Портрет одного убийцы.

Спустя время с глаз скрылась и мельница. Дорога шла под гору, военные двигались довольно быстро. Центурион оглядывался время от времени, не следует ли кто за ними. Ни души. Гастаты кряхтели и покрывались испариной на теплом солнце. Полный покой. Низкое гудение ветра. Разросшийся горноцвет. Мятлик и сурепка вдоль дороги. Дальше, в сухих каменистых руслах, - следы оленей. Дикие скалистые горы, чернеющие в лучах солнца и уходящая на восток мерцающая абсцисса снежно-пустынных равнин. Висящие в небе темные, как копоть, завесы грозовых летних дождей. Бог, который отдраил эту землю золой и снегом, живет в молчании. - Терпите ребята, - обнадёжил их Маркус, - скоро мы пересечем линию вечных снегов, - погодка там будет свежее! Туллий младший принялся беззаботно насвистывать, по-прежнему поглядывая по сторонам. Можно уже сверлить дыры в панцире для наградных фалеров и блях. Примипилский жезл у тебя в руках, центурион! Пусть устрицей мне будет этот мир, его мечом я вскрою! Солнце грело затылки. Маркус не был вполне уверен, что заставило его повернуть голову – тень ли, шорох сзади, или некое солдатское чутьё. Он только начал оборачиваться, когда что-то прыгнуло ему на спину, дернуло за подбородок вверх и чиркнуло по горлу острым. Глупый Туллий обернулся! Испортил такой удар! Вместо того, чтобы нарисовать красивую улыбку от уха до уха, нож разорвал подкожную мышцу, рассек левую яремную вену, задел левую коронарную артерию и пропорол трахею! Хвала Ситису, кровь всё же хлынула! И как хлынула! Глупый гастат с окороками в руках весь искупался в горячей центурионской кровушке! Оттолкнувшись от спины Туллия младшего, шут сделал сальто назад. Цицерон грациозно приземлился на ноги, а Маркус грузно упал, пытаясь зажать рану и остановить кровь. Он с трудом перевернулся на спину. Туллий младший успел вдохнуть кровь поврежденной трахеей, услышать, как она булькает в легких, а потом отхаркнуть алую мокроту в приступе удушающего кашля. Захлебывался собственной кровью. Он был жив достаточно долго, чтобы успеть осознать, что умирает. Прежде чем гастаты успели опомниться, Цицерон успел скользнуть к тому, что был слева и всадить ему в правый бок стилет, прошив доспехи в месте стыка. Главная опасность при ранах печени - в кровотечении, так как сосуды печени при этом гладко перерезаются и вены зияют особенно сильно. Наблюдаются также множественные раны печени при одной наружной ране, так как печень смещается при дыхании и может быть, таким образом, повреждена в нескольких местах – всё, как по учебнику. Мальчишка охнул и осел на землю, держась за бок. Оставшийся один на один с ассасином легионер успел вытащить меч и занести его для удара. Солнце било ему прямо в глаза. Цицерон поднырнул под руку, перехватил её и поцеловал мальчишку по-чейдинхольски – разбив лбом переносицу. Затем отобрал гладиус и ударил им в пах, целя в подвздошные сосуды. Та-да! Легионеры обезврежены! Обездвижены! Обескровлены! Цицерон присел на корточки в двух шагах от Туллия младшего – раненый зверь может быть очень опасен. Тот лежал на спине, зажав рукой горло, но кровь хлестала толчками меж его пальцев и текла в дорожную пыль. Пытаясь что-то сказать сквозь пузырящуюся кровь, Маркус хрипел, двигал головой. Кровь клокотала в горле. Лужа крови уже собралась вокруг его головы, и он весь трясся словно в ознобе. Наконец, рука человека обвисла на горле, из которого кровь уже не хлестала, а медленно текла. Убийца подхватил труп центуриона за руки и потащил прочь от дороги. В четырех-пяти стадиях по левую руку от дороги, в лесу, располагалось стойбище великанов – дым от него был виден далеко. Вряд ли эти существа откажутся полакомиться свежей человечиной. Если найдут, конечно. Оттащив тело на некоторое расстояние, шут вернулся за вторым трупом. Гастат с дырой в печени ещё стонал и плакал. Кровь из его раны была почти черной. - Извини, малыш, ты мне пока нужен живой! – Цицерон протянул легионеру тряпицу и помог зажать рану сильнее. – Вот так! Будешь плохо давить – из тебя все кишки вытекут! – Шут расхохотался, глядя в бледное, перекошенное ужасом лицо мальчишки. Вдруг, хохот прервался приступом кашля. - Нет, кха! Только не сейчас, кха-кха! Не время, ха-кха-кха! Шут сильно вдохнул - в горле, сильно раздражая гортань, клёкотала мокрота. Щекотно. Больно. Страшно. Послышался сип, рот заполнил вкус крови. Вкус крови убийцы. Цицерон постоял минутку, выравнивая дыхание, выпрашивая у Нечестивой Матроны вдох за вдохом. Проклятый паяц! Что ты подарил мне? Пора заканчивать. Цицерон помог последнему из легионеров подняться на ноги. Он привел мальчишку к другим и усадил его поудобнее под замшелым камнем. - Помогите мне! – зашептал гастат – губы его уже синели. - Ты будешь в порядке, дорогой легионер! – пропел клоун – потерпи немного, я приведу помощь! Цицерон взял более острый гладиус и сделал несколько ударов по раскуроченной шее Туллия младшего. Затем вложил меч в руку истекшего кровью юнца и усадил его, привалив к стволу дерева. Получилось плохо – труп сидеть не желал и всё время заваливался. Цицерон оставил, как есть. - Что вы делаете? – хрипел раненный, наблюдая за действиями убийцы. - Разве ты не видишь? Отрубаю голову. - Но зачем? - Как доказательство! Тёмное Братство наняло тебя и твоего друга, – паяц кивнул на скособоченный труп с разбитым лицом. – Но Маркус Туллий оказал сопротивление! Да, бедный дурак узнал его! Он успел ранить вас, хотя и пал от руки предателей. Вечная ему честь и слава, да будут боги милосердны к нему! - Нет! Это ложь! - Как же ложь, - закудахтал ассасин, - как же ложь, когда вот он, знак Братства! Шут достал из кармана листок бумаги с черным отпечатком руки, помахал им, сложил несколько раз и сунул его в поясной кошель убитого гастата. Легионер бессильно заплакал. Он шипел проклятия в спину удаляющемуся Цицерону. Когда кровавый шут скрылся, чуть живой гастат пополз к убитому другу. Двадцать шагов разделяло их. Как же больно! Десять шагов. Ноги не слушаются. Пять…. Ужасно холодно, немеют пальцы. Два шага. Темнеет в глазах. Стараясь не смотреть на изуродованное, синюшно-белое лицо друга, легионер попытался развязать кошель. Туго. Минута, другая…. Нужно уничтожить листок…. Наконец, шнурок подался. На землю высыпались монетки, гребешок, бумажный комочек, медальон с портретом женщины – то ли матери, то ли любимой – темно в глазах, не рассмотреть. Что теперь? Порвать листок – сил не хватит. Гастат положил бумагу в рот. Свет погас.