялась за это. Иногда мне хотелось засмеяться, а иногда просто усмехалась над ней, за что получала сразу пять мрачных взглядов. Да—да, Драгоций сидел тут же. Не знаю почему, но учительница французского с какого—то черта решила, что он свидетель. А тот просто издевался над нами. Все время сидел в телефон и едва улыбался на новые и новые комментарии учителей, и директор не раз попытался намекнуть на присутствие Фэша, но завуч и Гербарий его перебивали, не дав что—то сказать. Порой кажется, что завуч его везде таскает, чтобы внимательнее его рассмотреть или зачем еще? Блондинки ведь зачем—то таскают собачек? Как вот и завуч таскает за собою Фэша. Выразить свое мнение я тоже не решилась. Фэш бы мог обидеться, а завуч ни за что мне этого не простит. Поэтому я сидела молча. — …она принципиальная нахалка! — продолжала Гербарий, а Фэш едва заметно улыбнулся: видимо, согласился с ней, — никого не слушает и не слышит! Я говорила: ей нужен специальный уход, как для трудных подростков, — не выдержала — фыркнула. Я—то трудный подросток? Серьезно? Вы просто не видели реально трудных детей! В нашей школе таких нет, а я видела, слышала и даже смотрела про них фильмы (ну, бывало), там реально люди садисты! Я не такая… я далеко не трудный подросток, возможно, вредная, наглая, злая и принципиальная — да, но не сумасшедшая! — То есть, — хотел вставить директор, но Гербарий взмахнула руками перед его лицом и продолжила: — Она никогда не уступит, — что есть, то есть, я гордая. И уступлю в одном случае: если я виновата! Просто так стелиться не буду! И тут я вздрогнула: я вернулась к тому, с чего все началось. С кабинета завуча, лекции о моем поведении и эгоизме. Я все время бегу по этому чертовому лабиринту! Ведь прав был тогда этот Драгоций! Побежала в другую сторону и прибежала в самое начало. Бегать по кругу мне не хотелось. И я замолчала. Даже мысленно. Маришка, кажется, заметила быструю смену выражения моего лица, поэтому снова хмыкнула и откинула волосы за спину, делая вид, что ей все равно. — Мы поняли, — перебил директор, — Огнева пренебрегает правилами и уставами школы: дерется, оскорбляет, прогуливает, у нее упала успеваемость, — с ней все ясно, — раздраженно скидывая мое личное дело на стол, он уставился на меня. — Ну как вам сказать… — начала я, не зная, что и придумать в свое оправдание перед директором. В принципе, сказать ничего я не могла — он во всем прав — и оправдания у меня нет, как он сказал, так и есть. Я четко понимала, что меня выгонят сейчас и меня вряд ли возьмут в приличную школу за месяц до экзаменов, меня попрут из лицея, только если не дать денег, но даже это ничего не гарантирует. Норт меня прибьет — мы с ним итак все еще в ссоре и не можем помириться. — Я не спрашивал тебя, — заявляет директор, и я со вздохом соглашаюсь с ним. Дура, что сказать—то? — Я думаю, тебе понятно, что с тобой будет? — как—то резко перескочил с чисел директор, медленно и неуверенно ему кивнула, потому что все же надеялась на чудо: вымыть, например, все кабинеты, всю школу или же его машину… но потом подумала. Не соглашусь. Я эгоистка, наверное, этого не изменить и не опущусь до того, что буду извинять перед человеком, который полил грязью меня и моих близких. Хотя Фэш мог бы за меня сейчас заступиться! Мог! Но он не спешил и возникал вопрос: он не знает, из—за чего мы подрались или Маришка права? Но тогда у меня возникал еще один вариант: он считал, что мы поругались из—за него и не хотел выносить это на публику. Тем более, публика собралась гадкая. — Тебе грозит отчисление. Раз ты не согласна с порядком нашей школы — тебя ждет другая, — заметив, что я неуверенна в своих догадках, директор это озвучил, и я судорожно вздохнула, схватив воздух, резко укололо в груди. — Как?! — выкрикнула не я, а перепуганная Маришка, которая, видимо, решила, что ее тоже выгонят за такое поведение, но я лишь мрачно хмыкнула, ее это вряд ли касается, а вот меня точно. Хотя чего я ждала? Что погладят по головке? Ну нет, но милосердие хоть какое—то. Скоро экзамены, они не могут, даже из—за такого! Сколько дрались наши парни, ни одного не выгнали! Скольких ловили курящими, скольких целующихся в туалете. И никого, но стоило поймать меня, как все тут же решили выгнать. — Легко и просто, — пожал плечами мужчина, — мне хоть и жаль, но все остальные дебоширы должны понять, что любое действие ведет к наказанию. — Любое действие совершенно без ведома личности, носящий статус закона, или же любое действие против закона ведет к наказанию, а так же бездействие несет тот же статус, — машинально поправила, ладно, я сказал это для того, чтобы они как—то смягчили свое наказание. Вырвалось, захотелось! И я пыталась вспомнить все законы, что знала ранее, ища в них что—то про школу и исключение из нее. Но ничего… — Хм, — задумчиво произнес директор, не зная, согласиться со мной или поправить, — ты права, но даже такое стремление к… — Это не правосудие, — закачала головой, зная, что скажет директор, — это банальная справедливость, — пожала плечами, устало вздохнув, хотелось уйти отсюда и забыть дорогу: все равно уже нечего не держит. — Даже так, — на губах мужчины заиграла легкая полуухмылка, и он зацепился за мою реплику, — то есть все, что ты делаешь, во благо справедливости? — он как—то недоверчиво протянул слова, появилось чувство, что он издевается, а я выставляю себя дурой. — Нет, — равнодушно пожимаю плечами, потеряв любой интерес к его словам, — из лени, глупости и эгоизма…. Но она, — качнула головой в сторону Резниковой, — получила по заслугам. В конституции нашей страны есть статья, за причинение в вреда в состоянии аффекта. Слова Маришки вынудили меня ударить ее. Какое—то странное чувство победы и эйфории — наверное, это адреналин, потому что у меня появляется внезапный интерес ко всему происходящему, и понимаю, что смогу отстоять свое право и доказать, что я невиновна. И замечая довольную улыбку Фэша — он словно ждал этого, не замечаю, как пытаюсь скрыть идиотскую улыбку. — Даже так, — повторяется мужчина, задумчиво рассматривая меня, словно раньше никогда не видел, а я ерзаю, смотрю в пол и, кажется, скоро начну краснеть. — Но—но—но… вы ведь, — бормочет Маришка, явно сбитая с толка, и не понимающая, что я имею виду, а если и понимает, то совершенно с этим не согласна. Ну, и кто теперь пострадавшая сторона, и кто виновник драки? Защищаться я умею, по—своему, глупо, но умею. — Да, она меня ударила! — выкрикивает Резникова и указывает пальчиком на царапину, и шипит от боли стоит ее коснутся, — А что с моими волосами! — выкрикивает, и я слабо улыбаюсь, вот они — ценности современного общества. Я морально пострадала вообще—то! Но молчу и не кричу об этом, а тихо смеюсь с Резниковой, потеряв всякий интерес к ссоре. — А еще… — Маришка открывает рот и пытается вспомнить, что я ей сделала, и неожиданно выкрикивает: — она меня в нос ударила, вот так, — и складывает руки на груди, а я возмущенно вспыхиваю. — Не было такого! — протестую, потому что Резникова врет и такого точно не было, я помню, костяшки на руках у меня не содраны, лишь ногти местами, значит, я никого не била. Да и нос этой выдры цел, в отличие от моего лица — две царапины и одна под глазом, а если бы она чуть выше цапнула?! — Было, — не отступает Маришка и победительно хмыкает, потому что завуч качает головой, соглашаясь с Маришкой. — Огнева может, — не отрицает завуч и проходит вперед ближе к Драгоцию, и я вижу, как тот напрягается, а я неосознанно усмехаюсь — не на колени же она ему сядет. Но моей смешок заметили и не оценили, тактично попросили замолчать, а я послушно заткнулась, от недовольства заерзав на кресле, потому что это уже ни в какие ворота не лезло! — Я ее не била! — пытаюсь доказать, но директор отмахивается от меня рукой, предлагая таким образом помолчать. — Марина, если ты сейчас пытаешься оклеветать свою подругу… — вполне умиротворенно и спокойно начал директор, и, кажется, ему начал надоедать наш спор, и он таким образом пытался от нас избавиться. — Подругу?! — взрывается Маришка, и я, кривя губы, соглашаюсь с ней — подругами нас точно назвать нельзя. Я прикладываю руки к лицу, стараясь слегка успокоить боль в щеке от царапины, которую поставила Марина, руки у меня холодные, поэтому заглушают жар на ране, но стоит коснуться царапины, как я тихо шиплю и одергиваю ладонь. — Хорошо, — со вздохом соглашается директор, — я не вижу каких—то внешних повреждений на твоем… к—хм… носу, у тебя даже синяк нет и покраснения, поэтому, — он разводит руки в стороны, словно извиняется, и я хмыкаю — чья еще возьмет. — Вот, — завуч победно выкрикивает и указывает на меня, — смотрите на ее реакцию, — после ее слов я облегченно выдыхаю, потому что поначалу меня ее крик напугал, и я уже струсила, раздумывая о том, что она снова придумала. Я вижу, как она горит желанием выгнать меня из школы, как горят ее глаза и с каким удовольствием она подписывает бумаги или докладные на мое имя. Она возненавидела меня с самого начала. Стоило мне прийти в школу, словно я демон какой—то! — Нормальная реакция, — пожимаю плечами, не понимая, причем тут моя реакция, реакция, как реакция, что тут такого? — А что, я, по—вашему, должна прыгать от радости и хлопать в ладоши, что меня обвиняют в том, чего я не делала? — фыркаю от абсурдности происходящего и замечаю, как Фэш обреченно качает головой. Он явно ожидал чего—то другого, но что происходит то, что происходит. И я исправить мало что могу. Осталось лишь ждать Норта. Он может помочь. Или сделать еще хуже. И не выдерживаю… — Что со мной будет? — опасливо интересуюсь, потому что в любой момент он может достать мои документы и жать мне их на руки, сказав: вон отсюда. Я вздрогнула и прикусила губу. Боль ударила в голову. Впрочем, это был риск, который себя не оправдал и что теперь? Меня выгонят еще и характеристику настрочат такую, что мама не горюй, и я тяжело выдыхаю. Выбора у меня нет. — Ну—у—у—у… — тянет директор, и на секунду в его глазах что—то мелькает вроде понимания, и он лишь хмыкает, и сердце неожиданно падает вниз, — я оставлю ей хорошую характеристику, но если до конца недели она не заберет документы, я выдам на руки ее брата все справки из полиции и докладные, и с таким ее вряд ли примут куда—то вообще. Честно ожидала, что все будет хорошо, но еще понимала, что с таким позором потом жить не смогу, и, каждый раз проходя мимо Гербария вспоминать о том, что наговорила ей, что сделала, и каждый раз видеть своих одноклассников, понимая — они все знают. Не смогла бы. Поэтому я должна быть благодарной и за это. Я киваю директору, и тот неожиданно улыбается мне. — У тебя хорошая хватка, ты можешь стать неплохим адвокатом. Мое сердце подлетает вверх, и я улыбаюсь ему в ответ, но я все ещё помню о том, что совершенно неготова к этой профессии и что моя жажда справедливости не больше, чем выдуманная мечта… а с другой стороны, даже если она выдуманная, ведь это все равно мечта. Но это все равно не делает меня счастливее. Комок страха и паники давит на грудь, и меня слегка подташнивает от волнения, которое я пережила за эти несколько минут. — Хорошо, — выдыхаю и понимаю, что мне нужен кто—то, кому бы я могла пожаловаться и сказать, что все они такие плохие, а я одна хорошая и этот позыв не проходит. — Но ведь, — пытаюсь что—то добавить, но директор качает головой, мол, шансов остаться почти нет. — Это не делается за один день, — предупреждает директор, — сначала соберут совет. Выслушают вас обоих, — взгляд на напуганную Маришку, — а затем решат что делать, но, Василиса, с той историей, что у тебя… ищите другую школу, — ему жаль, я вижу, как он тяжело вздыхает, и сцепляю зубы, чтобы не разреветься на глазах у всех, особенно на глазах у Маришки. Затем снова говорит директор, а Маришка пытается сообразить, что говорить, как сказать, что она совершенно не виновата, потому что боится вылететь из школы, здесь ей могут помочь на экзамене, и она выйдет отличницей (мне это не грозит). Снова споры и обвинения в том, что директор не прав, меня надо гнать от сюда, что я совсем разбалованная и решила, что все мне разрешено из—за того, что у меня в семье трагедия. Я хочу в этот момент возмутиться и крикнуть, что она не имеет права так говорить, но, раскрыв рот, замираю, — стало больно дышать. На грудь давило острое чувство боли, и я морщилась, пытаясь усесться на месте, а что, на меня пару раз наорали и сказали ждать Норта и мать Резниковой, в этот момент меня словно встряхнуло, и на голову словно осел свинец. Болело все и казалось, что сейчас правда посыпятся слёзы из глаз, и каждый раз, когда я вздыхала, тысячи маленьких иголочек вонзались с тело, и я дышала осторожнее, медленнее, но это помогло мало. В глазах стало темнеть. Ну почему именно в такие моменты начинается приступ? Я схватилась рукой за быльцу и сжала её в руках, но она скользнула под моими потными от паники руками, и ладонь упала на сиденье, затем я попыталась снова. Я хотела встать, ноги меня слушались, а вот с руками все было хуже. Меня знобило, и я попыталась найти на ощупь руку Фэша на быльце, я знала, что он рядом, но поднять голову вверх не могла, стоило это сделать, как в глазах тут же темнело и меня начинало тошнить. Может Фэша не трогать? Маришка злопамятна и в любой момент ради своей защиты может высказаться о нас с Фэшем, и я замираю на несколько минут, с силой сжимаю губы, я не могу плакать, не могу, меня не поймут и скажут, что я так пытаюсь избежать наказания, а жалкой казаться я не хотела! — Черт, — выдыхаю и хватаюсь за воротник блузки — надо больше воздуха. Дышу сипло и часто, хватаясь ногтями за пуговицы блузки, бессмысленно уставившись в пол. Грудь болит от резких вздохов, и я морщусь.. — Черт, — повторяюсь, хватаясь ладонью за край стола и расстегивая пуговицу, стараясь не делать это резко и быстро, а медленно, словно руки дрожат, и директор обращает на нас внимание. — Василиса, — осторожно начинает он, — что с тобой… — но резко замолкает, когда я начинаю хватать воздух ртом от душья, и сейчас я нисколько не шучу, я правда снова начинаю задыхаться, вдыхая через раз. — Фэш, — придерживаюсь за край стола и пытаюсь встать, и то, до Драгоция поздно доходит, что я уже не пытаюсь играть и что мне правда плохо! — Она врет! — выкрикивает Маришка, подрываясь на месте, подавляю желание выпятить средний палец и резко выравниваюсь — привет, звездочки. — Черт, — нервно вдыхает перепуганный Драгоций и подхватывает меня за талию, но я отмахиваюсь от него, итак воздуха и пространства мало. — Я… я… сейчас, — бормочу через раз и, отталкивая Драгоция, бреду в сторону выхода, но почти у дверей меня догоняет крик завуча: — Огнева! Что ты себе позволяешь?! Вернись на место! Не обращаю на нее внимание и выскакиваю в коридор, вздыхаю полной грудью. Немного рябит в глазах, и я выравниваюсь в росте, стараясь сделать вид, что все в принципе хорошо, и идти прямо, потому что заранее знаю, что от бега будет лишь хуже, одышка уже была! Поэтому иду вперед, придерживаясь за края перил, и подавляю боль в глазах. — А без героизма никак?! — выкрикивают за спиной, и я, сжимая губы, качаю головой, тяжело вздыхая, в моем случае это не героизм, а желание — я не хочу казать слабой! — Да ты же сейчас упадешь, — уже спокойнее и с легкой иронией, он еще и издевается! Га—а—а—адина, вот он кто, но не протестую, а иду вперед и шагаю быстрее, до лестницы совсем чуть—чуть. — О—о—гнева—а—а—а, не глупи, — тянет и его шаги ускоряются за спиной, и он в несколько секунд догоняет меня, и хватает за талию, за секунду до того, как я ставлю ногу на ступеньку, и прижимает к себе, а я нахожу опору, — тебе не идет роль героя: дуры — да, но не героя, — усмехается в самую шею, и я всхлипываю, соглашаясь с ним. А может, я правда побольше трагичности хотела? — В медпункт надо, — осторожно и шепотом проговариваю, стараясь не вздыхать полной грудью, от этого темнеет перед глазами. — Значит надо, — снова хриплая усмешка, и я не успеваю возмутиться о том, что я тяжелая, как меня подхватывают на руки, и я цепляюсь за его рубашку ладонями — от перемены положения воздух вбивается в грудь огнем, и я кашляю. Фэш качает головой, но спускается вниз по лестнице, а я надеюсь, что никого и в помине нет на первом этаже, да даже если есть, то меня они не узнают, поэтому старательно прячу волос. Фэш снова смеется и опускает меня на пол, проходя вперед, и стучит в запертую дверь медпункта. Но ни кто не откликается. Он дергает за ручку, и та не подается — медсестры нет на месте. Я напугано вздыхаю и хватаюсь руками за волосы, потягивая на себя, словно пытаясь избавиться от ряби перед глазами. — Че—е—е—ерт, — протягиваю, обреченно усмехаясь, со мной так всегда! Как нужна помощь, так ее нигде нет! Откидываю голову назад, и в этот момент в голове словно что—то щелкает, и боль на секунду пропадает, а затем появляется с новой силой, а в глазах темнеет еще сильнее, и мне кажется, что передо мной какая—то мутная пелена, словно через гладь воды все видно и гладь настолько грязная, что я едва разбираю силуэты. Словно я неожиданно ослепла. В этот момент меня пробирает шоком, и я всхлипываю. — Я не хочу умирать. Качаю головой и чувствую себя напуганным ребенком, который сидит перед спуском с американских горок, и живот сжимается от страха, как на тех виражах, и начинает тошнить от происходящего. — Э—э—э… — спохватился Драгоций, — ты того… — он пытается подобрать слова, — Василиса, — тише произносит он, — все будет хорошо, это просто давление. — Я ничего не вижу! — отчаянно выкрикиваю, и слова болью отдаются в голове, и я кривлю губы. Хочется крикнуть в голос! Фэш замолкает, и я через несколько секунд вижу, как он присаживается рядом со мной на корточки и берет мои ладони в руки. — Черта с два ты от меня свалишь. Легких путей не ищут, — усмехается, и я пытаюсь улыбнуться, но мне кажется, что еще секунда и все — легкие перестанут работать или сердце, или глаза, или мозг… да что там у меня еще есть?! — Ты вообще стала немного истеричкой, — замечает Драгоций, и я смеюсь. — Я всегда ей была… — Ну не—е—е—ет, — протестует Драгоций, — ты мне показалась сначала более улыбчивой, а сейчас ты стала такой мрачной, какой—то… — Глупой? — предполагаю, и неожиданно Фэш кивает, и мне не хочется больше улыбаться, потому что он, кажется, прав, — я хотела поменяться… — пытаюсь объяснится, и Фэш легко улыбается, словно маленькому глупому ребенку, который не понимает очевидных вещей. — Не меняйся и не взрослей — это самое глупое, что делают некоторые люди. — Поздно, — с сожалением вздыхаю, понимая, что все, что я пыталась сделать было лишним, глупым, ненужным! И все, чего я добилась — это дианоз, не больше! И смысл был все это делать?! — Никогда не бывает поздно, Огнева, было очень смешно даже наблюдать за тобой в кабинете… — неожиданно произносит Фэш, задумчиво потирая подбородок, и я подавляю смешок: с радостью бы его треснула по плечу, но у меня болела рука. — Тебе идет быть ребенком, — после нескольких минут молчания заявляет он, и я выдыхаю. А я боялась, что он однажды скажет, что мне не нужен ребенок, как тогда, на вечеринке. Замираю, когда чувствую его губы на своей щеке, затем на уголке губ и приоткрываю рот, подаваясь вперед к нему. Это что—то взрывается внутри меня и резко выкидывает волну слабости на все тело, и я цепляюсь руками за его плечи. Легко улыбаюсь в след за ним и пытаюсь действовать смелее, а затем неожиданно впадаю в легкую панику, внутри что—то меняется после его слов. — К—хм, к—хм, — кто—то покашливает со стороны, делает это довольно громко и быстро, стараясь привлечь наше внимание как можно скорее. Я вздрагиваю и отталкиваю Драгоция от себя. — Я все понимаю, — протягивает медсестра, и, на удивление, не вижу в ее глазах осуждения, лишь глаза приветливо смотрят на нас, а губы изогнуты в легкой полуулыбке, — но вы, кажется, ко мне, — напоминает она, и я не выдерживаю ее взгляда, опускаю глаза вниз и краснею, а Фэш легко смеется рядом. Она качает головой и отпирает дверь в кабинет. Фэш помогает мне встать, а я придерживаюсь за него и стенку, а Диара внимательно смотрит на меня, словно ищет ответ на вопрос: что со мной такое?! — Ты как? — спрашивает Фэш, и я неопределенно пожимаю плечами, потому что, кажется, паника прошла, не спорю, но сердце от этого меньше не болит, да и голова тоже. — Сади ее, — она кидает рукой в сторону кушетки и проходит вперед, за стол, я не вижу, что именно она делает, из—за чего переживаю, потому что Фэш помогает мне сесть, и я легко ерзаю, откидываю голову назад на стенку. — Мне… — начинаю, но медсестра качает головой и идет ко мне, держа в руках ненавистный фонарик, — а может не в глаз? — осторожно интересуюсь, медсестра усмехается, а Фэш удивленно приподнимает брови. — Успокойся, — советует она, и я медленно киваю, а потом она просит поднять голову, что я и делаю, и светит мне буквально в глаза. — Зрачки не расширены, — проговаривает она, поворачивая мою голову в сторону, — реакция плохая, словно ты видишь сквозь фонарик, — смеется, а я хмурюсь, потому что не до конца понимаю ее, я же вижу свет и людей, значит, все не так плохо, как было до этого, — у тебя в карточке значится, что… — Ага, — поспешно киваю, словно боюсь, что Фэш может что—то узнать, и тот недовольно смотрит на меня, на что я растягиваю улыбку. — Ну, у тебя тут все расписано, — заявляет она, а я неуверенно и чуть заторможено киваю — Диаман толком ничего не написал же, вроде. И даже из кабинета выгнал, и Фэш тоже слегка этим удивлен, — список лекарств… все есть, — монотонно бубнит она, — а ты что не пьешь? Или еще не купили? — переводит тему, и я снова неопределенно хмыкаю, потому что почти ничего не знаю. — Ну—у—у, — с затруднением протягиваю я, — я пила утром что—то, — и виновато хмурюсь, потому что снова небрежно отношусь к своему здоровью. — Все, что могу предложить — нитроглицерин, но тут нужен совет твоего врача! — веско заявляет она, захлопывая мою карточку, — я не могу тебе дать, что попало, у меня сердечные капли есть, но можно ли их принимать с твоим лекарством… — она разводит руки и качает головой, мол, помочь она точно не может. — Совсем? — с надеждой интересуюсь, и она вздыхает. — Хочу помочь, но не могу, Василис. Я понятливо киваю, и она говорит, что мне нужно немного отдохнуть и выпить что—то теплое, за чем посылает Драгоция, тот бурчит, но уходит. Не знаю, что теперь даже делать. Определенно все, что я до этого делала было лишним и глупым, и меняться мне явно не стоило так кардинально… Черт со всем этим! Впрочем, лучше жить, не забивая свою голову ерундой, а именно этим я и занималась все свое время! Эгоистка? Теперь нет, и я это точно знаю, но мне нравиться жить с шутками, своей ленью, своими принципами и не искать во всем смысл! Я не хочу видеть во всем зло и эгоизм! Люди не так плохи, как многие это видят. Мы все способны на хорошие поступки, но почему—то, глядя на людей, мы видим все плохое. А надо бы хорошее. И теперь я это понимаю.