Учитель информатики

– Родной, – тихо провожу пальцем по выпуклой вене на его руке. – Родной мой, – шепчу я сквозь всхлипывания, не узнавая собственного голоса. Тихого, хриплого… – Ты мне нужен, – что ещё я могу говорить?! Я смотрю на него, бледного и неподвижного. Сердце замирает от боли. Что мне говорить? Надо взять себя в руки, но слёзы рвутся наружу ручьём. Сколько слёз во мне осталось? Сколько может выплакать человек?! Капли падают на белую медицинскую простыню и оставляют тёмные мокрые следы. Не могу ничего с собой поделать, слёзы сами льются из глаз, и сердце ноет невыносимо. – Пожалуйста, – взмолилась я, целуя тыльную сторону его ладони, – не оставляй меня… Я с болью смотрела на своего любимого, а слёзы сами лились и больно обжигали щёки и губы, оставляя солёный привкус. – Всё будет хорошо, – тихо шептала я, потирая костяшки его пальцев. – Всё будет хорошо, – наверное, я больше говорила это себе, убеждала себя, успокаивала. Мне нужно было верить в то, что всё будет хорошо. – Я верю, ты меня слышишь, ты скоро поправишься, – твердила я, осипшим голосом, но на его лице не дрогнул ни один мускул. А слышит ли он?! Слышит… Убеждала я себя снова и снова. Слышит! – Мама про нас знает, – тихо прошептала я, будто боясь его реакции. – Да, она знает и одобряет, – я улыбнулась, несмотря на слёзы. Приятно было думать о том, что мама всё знает, что давно знала и одобряет. Она у меня замечательная. – Ты им понравишься. Ты им обязательно понравишься. Стас, я хочу рассказать папе, я думаю, он одобрит. Как только ты поправишься, мы обязательно всё ему расскажем. Стас, я люблю тебя, – я снова громко разрыдалась, сердце вырывалось наружу, душа разрывалась на части, вся боль, копившаяся внутри, выливалась в рыдания. Горло болело, голос стал совсем хриплым. – Я не смогу жить без тебя… Я не представляла, как справлюсь без него. Не представляла и не хотела представлять. Я без него уже никто, я без него дышать не смогу, не то чтобы жить… День тянулся целую вечность. Тишина сводила с ума. Лишь аппаратура пищала тихо и равномерно, оповещая, что его сердце бьётся. И это было моим стимулом. Это было моей опорой. Пока аппаратура пищит, я существую… Я лежала, прислонив голову к его ногам, и держала за руку. Телефон непрерывно вибрировал, но говорить с кем-либо я была не в силах. Не могла и не хотела. Они все твердят одно и тоже. Успокаивают, жалеют. А я не хочу жалости. Если жалеют, значит, думают, что всё плохо и лучше вряд ли уже будет. А я в это не верю. Я не обращала внимания даже на медсестёр, менявших Стасу капельницы. Я просто лежала, плакала и вспоминала вслух наши с ним дни. Я верила: он слышит. Стук в дверь заставил меня вздрогнуть и вывел из воспоминаний о «горе счастья». Я еле-еле подняла потяжелевшую голову и увидела на пороге маму. Не в силах сдерживать эмоции, я побежала к ней, обняла за шею и уткнулась лицом в плечо. Мне нужно было чувствовать её поддержку. Такую, какую способна дать лишь мать. Не жалость, а поддержку. – Всё хорошо, родная. Всё будет хорошо, – она крепче прижала меня к себе. – Мамочка, – я снова разверзлась громкими рыданиями, жуткие вопли вырывались из груди, рвя душу в клочья. Больно кололо в сердце. – Ты обедала? – спросила мама, когда я немного успокоилась. Я посмотрела на неё виноватым взглядом и покачала головой. – Нет… У меня кусок в горло не лез. Как можно думать о еде в такой момент?! – Пойдём, я тебя покормлю. Ты бледная. Я взяла её за руку и покачала головой. – Нет, мам, я не оставлю его одного. – Доченька, там Рита, – она указала рукой на дверь, – она посидит с ним. Тебе нужно поесть. Тебе нужны силы. Я не могла поверить её словам. Это не укладывалось в моей голове. Рита?! Рита здесь?! Но где же она была все эти дни? Почему её не было рядом в тяжёлый момент?! Как она могла оставить брата, пусть даже здесь находилась я. Она не должна была так поступать! Я посмотрела на дверь и заметила там одиноко стоящую Риту. Девушка выглядела обессилевшей и подавленной. Она была истощена, её лицо было непривычно бледным, глаза – красными от слёз и опухшими, косметики не было, волосы беспорядочно собраны в хвост. – Где ты была всё это время? – у меня злость по венам распространялась, бушевала в застывшей от горя крови. Я просто не могла ей даже сопереживать, не могла спокойно реагировать на то, что она оставила Стаса. Как она могла?! Наши взгляды встретились, она пару секунд просто смотрела на меня, а затем подбежала, крепко вцепилась, вжимаясь в объятия, и разрыдалась. А я так и стояла с опущенными руками, не в силах поднять их. Не столько от слабости, сколько от неприязни. – Юля, Юленька, прости… Это я… Я во всём виновата, – кричала она сквозь слёзы. В её словах чувствовалось столько боли, страдания. Я осторожно приобняла её и машинально гладила по спине. Это ведь не может быть наигранным спектаклем. Я ведь вижу, что она чувствует боль, только почему же она так долго не приходила? Боялась? – Почему ты не приходила? – тихо спросила я. Я должна была знать. Должна. – Я тут была, тут… Я войти боялась… Всё повторяется, Юля. Если я и его потеряю, – она замолкла, видимо, испугавшись собственных мыслей. А я не понимала. Искренне не понимала, о чём она говорит. Может, имеет в виду то, что потеряла однажды родителей. Что ситуация напоминает ей ту, когда её родители вот так вот находились в реанимации, но из комы не вышли. – Он уже пережил одну автокатастрофу, одну кому, – прошептала она, задыхаясь от слёз, – а родители – нет… Что?! Что она такое говорит. Этого не может быть! Почему она говорит об этом только сейчас. Он был тогда в машине?! Но почему я об этом не знаю?! Он уже был в коме однажды и выкарабкался… Но что происходит с человеком после повторной комы? Все мысли в голове мешались в кучу, давя на черепную коробку… Мы стояли и плакали, крепко сжимая друг друга в отчаянных объятиях. Я хотела показать ей, насколько мне больно, и в ответ чувствовала, как больно ей. – Посиди с ним, дочка, – прошептала мама, аккуратно положив руку Рите на плечо. А та развернулась и крепко её обняла. – Спасибо вам за поддержку, – прошептала Рита, – и за понимание. У вас прекрасная дочь. И мне не хватит жизни, чтобы отплатить ей за всё, что она для меня сделала. Мы сидели с мамой в больничной столовой с белыми стенами, полами, столами, стульями… За эти дни я стала ненавидеть белый цвет. Он такой стерильный, такой неживой. Тут всё белое. Вся больница такая… Белый цвет должен успокаивать, ассоциировать умиротворённость, но на меня он наводит депрессию. На фоне этих огромных белых стен с высокими белыми потолками я чувствовала себя маленьким, серым, беспомощным человеком. Одиноким и никому не нужным. Стены постоянно давили на меня, на меня опускался потолок, и я становилась всё меньше, и меньше, и меньше… Я тыкала вилкой то в жидкое пюре, то в бесформенную, невкусную котлету, то в овощной салат. Аппетита нет совсем... Мама бережно отставила в сторону тарелку, неодобрительно покачала головой и пододвинула ко мне кофе с булочкой. Хоть и через силу, но я начала пить кофе мелкими глотками. Терпкая горячая жидкость обожгла истощённый пересохший пищевод. Меня начало тошнить, но я сделала ещё один глоток, а затем ещё и ещё, уговаривая свой организм не отвергать жидкость. Ведь мне нужны силы. Много сил… А после кофе я даже осилила половинку булочки, но на этом мой энтузиазм закончился. Желудок протестует. – Может, поедешь домой? – мягко спросила мама. – Нет! – охрипшим голосом возразила я, привстав. Никуда не поеду! Буду здесь, пока Стас не очнётся. Я не смогу сидеть дома в четырёх стенах, сходя с ума от неизвестности. Это даже хуже, чем здесь, среди огромных белых стен. Это вообще ад… Она успокаивающе взяла меня за руку, и я снова села, почувствовав, будто из меня последние силы вытряхнули. К глазам вновь подступали слезы. Предательски подкрадываясь, щипля глаза, выворачивая душу. – Я никуда не поеду, пока Стас не придёт в себя. Мама покачала головой. – Осуждаешь? – спросила я, еле сдерживая рвущиеся наружу слёзы, дрожа всем телом. – Конечно нет, доченька! – мама посмотрела мне в глаза с добротой и нежностью и взяла обе мои ладони в свои. Её руки были тёплыми и такими сильными. Такими… надёжными, что ли. – Ни я, ни папа тебя не осуждаем. Что?! Папа?! Папа всё знает?! Нет! Зачем она ему рассказала, сейчас не время. Меня с головой накрывал испуг. Сердце совсем не слышалось, не чувствовалось… Неужели они приехали сюда, чтобы забрать меня, чтобы увезти домой?! – Папа?! – прохрипела я, отдёрнув руки, и спрятала их под стол, нервно выкручивая пальцы. Не дамся им, что хотят пусть делают. Не уеду. – Да, я ему сказала, и он сейчас тут и хочет поговорить с тобой. Она махнула рукой и, обернувшись, я увидела идущего к нам папу. К горлу подступил ком, стало тяжело дышать. Они точно решили меня увезти… Ну за что они так со мной?! Снова больно… Сколько боли может вытерпеть человек?! Кажется, я уже не в силах… Это мой предел… – Ты только не волнуйся, – тихо сказала мама, и от этих слов у меня волосы дыбом встали. А как только я увидела выражение лица подошедшего к нам папы, с ужасом вскочила и стала орать охрипшим голосом что есть силы: – Нет! Нет! И нет! Я его не брошу! Никогда. Запрещайте, убеждайте, делайте, что хотите. Мне всё равно. Не брошу. Я люблю его, – взмолилась я, задыхаясь. – Люблю! И у нас всё серьезно. И я не поеду домой, не уеду. Вы не можете так со мной поступить… Папа осторожно, но с силой взял меня за руку, прижал к себе и поцеловал в макушку, как обычно делал это в детстве. – Дурёха, – его голос звучал мягко, заботливо, и на душе стало медленно разливаться тепло. – Никто и не собирался заставлять тебя это делать. Успокойся, – он взял моё лицо в ладони, заглянул в глаза и тихонько вытер слёзы, поцеловал в лоб, а затем снова крепко обнял. Такое умиротворение охватило, как в детстве, когда пробегала домой вся зарёванная и обиженная на весь мир, а папа, обнимая вот так крепко, утирал слёзы, целовал в макушку и говорил: «Успокойся. Кто обидел мою девочку? Сейчас я им покажу». И мне легчало сразу, сразу себя такой уверенной чувствовала, сильной… – Ты выросла. Ты в праве сама строить свою жизнь. Я горжусь тобой, дочка! Ты у меня такая сильная. Я рад, что ты его встретила. Я одобряю твой выбор. Мы поговорили с Ритой, правда, очень жаль, что при таких обстоятельствах… Я не верила. Ни одному слову не верила. Может, это галлюцинации? Сон? Бред?! – Одобряешь? – спросила я, не понимая. Не веря… – Да, – облегчённо вздохнув, ответил папа. – Пап, прости, что всё так, он давно хотел с вами поговорить, но я. Я боялась, он ведь… Он же… Ну… Он учитель… В душе всё бушевало от волнения. Я пыталась объяснить, но никак не находила подходящих слов. – Только следующий месяц, Юля, – прошептала мама и крепко обняла нас с папой. Я чувствовала поддержку, понимание родителей и становилась сильней. Теперь, когда для наших отношений нет никаких преград, он обязан поправиться. Я должна в это верить. – Только месяц, – повторяла я её слова, как мантру, – только месяц. Я взглянула на родителей с облегчением и спросила: – Я пойду к нему? Они одобрительно кивнули, и я помчалась в палату. Я бежала по лестнице изо всех сил. Мне хотелось побыстрее ему всё рассказать. Я хотела, чтобы он знал. Но, вбежав в палату, я в оцепенении застыла на месте, как вкопанная. В палате находился врач, как всегда спокойный, делающий записи в медицинскую карту Стаса, и сидящая на стуле, спрятавшая лицо в ладони, рыдающая Рита. – Что? – только и вырвалось у меня. Почему когда всё складывается очень даже хорошо, обязательно что-то происходит?! – Что? – я орала и трясла Риту за плечи. – Говори же! Мне казалось, пока меня не было, что-то произошло. Что-то серьёзное… Страшное… Я взглянула на Стаса, он по-прежнему мирно лежал, аппаратура ровно пищала. Но в душе у меня застыл ужас. Что, чёрт возьми, случилось? Говорите! Больше никогда не отойду от него… – Последствия, – лишь выдавила Рита. – Какие последствия? – я смотрела на врача с мольбой. Хоть кто-нибудь может мне объяснить, в чём дело?! Это же просто невыносимо. – Могут быть последствия по причине долгой, повторной комы, – спокойно ответил он. – Какие? – я чувствовала, что вот-вот упаду, еле стоя на ногах, опираясь о стул, на котором сидела Рита. Всё внутри сжималось от страха. – Амнезия, к примеру. – Что? – воскликнула я в ужасе, не понимая, как можно спокойно говорить о таких вещах. – Он что, может всё забыть? Я ошарашенно бегала взглядом от Стаса к Рите, к врачу. – Да, он может забыть и себя, и вас, – пояснил доктор по-прежнему спокойным, будничным тоном. Будто это в порядке вещей. Будто он рецепт пирога нам диктует. – Я хочу предупредить вас: в случае, если это произойдёт, он должен сам всё вспомнить. – Что значит сам?! – я не понимала. Как сам? И что, мы даже не сможем помочь ему всё вспомнить? Как человек может вспомнить что-то сам?! Это ведь просто невозможно… – Это значит, что, если он вас не вспомнит, вы не должны говорить, что вы его девушка, а вы, – он взглянул на Риту, – сестра. Не должны говорить ему, кто он. Сколько ему лет. Он всё должен вспомнить сам. – Но почему?! – рыдала Рита, размазывая слёзы по лицу. – Потому что, если вы ему скажете, кто вы и какие между вами отношения, а он этого не вспомнит, он будет мучиться, пытаться вспомнить прошлое насильно, и если у него это не получится, то могут быть тяжёлые последствия. Психические расстройства, к примеру, – опять спокойно объяснил доктор. Меня выводило из себя его спокойствие. Как он может быть так спокоен, говоря такие ужасные вещи?! Немыслимо… – Думаю, он скоро очнётся, – спокойно объявил доктор и вышел. Я так и стояла на месте, не в силах шелохнуться, осмысливая услышанное. Посмотрела на Риту, та прошептала: «Всё повторяется», – заплакала и выскочила из палаты. А я снова осталась одна, со спящим Стасом, пикающей аппаратурой и со своими мыслями. Они путались, текли в ненужном направлении, доводили до истерики… Надо было развеивать такие мысли. Надо было быть сильной, держаться, что есть силы, и думать о лучшем. – Родители приходили, – шёпотом начала я свой тихий монолог, гладя его пальцы, руку, умопомрачительные вены. – Они о нас знают. Знают и одобряют. Оба. Представляешь?! Я так рада, любимый. Скоро ты очнёшься, и всё будет как прежде и даже лучше, ведь больше не нужно будет прятаться… А ещё им понравилась Рита. Конечно, она не может не понравиться. Это же Рита. Теперь всё будет по-другому. Ты только просыпайся скорей… Я говорила, говорила, воодушевлённая новыми хорошими мыслями, планами на будущее, и сама не заметила, как уснула. На третий день моего пребывания в больнице я уже не могла ни говорить, ни плакать, ни ходить куда-либо. Я не чувствовала ни ног, ни рук, ничего… Обессиленно облокотившись о кровать Стаса, я так и лежала сутки напролёт. Медсёстры приносили кофе и еду, я ела по крошке только ради того, чтобы была хоть капелька силы. Еда не лезла в рот, всё время мутило. Я постоянно чувствовала сонливость. Приезжала мама, привозила чистые вещи. Была и Аня и пришла в ужас от моего вида. Я и сама пришла в шок, когда увидела своё отражение в зеркале. Я осунулась и похудела, лицо стало совсем бледным, глаза – красными и опухшими, с огромными синими кругами, губы потрескались и высохли, видимо, от солёных слез, волосы были запутанными и грязными. В глазах пустота. Да и чувствовала я себя опустошённой… Больше я ни с кем не разговаривала, замкнулась в себе, в своих мыслях, бродила в пустых уголках своей души и снова начала писать. В стихи я вкладывала всю свою любовь, все переживания, всю боль, терпение и надежду. День сменял ночь… Ничего не менялось… На пятый день я уже была не в силах и писать. А организм отвергал даже воду. Я лежала головой у его ног, нежно гладила по руке и безжизненно бубнила себе под нос: – Я тебя люблю, люблю, люблю. Я должна быть сильной. Я буду сильной, несмотря ни на что… Мы всё преодолеем вместе. Родной, открой глаза. Поговори со мной. Поговори, прошу… Я устала говорить сама с собой. Я хочу слышать твой голос, твой сладкий голос. Родной, я устала, прошу, открой глаза. Ты всё для меня: моя любовь, моя судьба, моя жизнь… Я хочу прожить с тобой всю свою жизнь. Выйти за тебя замуж, заботиться о тебе, строить семью, воспитывать детей… Живи… Я умоляю тебя, только живи. На секунду мне показалось, что он пошевелил пальцем под моей ладонью. Я медленно подняла голову, отпустила его руку, напряглась и затаила дыхание. Секунда… Минута… Никакого движения… Аппаратура по-прежнему пищит в обычном ритме. Я легонько, боязливо прикоснулась губами к тыльной стороне его ладони. Показалось… Нет! Под моими губами зашевелились его пальцы. Не может быть! У меня кожа гусиной стала и сердце забилось наконец с удвоенной силой. Я подняла голову и взглянула на его лицо: губы приоткрылись под кислородной маской, затем он открыл глаза. И попытался сделать вдох. О Господи! Я не верила своим глазам! Сидела как окаменевшая… Он очнулся! Аппаратура запищала чуть быстрее. – Очнулся, – прошептала я, не веря собственным глазам, собственным словам. – Врача! – громко, что есть силы, закричала я. Стас даже прищурился от неожиданности. – Врача!!! Скорее!!! Врача!!! По щекам вновь градом катились слёзы. Слёзы облегчения, слёзы радости. Душа вновь наполнялась чувствами. Мне вновь хотелось жить. В палату вбежали врач, медсестра и Рита. Медсестра тут же стала снимать кислородную маску, так как Стас стал уже задыхаться в ней. Доктор проверял показания аппаратуры и пульс. – С возвращением, – спокойно сказал доктор, – как самочувствие? – Хорошо, – прохрипел Стас. Господи, как я скучала по этому голосу. Внутри у меня всё трепетало – Вы помните, кто вы?! Тишина… Секунда… Две… Три… Я ждала с замиранием сердца. Пожалуйста, вспомни… И вдруг он тихо прошептал: – Да. Тишину развеял наш с Ритой облегчённый выдох. – Стас Дёмин. Ээ… Учитель информатики. – Очень хорошо, – похвалил врач. – Вы узнаёте кого-нибудь из присутствующих? И я снова затаила дыхание. Я все эти дни представляла себе этот момент. Думала, как он будет реагировать на вопросы, что ответит. Я искренне верила, что он будет всё помнить, но всё же боялась… Стас медленно провёл взглядом по окружающим. Задерживая взгляд то на мне, то на Рите. Время в этот момент словно остановилось. Его глаза были печальны. Он остановил взгляд на Маргарите. – Рита, – прошептал он чуть слышно, одними губами. Та прикрыла рот ладошками и заплакала, – сестрёнка, – шепнул он с любовью, и по его щеке проскользнула слезинка. Я смотрела на него и ждала. Господи, как долго идут секунды… Он посмотрел на медсестру, и наконец остановил взгляд на мне. – Всё, – тихо сказал он, – больше никого. И земля ушла из-под ног, и я летела в пропасть… Я с опаской посмотрела на врача, на Риту, на Стаса. А в его глазах не было ничего. Ничего, что было в них раньше, когда он смотрел на меня. Он не вспомнил, не вспомнил меня… Это не может быть, я этого не вынесу. Я еле дышала. Мир будто бы прекратил своё движение. Хотелось кричать изо всех сил: «Стас, родной, вспомни меня…» Но в голове эхом отдавались слова доктора: «Он должен вспомнить всё сам, что бы то ни было! Можно излагать лишь поверхностную информацию». Я была беспомощна. Я не могла ему ничего рассказать. Это больно… Это невыносимо… – Вы мой врач? – меня вывел из тумана мыслей его голос, от которого вновь мурашки по коже прокатывались. – Да. – У вас хороший персонал, – сказал он, глядя мне в глаза. Что?! Нет. Пожалуйста, умоляю. – Очень приятно было проснуться и увидеть такую красивую медсестру, правда, очень шумную, – Стас попытался улыбнуться. Я в ужасе уставилась на доктора, грудную клетку разрывало от мучительной боли. – Только в себя пришёл, а уже заигрываешь, – тяжело вздохнула Рита, а он не сводил с меня глаз, смотрел так, будто видит впервые. Так он смотрел на меня в тот первый день у школы, когда я свалилась в его объятия, – и, вообще-то, – продолжила было она, но вдруг замолкла, с надеждой посмотрела на врача, но тот сердито покачал головой. Она в панике перевела взгляд на меня. Думаю, она понимала, что я сейчас чувствую. А я сходила с ума… Мне хотелось сказать ему что-нибудь, подать голос, сделать намёк. Но что сказать? – Я… эм… я… – начала мямлить я, не отводя от него глаз, – нет, – выдавила наконец. Язык не слушался. Всё было как в тумане… Комната поплыла… Я не чувствовала собственного тела. – Я, это, как бы, ученица… Ваша, – наконец-то выпалила я, внутренне надеясь, что это поможет ему вспомнить. Сказала и тут же поймала на себе ошарашенный взгляд доктора. – Ученица? – в один голос воскликнули и врач, и Стас. – Эм… ну, да, – прошептала я, чуть дыша. Доктор был в ужасе. Стас тоже. Молчание было невыносимо. – Юлия. Юлия Панина, – вырвалось у меня на выдохе, и я замолкла. Всё. Это всё, что я могла ему сказать. – Как же я могу не помнить таких красивых, только почему-то очень бледных учениц?! – с улыбкой заявил Стас. Моя душа ныла, ноги дрожали и больше не хотели меня держать, я облокотилась о стену. – С вами всё в порядке? – тут же подхватила меня медсестра, не дав сползти вниз по стене. – На сегодня, думаю, достаточно, – вмешался доктор, – девочки могут ехать домой. Рита схватила меня за руку и поспешила увести. А я еле двигалась, разрываясь на части. Я хотела остаться в палате, я хотела быть рядом со Стасом. В дверях у меня зазвонил телефон. Это была Аня. Я остановилась и ответила. Мне нужно было ей сказать. Они там волнуются, нужно их предупредить. – Да, Аня. Он пришёл в сознание, – ответила я, обернувшись и встретившись взглядом со Стасом. – Он помнит что-нибудь? – в трубке раздался взволнованный голос подруги. – Не молчи! – Да. Себя, Риту… – прошептала я отчуждённо. – А тебя? – нерешительно спросила подруга. – Меня – нет, – ответила я и снова взглянула ему в глаза. Как же больно… Каждой клеточкой души больно. У меня больше не было сил терпеть эту муку, я выскочила за дверь и убежала прочь. Прочь от этой атмосферы, от этих давящих стен, от сожалеющих взглядов, от утешительных речей. Это всё было непереносимо. Домой я добрела, когда уже стемнело. Я чувствовала себя подавленной, обессиленной и ещё более пустой, чем раньше. Тихо открыла дверь, стянула балетки, бросила сумку и молча ушла в душ. Прохладные капельки воды оставляли следы на моём горячем теле, смывая все эти дни, все мысли, всю боль. Я дала волю эмоциям… Я рыдала, подставляя лицо под струи воды, сползала по борту душевой кабины, обхватила колени руками и рыдала. Как же больно… Очень, очень больно. Ведь он может совсем не вспомнить наших отношений… Что же мне тогда делать?! Как же мне жить?! Не знаю, сколько я так просидела, меня привёл в чувство мамин тревожный голос. Она принесла халат и полотенце. Я не помню, как обтёрлась, как укуталась в халат, о чём думала. Помню только, что слёз уже не было… была лишь пустота… Дыра в душе, огромная чёрная дыра. Я вышла из душа, еле держась на ногах, опираясь о стены, меня знобило, бросало в дрожь. На кухне молча стояли обеспокоенные мама и папа. Даже Ната сидела тихо, уткнувшись в книгу, и боялась на меня посмотреть. – Не узнал… – прошептала я и закрылась в своей комнате. Не хотела, чтобы меня снова жалели. Я сильная, я справлюсь… Обязательно…