Дауншифтинг

             — Лунгин, привет!       — Неужели сам позвонил? Неужели одумался и решил вернуться? — голос у Сашки какой-то вялый, серый, неприветливый.       — Нет, не решил. Звоню спросить, как дела. Какие новости?       — С чего вдруг тебя заинтересовали новости?       — Что-то случилось? Что ты такой хмурый?       — Да всё нормально. «Гаранту» мы элегантно отказали, ту сделку, которую Дзагоева вела, с фондами по автосервисам Вискунова, мы сегодня торжественно скрепили. Только что…       — А вы прозондировали, как там у Вискунова бизнес шёл в Сибири?       — Да, всё сделали. Всё путём. Нестеров что-то дёрганый, пил, что ли, вчера? У него аж руки трясутся. Не пойму, что с ним… Да и Лана как в коматозе. Замороженная какая-то.       — Может, что-то случилось? — я жду, что сейчас Сашка расскажет про странный звонок шантажиста-приколиста.       — Я не знаю. Они мне в жилетку не плакались.       — А Петя Шаповалов? Справляется на моём месте?       — Да. Но лучше бы ты вернулся. Как у тебя здоровье?       — Ты спрашиваешь, не перестал ли я быть психом? Не перестал, — про себя я подумал, что с таким соседом, как Тася, мне грозит не исцеление, а усугубление. — Слушай, мне тут… э-э-э… позвонили и сказали, что там что-то с Гвен приключилось. Ты не в курсе?       — Кто тебе позвонил? — выпалил Сашка, получилось агрессивно.       — Э-э-э… — И я решил приврать, хотя и совсем немного: — Какой-то придурок с писклявым голосом и странной лексикой.       — И что он тебе сказал?       — Что Гвен пропала. И что подозревают меня. Что якобы я на своей машине её куда-то уволок. Но он, этот придурок, хочет мне помочь… Что ты об этом думаешь?       — Он тебе говорил только про Гвен?       — Так это правда?       — Да, Гвен пропала. И это было, пока ты ещё не уехал. И на видеонаблюдении виден «хаммер». Но тебя не видно и номера машины тоже.       — Саш, а ты почему мне об этом ничего не сказал? Почему полиция до меня не добралась?       — Я не сказал, чтобы ты не переживал! Ты и без того ёбнулся, не от хорошей же жизни укатил в эту глушь! — Сашка повысил голос. — Да и хрень всё это! Ты же в офисе был в тот вечер! А полиция… Приходил ко мне небезызвестный тебе Чистяков, который после смерти Ильяса нас допрашивал. Вынюхивал. И про Гвен, и про наши с ней отношения, и про клуб этот долбанутый — «Мышеловку», и про тебя. Где ты сейчас, что с тобой произошло, где ты был в тот вечер. Я сказал правду: что мы относились к Гвен насторожённо, что не общались, что в «Мышеловке» был только я, что ты находился тогда в офисе и у тебя депрессия. Девку эту ненормальную определили в розыск. Приходили к Мадине и к Айне. Но всё глухо… Нет тела — нет и дела, поэтому к тебе и не едут. Далековато ты для них забрался! Да и реальных преступлений у них куча, не до пропажи фрика.       — А сам-то ты как думаешь? Куда она делась?       — Думаю, что упорхала с каким-то очередным бойфрендом, который готов в горы, в ледники, в логово медведя и чёрту в пекло, лишь бы за этой лысой тварью.       — Упорхала и никому не сказала? У неё вроде много друзей было…       — Да мне как бы и по барабану её искания и приключения. Нет и нет! И ты не бери в голову! Может, ты меня на выходные пригласишь к себе? А то я устал в этом городе!       Я вспомнил последнюю ночь. Голос убитой девушки. Ощущение липкой крови на руках. Бессильное дрожание нутра. Нет, нельзя, чтобы кто-то был рядом. Мало ли…       — Нет, Саш, ты не обижайся. Не нужно быть рядом со мной.       — И опять без объяснений? Нельзя — и всё тут! Шаповалову ты разрешил остаться две недели назад, а своего друга гонишь!       — Шаповалов перенимал дела… Да и в том-то и дело, что ты друг. Не кипятись. Всё будет хорошо. Давай завершать разговор, я хочу съездить в посёлок за продуктами, пока не начало смеркаться. А то тут рано закрываются магазины…       — Ты сволочь, понял? — И Сашка отрубился, трубка зловредно запиликала короткими гудками. Он так и не сказал о Тасенькином звонке. Опять бережёт мои нервы? Дзагоева и Нестеров дёргаются, наверняка из-за опять-таки фантазии моего соседа. Даже стыдно перед ними всеми, с моей стороны это всё похоже на гнилой экспериментик над неплохими людьми. Знаю ведь, что никто из них не мог организовать эти смертельные номера с моей психикой и тем более со смертью Ильяса и той девушки-ирокезки. Шаповалов слишком интеллигентен, Нестеров слишком робок, Дзагоева слишком женщина, психотерапевт Гершензон где-то в своём мире — не выколупать оттуда, Надьку подозревать — вообще бред, Айна и Мадина слишком любили Ильяса, Сашка — слишком пёс. А вот я… Я же помню свои ощущения, удивлённые глаза бомжей, хрипы умирающей девушки, рельеф скользкого от крови ножа в руке, мёртвый покой датчиков в изголовье Ильяса и холод. Холод скамейки, холод ночи, холод пола, холод внутри, холод и страх. Не сходится только с Гвен: серёжка в моей машине, а никаких бессознательных ситуаций не было. Но я же знаю, что всё это вполне могло быть со мной. У меня тётка сошла с ума, а ведь приличным человеком была, учителем математики. И вот стала вместо уроков ходить на крыши — навязчивая идея какая-то непонятная её преследовала. Я тогда был маленький, но прекрасно помню, как она доказывала всем потом, что вела уроки в обожаемом десятом классе, что никогда на крыше не бывала. И на следующий день её опять снимали с неба, она даже проходила какой-то длительный курс лечения в психиатрической клинике. Становилась от этого рыхлой, опухшей, погасшей, всё время спала. Но потом действие сдерживающих ядов прошло и ещё нестарая женщина, вполне симпатичная и нужная школьной общественности, шагнула вниз с небесных этажей.       С крыши город светился дальше,       С крыши города было больше,       Упирались в перила пальцы,       Чёрный воздyх глотался горше…*       Врачи сказали, что это нельзя было вылечить. А я нашёл информацию, что душевные болезни часто передаются по боковым линиям родства. И спровоцировать их может стрессовая ситуация. А тут Ильяс разбился, работы нахлынуло, да и одиночество слишком очевидно стало душить тёмными вечерами. Так что зря Тася развёл тут игру в Шерлока Холмса, зря он ищет Мориарти в болотах «Мидаса»…       Вернув себя к здравому смыслу, я отправился «в центр», как бы пафосно это ни звучало. Ведь даже шизофреникам нужно чем-то питаться. В местном «супермаркете» с вечным названием «Ромашка» скучающая краснощёкая продавщица вразумляла пьяненького мужичонку в тельняшке. Они оба с рвением стали рекламировать все продукты местного ассортимента, пришлось затариться: шпроты (подозрительно без обёртки вокруг сальной банки), последний кусок твёрдого сыра, пара банок тушёнки, сомнительной свежести хлеб, пачка макарон с удивительным итальянским названием, килограмм сахарного песка, хвалёное творожное печенье, солёная капуста с клюквой в небольшом пластиковом лотке. Подумал о Тасе и купил пару шоколадно-карамельных батончиков. Ещё даже светски пообщался с местными жителями. Продавщица (звать Катериной) кокетливо сообщила, что обо мне уже вся деревня шушукается, звала завтра в магазин, так как привезут «хариусов», свежатинку. А мужичонка, заведующий местным почтамтом, Василий Никитич, сетовал, что вымирает деревня, газеты не выписывает никто, писем не пишут, а почте велено осваивать всякие хитрые компьютерные программы, вот он с горя и попивает. Местный почтальон сделал мне комплимент, сообщив, что из всех летних приезжих я самый адекватный (было сказано высокопарно: «С городу, но без ебни в мозжечке»). Болтливый Никитич, конечно, сразу подверг унизительной матершинной критике Тасю: «А ведь под платьем членик, бабки ходили подсматривать на реку. Этот глист голяком в реке барахтается. Как теперь скотину люди там поить будут?» Ещё, оказывается, в деревню приехала семейка солнцепоклонников. По утрам молятся, странные песни на непонятном языке поют, водки не пьют, колбасы не покупают, с деревьями обнимаются. Короче, тунеядцы. А у какой-то Ефимовны комнату снимает не иначе какой-то шпион: он не купается, за грибами-ягодами не ходит, рыбалку не приемлет, целыми днями сидит за «компьютером переносным», курит какую-то шмаль со странным запахом. В его комнате куча всяких проводков и штуковин шпионских понакидана. Ефимовна как-то подсмотрела, на что тот пялится в экран, так там сплошное блядство с отягчающими обстоятельствами. Ефимовна боится сейчас ночевать, опасается…       Я и краснощёкая Катерина покатывались от хохота — настолько весёлый почтальон куражисто и острословно издевался над новичками. По всему выходило, что я самый нормальный из переселенцев. Это они просто не всё обо мне знают… Очевидно, что продавщица и почтальон пытались вывести меня на откровенность. Но не получилось. У них получилось только поднять мне настроение. На обратном пути я даже посвистывал какой-то мотивчик. И был настолько добр, что остановился, увидев двух своих знакомцев, бредущих по жаре и о чём-то разговаривающих. Это были Тася и Дура. Разговаривал, конечно, Тася, кошка же внимала, послушно семеня рядом. Тася был голоног. Он был только в леопардовой тунике, штанины джинсов обвязывали его талию. Я подумал, что надо по возможности уберечь целомудренных деревенских матершинников от вида этих коленок.       Тася обрадовался. Запрыгнул на первое сиденье, приютил на ногах Дуру и сразу стал рассказывать о том, как на следующий год он «повезёт меня отдыхать на Ибицу и покажет мне все самые злачные площадки и бары». Я предпочёл не вмешиваться в эту утопическую муть, пусть сочиняет. Правда, его прервали, позвонили на его трубку.       — Аллёу! Ку-ку! Не молчите, мужчина! Признайтесь, что вас гложет! Чёрт! Говорите! — Но из телефона послышались гудки. — Прикинь, уже в третий раз звонят. Эротично молчат…       — А номер какой?       — А никакой! «Аноним». Аноним онанировал, онанировал да не выонанировал!       — Может, кто-то из местных впечатлился твоим видом и решил познакомиться? — Я вспомнил, как Никитич изображал Тасю, и невольно улыбнулся.       — Да не-е-ет, май диа! Это кто-то из твоих друзей-коллег впечатлён моим звонком. И не спорь со мной! Я это точно знаю. И это значит, что я прав!       — Может, тот, кто звонит, просто любопытствует…       — Для чего тогда он скрыл свой номер? Не хочешь пригласить меня на ужин? Я вижу, ты местных деликатесов прикупил!       — Нет! Тебя на сегодня хватит. Ты из тех людей, что могут вызвать передоз, поэтому вали домой и передавай привет своей бабушке.       — Хамите, парниша! Я ж могу отомстить! — И Тася пошло подёргал бровками, злобненько погремел браслетами и закинул голые ноги на переднюю панель. Чёрт, грязный песок сразу заляпал и панель, и лобовое стекло. Это он уже мстит, я понимаю. Я сжал зубы, не буду реагировать. А Тасенька до последнего отыграл роль обиженной фурии: не только долбанул дверью, выходя из машины, но ещё уже рядом со своей калиткой вдруг задрал леопардовое платье и показал мне голый белый зад! Вот придурок! Он без трусов по деревне дефилировал! Да ещё и у меня в машине сидел, тряс… Я нервно заозирался, совсем не хотелось, чтобы деревенские узрели ещё и этот факт. Дома же мне даже смешно стало: с чего я вдруг распереживался за Таську?       Здесь я рано ложусь спать, да и в августе уже темнеет быстро. Как только затрещали сверчки, зажглось рябое звёздное небо, я, прихватив томик Грина, угнездился на скрипучем диване. На улице вдруг поднялся ветер, и ветки черёмухи заколотились в дребезжащее стекло дома. Надвигалась очередная тревожная ночь. Я решил принять розовую таблетку. Чтобы вырубилась вся рефлексирующая клоака, что в моей голове стучится вместе с ветками черёмухи.       Но таблеток не было. Перерыл всю кухоньку. Точно помнил, что таблетки лежали в шкафчике в стакане, рядом с пачкой чая. Обезболивающее здесь, ежедневные «для памяти» тоже на месте, а вот «сонных» нет! Куда делись? Ползал по полу: вдруг упали под стол, под шкафчик… Нет. Взгляд упал на банку с кофе. Неужели таблетки упёр Таська? Хренов сыщик! Меня такое зло взяло, что я чуть было не зашвырнул банку с кофе в окно… Придётся засыпать без снотворного.       Легко сказать! Сначала нагонял на себя сон Грином, и уже казалось — глаза слипаются, но как только выключил свет и приготовился провалиться в небытие, сон как рукой сняло. Ворочался долго, мысли всякие противные полезли, образы нарисовались. Девушка эта с ирокезом. Кто она такая? Я потом ведь просматривал доступные мне сводки, ждал сообщение об убийстве девушки-панка. Но ничего не было. И у девушки, как и у Гвен, много колечек в ухе. А может, это её колечко у меня в машине? Я в бессознательном состоянии познакомился с девицей, уволок её в машину, у-у-уби-и-ил… притащил в тот подвал. Невозможно себе представить, что это делал человек под гипнозом или под воздействием галлюциногена. Ещё более странным выглядит моё появление в палате Ильяса. Почему меня никто не видел? Как я зашёл в клинику? И когда на следующее утро следователь Чистяков беседовал со мной, он проговорился, что персонал больницы не заметил никого лишнего, никаких ночных посетителей, все свои и пара новых больных. То есть я добирался в палату так же, как и уходил оттуда — скрываясь, осторожничая, не дыша. Разве можно так действовать в бессознательном состоянии? Значит, я был в сознании, только в каком-то чужом… Чёрт! Что за личность во мне живёт?       Мысли обо мне перекатились на мысли об Ильясе. У него было такое жалкое лицо, у мёртвого. И очень белое. Жизнь забрала с собой его тёплый взгляд, бронзовый загар, наглинку, что в выпяченном подбородке, и казалось, что даже беспечные чёрные вихры высохли и выцвели. А ведь Ильяс вполне мог иметь детей… И имел! Он так и не узнал об этом. Чёрт, как несправедлива смерть! Она забирает не тех и не своевременно… Неужели я помог ей вершить эту несправедливость? Тогда было так холодно. И этот противный химическо-органический запах больницы. Тишина. Хотя, как и сейчас, стучали ветки в окно. Тук-тук-тук… Я даже позвал друга, хотя и знал, что он не должен ответить.       — Иль… Иль! Это я. Ильяс, ты как?       — Да, это ты.       Я вздрогнул. Холодный кол вонзился от затылка до поясницы. Кто это сейчас сказал? Так внятно. Так знакомо. «Да, это ты». Но… тогда никаких слов не было. Ильяс был мёртв! Знакомый липкий страх оплёл грудину, давил, мешал дышать. Тук-тук-тук. И опять:       — Сёмыч. Я тебе доверяю. Сёмыч, мне нужно уходить… Душно, душно, душ-ш-ш-ш…       Это голос Ильяса! Только он меня называл Сёмычем! Чёрт. Мне нужны таблетки! Но не могу повернуться. Тук-тук-тук. То ли ветер, то ли шаги. Меня затрясло, сжал подушку и вроде даже завыл.       — Сёмыч. Всё будет хорошо. Только душно. У меня немного времени. Душно. Душ-ш-ш-ш… Сёмыч.       Я схожу с ума! Лежу мокрый от страха и беспомощный от невозможности повернуться, встать навстречу голосу, навстречу этому тук-тук-тук… Скрипнула дверь. Холодно. Бля… Шаги. Лёгкие, тихие, невесомые и тук-тук-тук…       — Да, это ты, Сёмыч. Не сходи с ума…       Боже! Голос громче, холод острее, слышу — ветер бьётся головой об окна… и скрип половиц… Кто-то за спиной! А! Холодная, мокрая рука на плече!       — А-а-а-а-а! — наконец-то прорвало мои связки, я заорал и дёрнулся за этой ледяной рукой. А в ответ:       — А-а-а-а-а! Убивают, даже не изнасиловав! — тонкий истеричный голос, и на меня падает худое тело. Прямо передо мной большущие глаза, хлопают ресницами. Это не Ильяс. И не призрак вовсе. Это Тася! У меня всё ещё тукало в голове, лихорадка ещё не прекратилась. И стервец, зачем-то вломившийся в дом, этим нагло воспользовался. Расположившись на мне поудобнее, он вдруг начал целовать меня, прямо в губы, прямо в рот, причмокивал и вворачивал бесстрашно в меня язык. Ручонками гладил голову, плечи, крутил бёдрами. Целовал и целовал, пока я не пришёл в себя.       — Ты?! — теперь я заорал гораздо убедительнее. — Ты избалованный недоносок! Я чуть не умер от страха!       — Фи! Какие слова! И это своему спасителю!       — Какому спасителю? Меня чуть кондрат не хватил! — Мне наконец удалось его скинуть с себя прямо на пол. Тася был в коротеньких кожаных шортах и в драной майке.       — А ты думал, что это призрак к тебе пришёл?       — Так, ты мне сейчас приносишь таблетки и навсегда сваливаешь отсюда!       — Никаких таблеток! — вдруг яростно крикнул этот придурок. — И никаких призраков! Я тоже слышал голос! А ведь не должен был? Кто это говорил? Это голос Ильяса?       — Э-э-э… Ты слышал голос?       — Да! Он тебя называл Сёмычем. Это ужасно по-жлобски! Я никогда не буду тебя так называть! Итак! Шевели извилинами! Как я мог слышать голос из твоих личных галлюцинаций?       — Э-э-э… Может, это ты сам… — как-то неуверенно начал предполагать я.       — И кто тебе сказал, что ты гений? Ты дундук! Вставай! — Он включил свет, и в глазах поплыли синие круги. — Мы проведём обыск! По-моему, звук шёл откуда-то оттуда! — он показал в сторону кухоньки и устремился туда. Тася загремел посудой и дверцами. Пришлось идти туда, обернувшись в тонкое одеяло.       Тася вытащил всё из шкафчика древнего буфета, затолкал всё обратно. Потом то же самое проделал со столиком. Залез под него, осмотрел каждый угол мебели и печки.       — Ты печку топил?       — Топил…       — Так, значит, исключается. — И он полез на столик, за настенными часами. Повертел их так и сяк. Разочарованно повернулся ко мне. — Где-то тут! А почему у тебя в сей великолепной люстре только одна лампочка робит? Ты мыл плафоны?       — Нет, конечно! А тут с самого начала работала только одна лампочка… Мне хватает света.       Тася спрыгнул со стола, подтащил табуретку, залез и начал крутить рукой внутри белых плафонов. Действительно, они чистые… Он выкрутил сгоревшую лампочку… Но это была вовсе не лампа. На белом цоколе по диаметру стандартного патрона динамик! Он тоже белый! Неудивительно, что я считал, что лампа негодная. Мы стояли и тупо рассматривали находку. Тася ткнул маленькую кнопочку. И вдруг из этой страшной «лампочки» полились хриплые звуки: «Хр-р-р… За что? За что? Хр-р-р… (пауза) За что? Это безумие… Хр-р-р… Пожалуйста, не убивайте меня больше… (длинная пауза) Хр-р-р… за что… За что? Это безумие… Хр-р-р… Пожалуйста, не убивайте меня больше… Хр-р-р… за что… (пауза) Помогите… с-с-с…» Я застыл соляным столбом.       — Хм… Это не Ильяс! Какая-то несчастная! — заявил Тася. И нажал ещё раз. И вновь звуки: «Да, это ты. (пауза) Сёмыч. Я тебе доверяю. Сёмыч, мне нужно уходить… Душно, душно, душ-ш-ш-ш… (длинная пауза) Сёмыч. Всё будет хорошо. Только душно. У меня немного времени. Душно. Душ-ш-ш-ш… Сёмыч…»       — Тася, — просипел я, — что это такое?       — А это тебя пытаются наебнуть! — весело отрапортовал парень. — А ты мне не верил! Май дарлинг, держись меня, и я тебе помогу! Держись! Желательно за попку! ____________________       *Ященко Зоя. Песня «С крыши город», группа «Белая гвардия».