А если...

       - Вас ждёт Совет Меча и должность Проэмперадора Варасты, любезно сосватанная вам Её Величеством Катариной.        - Прекрасно. Ну, наконец-то что-то стоящее, я уже начал скучать. Кстати, об Окделлах – вас не интересует, где сейчас Ричард?        - Надо полагать, у Марианны. Вы считаете, что я не справляюсь со своими обязанностями, и решили сами его совратить?        - Возможно, - хитро улыбнулся Ворон. – Однако как удачно всё вышло – не мог же я взять на войну ребёнка.        - Конечно, монсеньор, конечно. Надеюсь, меня вы возьмёте на войну без всяких условий?        - Я не имею привычки разбрасываться своей собственностью, как и оставлять её где бы то ни было без присмотра, Рене.        - Так я уравнян в правах с Моро?       - Пожалуй, его я ценю больше, но вы недалеко отстали.        - Благодарю.        Выйдя от Ворона, Рене направился в библиотеку. Нужно было побольше почитать о Варасте, Кагете и Золотом Договоре.        С Ричардом они встретились за ужином. Дик смущался, розовел и всё никак не решался посмотреть Рене в глаза.        «И кто здесь красна девица? Господи, я всегда мечтал быть принцессой. А приходится быть рыцарем, а временами даже драконом».        Но смущать Окделла вопросами типа «Где ты был?» и «Понравилась ли тебе Марианна? Поделись впечатлениями!», Рене не стал.        Поднявшись к себе, они услышали музыку.        - Пойдём, – Рене решительно потянул Дика за рукав. Он-то знал, что это Первый Маршал рвёт душу и струны.        Увидев застывших в дверях оруженосцев, Алва оторвался от гитары.        - Заходите, молодые люди, располагайтесь. Налейте себе, и мне заодно.        Рене быстро налил два кубка, один поставил возле Ворона, а второй всучил Дику. Меньше всего Рене хотелось пить, а больше всего – поиграть на гитаре.        - Пей! – требовательно произнёс Алва.        Дикон судорожно опрокинул в себя кубок.        - Желаешь сыграть? – герцог перехватил взгляд ушастика.        - Да, – твёрдо выпалил тот.        - Ваш друг, Ричард, весьма недурно играет на гитаре. Этот инструмент, на который вы пялитесь, называется гитара. И души в ней побольше, чем в какой-нибудь плаксивой мандолине. Её придумали мои предки – мориски. Сыграйте что-нибудь, – обратился Ворон к Рене, – для своего друга.        - О да, аудитория у моих ног, в прямом и переносном смысле, – пробормотал Рене и взял протянутый инструмент.        «Для таких вечеров Владимир Семёнович – самое то. Может, он и не был Раканом, но Одиноким был точно».        Пальцы пробежали по струнам:       Средь оплывших свечей и вечерних молитв,       Средь военных трофеев и мирных костров,       Жили книжные дети, не знавшие битв,       Изнывая от детских своих катастроф.       Детям вечно досаден их возраст и быт,       И дрались мы до ссадин, до смертных обид,       Но одежды латали нам матери в срок,       Мы же книги глотали, пьянея от строк…*        Ричард слушал, открыв рот. Ему казалось, что сейчас Рене говорит о нём. Это ему, Ричарду Окделлу, предстоит взять в руки отцовский меч. Он докажет всем… Он будет достоин… Он сможет…        Песня сменилась. Мелодия, похожая и одновременно не похожая на предыдущую, полилась по комнате:       Замок временем скрыт и укутан, укрыт       В нежный плед из зеленых побегов,       Но развяжет язык молчаливый гранит,       И холодное прошлое заговорит       О походах, боях и победах.        Время подвиги эти не стерло.       Оторвать от него верхний пласт       Или взять его крепче за горло –        И оно свои тайны отдаст.        Упадут сто замков, и спадут сто оков,        И сойдут сто потов с целой груды веков,        И польются легенды из сотен стихов        Про турниры, осады, про вольных стрелков.        Ты к знакомым мелодиям ухо готовь        И гляди понимающим оком.        Потому что любовь – это вечно любовь,       Даже в будущем нашем далеком…**        Звон струн уносил куда-то далеко, а удары сердца гулким эхом отдавались в голове. И эти удары лишь подтверждают правоту слов из песни. Ричард взглянул на Алву и замер – глаза герцога горели синими огнями, немигающий взгляд был прикован к ушастику. Почему-то Дику показалось, что Ворон даже не дышит, весь превратившись в слух. Казалось, странная чужая песня разорвала всё, что его сковывало, всё, что мешало вырваться на свободу. В сияющих глазах отразились боль и восторг, счастье и разочарование, пьянящее чувство свободы и горечь отчаяния…        - Господин Первый маршал! – стоящий в дверях человек с королевским гербом на плече одним своим видом разрушил всё очарование, царившее в комнате.       – Вы должны быть у Его Величества.        - Я никому ничего не должен! – раздражённо бросил Алва. – При дворе достаточно бездельников. Пора им становиться полезными и хоть чем-то занять одного единственного короля. Я никуда не пойду! Сегодня я буду сидеть у камина и пить.        - Но господин герцог…        - Идите к кошкам! – Рокэ посмотрел на молодых людей. – Считайте это уроком, господа. Никогда не следует мчаться на зов, даже к королям. Королей, женщин и собак следует держать в строгости, иначе они обнаглеют. Нет ничего противней обнаглевшего короля, уверяю вас…        - Насчет королей – совершенно с вами согласен, монсеньор, – Рене неспешно перебирал струны. – Насчет собак – возможно, а вот женщины… Женщин нужно либо боготворить, либо оставлять. Другого быть не может.        - Да… Женщин – боговторить… – с пьяной уверенностью заявил Ричард.        - Да неужели? Вы ведь уже боготворили одну. И как вам?        - Это оксобре… бление… Вы …        - Мы уже говорили об этом, юноша. И я уже принял ваш вызов. Не стоит повторяться.        - Вы... бес... честный… – алкоголь разрушил всякие преграды в виде смущения и страха, и сейчас Ричард готов был сказать маршалу всё, что так долго терзало его душу.        - Увы, я бесчестен, хоть и рождён Человеком Чести. А знаете что, Ричард, – Ворон вдруг засмеялся, – вы до отвращения серьёзны. Это скучно. Если не хотите помереть от тоски – держитесь подальше от таких напыщенных индюков, как Штанцлер…        - Эр-р Ауг-г-густ – не индюк.        - Да, он тот ещё гусь, – вмешался в разговор Рене. – И вертит тобой, Дик, как собака хвостом. Знаешь, сын, а жизнь твоя будет счастливою…        И Ричард, и Алва удивлённо посмотрели на Рене. Нет, ушастик не собирался усыновлять Дика, просто это была первая строка новой песни:       Знаешь, сын, а жизнь твоя будет счастливою,       Несмотря на разные в ней обстоятельства,       Да, она бывает часто «несправедливою»,       И любовь живёт по соседству с предательством.       В отношении к ниже- и вышестоящему       Сущность человечка и проявляется...       Жизнь прекрасна тем, что в ней по-настоящему       Можно умереть, полюбить и раскаяться!       Но, только смелость берёт города,       И стать волшебником может любой,       Ничего не бойся, и помни всегда:       Либо правишь ты, либо правят тобой!..***        Окделл осоловело качал головой, и Рене подозревал, что именно ему придётся тащить это чудо.        «А может, оставить его здесь? А вдруг у них с Алвой случится большая и светлая любовь?»        Пора было уходить. Алва смотрел в огонь, сжимая в руке кубок. Рене вздохнул.        - Вы умеете по-настоящему удивлять, Рене, – нарушил молчание Алва.        - Пожалуй, это единственное, что я умею делать по-настоящему, монсеньор.        - Как знать, как знать… Ветер… Ярость молний, стойкость скал Ветер… Крики чаек, пенный вал Ветер… Четверых Один призвал Ветер…        - Монсеньор, – Рене решительно прервал монолог Ворона, – осмелюсь напомнить вам ваши же слова – не нужно мчаться на зов. Всему своё время. А пока… Я буду петь, вы – пить, а Ричард… спать. Неплохая перспектива – не находите, господин герцог?       Горький дым и крики воронья       Долгие разлуки и дожди       Не гони коней, судьба моя       У меня полнеба позади.       Спрячь судьба свою тугую плеть       Не спасёт чужая колея       Золотом не станет завтра медь       Никогда другим не стану я.       Не гони коней, не гони       Полыхает алым рассвет.       Не гони коней, не гони       Нам пути обратного нет.       И любовь как небо одна       И уйдём мы в небо одни       Но пока не смолкнет струна       Не гони коней, не гони!****