А если...

      Взгляд, всего один только взгляд – и победа обернулась поражением.       Мистерия.       Принцесса Елена праздновала свой день рождения, и одну из главных ролей в праздничной мистерии предложила Ворону, а тот без вопросов согласился.       И вот теперь Марсель стоял в жарко натопленной комнате, с ужасом и отвращением, почти как на паукана, глядя на наряд, который ему предстояло надеть.       - Виконт, вы же мечтали посмотреть мистерии, – стоящий в дверях Рене даже не пытался скрыть улыбку. – А вам предложили даже больше – вы может в них поучаствовать. Ну разве это не замечательно?       - Это было бы замечательно, если бы я мог оставаться хотя бы в своем костюме, но это…       - «Это», как вы говорите – всего лишь стилизованный костюм гальтарской эпохи. Неужели так плохо прикоснуться к истории?       Марсель поморщился: «Этот кошак ещё насмехается. Конечно, он слишком мелкий, чтобы стать партнёром принцессы, а Ричард, наоборот, мало того, что вымахал, как… как не знаю что, так ещё и танцует преотвратно».       - Рене, вы случайно не знаете, куда подевался Рокэ? Между прочим, весь этот исторический хлам предназначен именно для него.       - Понятия не имею, Марсель. Но уверен, что он обязательно появится.       - Когда?       - Как только вы перестанете его ждать.       Алва действительно появился, стоило Марселю напялить на себя эти кошмарные тряпки. Более того, герцог принес лилии, и это посередине осени. Марсель тяжело вздохнул. О да, спорить с Вороном за первенство у прекрасного пола – глупо. А когда виконт вернул себе свой привычный облик и посмотрел на Черного Гостя, то понял, что любое соперничество не только глупо, но и смешно. Словно сошедший с древних фресок эорий в короткой тунике и отнюдь не выглядевших глупо сандалиях рассеянно застегивал пояс со странного вида мечом.       Утешало лишь одно: дам много, а Рокэ – один. А значит, Марселю по-любому будет с кем приятно провести время.       Черный Гость и Элкимена кружились, словно подхваченные незримым вихрем, герцог склонял голову к своей даме и слегка улыбался, Елена лучилась невозможным, горячечным счастьем, а скрипки предвещали беду, хотя всё ещё было спокойно.       Рене и Ричард стояли за спинами графа Шантэри и Марселя, сидевших в ложе. Рене смотрел на танцующих, а перед глазами проплывали видения совсем другого бала и вихрь вальса. Правда, тогда Рене танцевал с Лионелем, но… Но смотреть, как бережно и трепетно Рокэ ведёт свою партнёршу – это уже слишком. Ушастик не стал дожидаться перерыва и со словами «Прошу меня простить», покинул ложу.       Марсель проводил кошака тревожным взглядом, а старый дипломат укоризненно покачал головой.       Можно вернуться в посольство, но это было равносильно поражению. Алва точно не пройдёт мимо такого. Рене с удовольствием вышел бы в парк, но дождь лил не переставая, и одна только мысль о том, в каком виде он предстанет перед остальными, вгоняла в дрожь. Ушастик вошел в один из небольших альковов, образованных архитектурными особенностями дворца, и прижался лбом к стеклу. Нужно было срочно остудить голову, а заодно придумать достойное оправдание своему поведению.       Выскочивший из ложи после окончания первого акта Марсель намеревался отыскать Рене, но наткнулся на Фому. Пройти мимо, сославшись на срочное дело было вопиющим нарушением этикета, оставалось только присоединиться. Через некоторое время к ним присоединились Рокэ и принцесса Елена. Рене вышел из алькова.       - О, Рене, – Дик увидел его первым и сразу поспешил навстречу. – Что случилось? Почему ты ушел?       - Прости, Ричард, это музыка… Она слишком… слишком мрачная… и тревожная. У меня от неё мурашки по спине. Эти рыдания скрипок не для моих ушей.       - Так вы тоже не в восторге от музыки? – Марсель улыбнулся, приглашая Рене присоединиться к разговору. – А вот Рокэ считает её превосходной.       Марсель взглянул на Алву, как бы приглашая его подтвердить свои слова, но герцог проигнорировал взгляд виконта, сосредоточив всё внимание на имениннице.       - Для данной мистерии – несомненно, – улыбнулся Рене. – Но я, в силу некоторых природных особенностей, – кошак невзначай тронул свои уши, – вынужден отказаться от возможности насладиться прекрасным зрелищем. Коты слишком восприимчивы к некоторым звукам. Как оказалось, я тоже.       - А какую музыку предпочитаете вы, сударь? – принцесса Юлия с увлечением рассматривала необычного порученца.       - Что-нибудь легкое, воздушное.       - А как вы относитесь к кэналлийской музыке? Я собираюсь поставить кэналлийскую мистерию на свой день рождения.       - Я бывал в Кэналлоа. А потому с уверенностью могу сказать – эту музыку я охотно принимаю. Вот только написать мистерию на кэналлийскую музыку будет довольно сложно.       - Вы тоже так думаете, герцог? – Юлия повернулась к Ворону.       - Это будет непросто, но маэстро Эберхарду такая задача по силам. Могу я спросить о сюжете?       Рене смотрел, как принцессы легкими бабочками вьются вокруг Ворона. Герцог успевал оказывать внимание обеим сестрам, всё же отдавая предпочтение Елена, как имениннице.       «Да, конечно, урготская принцесса – лучшая пара хоть для будущего короля Талига, хоть для Регента. И это правильно. Думаю, всё в жизни происходит ко времени и к месту. И наша размолвка – тоже. Нам не суждено быть вместе по многим причинам. Я не сумею забыть вас, монсеньор, но отпустить вас – я смогу… Надеюсь».       Известие о покушении взбудоражило всех. Фома искал виновных, «дядюшка Франсуа» переживал по поводу Алвы и того, как его поступок (свежие лилии в подарок принцессе, вместо отравленных искусственных), скажется на взаимоотношении Талига и Ургота, Марсель думал об очередной любовнице Ворона, а сам Ворон был равнодушен и невозмутим. Точнее, его не интересовало покушение. А вот что его действительно волновало, так это отсутствие каких-либо известий о состоянии здоровья кардинала. Это начинало настораживать.       Рене был не из тех, кто, приняв решение вечером, отказывается от него на рассвете.       «Да, это тяжело, невыносимо тяжело, но только так и должно быть».       Эта мысль давала силы улыбаться, слыша бесконечное «теньент», улыбаться, видя, какую охоту открыли на маршала обе принцессы, улыбаться в ответ на язвительные замечания Ворона и его бесконечные насмешки во время фехтовальных тренировок, улыбаться, мотаясь под дождём ради выполнения приказов господина Первого маршала. Улыбаться, свыкаясь с болью, которая поселилась где-то в районе сердца, улыбаться в ответ на недоуменно-тревожные взгляды Марселя. Хорошо, хоть Ричард не отличался излишней наблюдательностью.       Это был один из редких дней без дождя. Он сопровождал Алву во дворец Фомы, точнее, сопровождал его Ричард. А Рене просто пришел в дворцовый парк, желая хоть немного побыть в одиночестве. Удобно устроившись в небольшой беседке, ушастик пристроил на коленях гитару и с наслаждением провел по струнам. Играть в посольстве он не решался, боясь вызвать недовольство посла и опасаясь нарваться на очередные колкости от Алвы. Но здесь ему никто не мог помешать.       Рене неспешно перебирал струны, когда раздавшийся рядом голос вывел его из задумчивости.       - Что это за инструмент? – Юлия Урготская, улыбаясь, стояла рядом.       - Прошу прощения, Ваше Высочество, – Рене быстро отложил гитару, встал и поприветствовал принцессу. – Это гитара. Кэналлийский инструмент. В отличие от скрипок, она умеет не только плакать, но и смеяться.       - Вы умеете играть на этом инструменте? – поинтересовалась девушка.       - Конечно.       - Тогда сыграйте мне что-нибудь, а то герцог Алва отказывается.       - Не обижайтесь на герцога. Просто гитара принимает только одного хозяина. А эта – моя. Но я с радостью сыграю и спою вам. О чем вы желаете услышать?       - О любви.       «Конечно. Вы ведь тоже очарованы монсеньором. В этом мы схожи. Вот только у вас есть надежда, а у меня – нет».       - Пусть будет о любви.       Пальцы привычно касаются струн, слова сами срываются с губ:       Любовь пытаясь удержать,       Как шпагу держим мы её.       Один – рукой за рукоять,       Другой – рукой за остриё.       Разговор с Фомой был скорее данью вежливости, чем насущной необходимостью. Распрощавшись с герцогом и отпустив Дика, Алва собирался навестить одну даму, когда принцесса Елена, совершенно случайно оказавшаяся рядом с кабинетом отца, предложила пройтись по саду.       - Ваше Высочество, – герцог любезно предложил ей руку.       Они прошли не так много, когда Елену привлекли мягкие, переливчатые звуки.       - Как странно, – принцесса была крайне заинтересована, – это не похоже на лютню.       - Это гитара, Ваше Высочество.       - Я хочу послушать.       - Думаю, тот, кто играет, вряд ли собирался давать концерт.       - Но мы можем оставаться незамеченными.       Подойдя к беседке, Алва увидел Юлию, разговаривающую с Рене. От находящихся в беседке их скрывала не до конца облетевшая листва и густой плющ. Отвечая на просьбу принцессы, Рене запел.       Любовь пытаясь оттолкнуть       На шпагу давим мы вдвоем.       Один – эфесом друга в грудь,       Другой – под сердце острием.       Гитара плакала, а вместе с ней дрожали слёзы в голосе Рене.       И если лезвие рукой       Тебе не в силах удержать,       Когда-нибудь, в любви другой       Возьмешь охотней рукоять.       И рук, сжимающих металл,       Тебе уже не будет жаль.       Как будто сам не испытал,       Как режет сталь, как колет сталь.*       Музыка смолкла, а герцог Алва стоял, глядя куда-то в пустоту, не в силах пошевелиться.       Однажды, в детстве, маленький Росио спросил у брата, что такое «любовь». Карлос взъерошил и без того растрепанные волосы братишки и ответил:       - Любовь – это купание: нужно либо нырнуть с головой, либо вообще не лезть в воду. Если будешь слоняться вдоль берега по колено в воде, то тебя только обдаст брызгами, и ты будешь мёрзнуть и злиться.       Последнее время Рокэ злился, ему было холодно.       - Неужели дитя Заката тоже может страдать от неразделённой любви? – участливо спросила Юлия.       «Забавно. Отродье Леворукого, кошкин сын и вдруг… дитя Заката. Храни вас Создатель, принцесса, за вашу доброту».       - Я вас расстроил? – ушел от ответа Рене. – Мне нет прощения. Но я постараюсь исправить свою оплошность. Вы любите пиратов, Ваше Высочество?       Юлия заулыбалась:       - Вы говорите о морисках?       - Я говорю о настоящих корсарах, бесстрашных искателях приключений, – ушастик попытался состроить зверскую физиономию, чем ещё больше рассмешил принцессу. – Я вижу, что любите. Тогда это – для вас, принцесса Юлия. Струны зазвенели весело и отчаянно:       В ночь, перед бурею, на мачтах       Горят святого Эльма свечки.       Отогревая наши души       За все минувшие года…**       Кто бы мог подумать, что заявившийся в особняк на улице Жеребца личный секретарь Её Высочества Юлии, принесёт маршалу столь необычный подарок.       - Её высочество Юлия посылает Первому маршалу Талига гитару и надеется, что услышит, как она поет в его руках, – возвестил барон Себастьян Дежу.       Мастер, создавший инструмент, настроил гитару. Ворон, кажется, был весьма доволен.       - В Кэналлоа говорят: хорошая гитара не может не петь.       - В таком случае, поспешу во дворец, – барон поставил бокал на розовый столик и неторопливо поднялся.       Вечер обещал быть приятным. В кои-то веки в посольство заглянул Джильди, предпочитавший проводить время на галере.       - Ричард, а где ваш друг? – Ворон вопросительно посмотрел на своего оруженосца.       - Он у себя, монсеньор.       - Позовите его. В такой вечер нельзя оставаться в одиночестве.       Марсель внимательно посмотрел на Ворона. Неужели герцог простил своего кошака? Интересно, когда это произошло, и что всё-таки стало причиной ссоры?       - Добрый вечер господа, – Рене вошел в комнату в сопровождении Дика. – Добрый вечер, господин Первый маршал.       - Налейте себе вина, Рене, – как бы невзначай бросил Алва, рассматривая подарок.       Марсель ожидал, что юноша обрадуется, услышав перемены в обращении, но Рене лишь тихо улыбнулся и с какой-то грустью посмотрел на Алву.       - Рокэ, так вы нам сыграете? – Марсель поспешил заполнить возникшую паузу.       - Да. Господа, наполним бокалы и выпьем за душу гитары. «Эве рэ гуэрдэ сонна эдэрмьенте…»***       Алва запел.       Первым сдался посол. Затем герцог выгнал осоловевшего оруженосца. Марсель продержался дольше. Из-под опущенных ресниц он видел, что время от времени Алва бросает на своего порученца внимательные взгляды. Кошак сидел на ковре, обхватив колени руками и глядя в пламя камина. За всё время он ни разу даже не попытался посмотреть на Рокэ. И это было странно. Неужели он настолько обиделся? Этим двоим просто необходимо остаться наедине, а значит, нужно было уходить. Вот только оживающий прямо на глазах капитан явно не собирался покидать комнату герцога. В конце концов, Марсель сдался и, распрощавшись с оставшимися, отправился спать.       - Прошу меня извинить, – Алва прикрыл глаза ладонями, наверное, устал, – мне нужно написать пару писем, а уже далеко за полночь.       - Да, конечно. Прошу меня простить, – Луиджи поднялся. Рене тоже встал.       - Рене, вас не затруднит налить мне ещё бокал вина.       - Нисколько, – ушастик взял одну из бутылок и наполнил бокал маршала. Затем легко поклонился. – Доброй ночи, – и направился к двери, за которой только что скрылся Джильди.       Почему он не может остановить её? Почему именно сейчас он не находит тех самых нужных слов? Впервые герцог Алва не знал, что сказать. Если сейчас она выйдет за дверь – у него не будет второго шанса.       «Ну, вот и всё. Сейчас я выйду за дверь, и вы навсегда останетесь для меня "монсеньором". А чего я хотела? На что надеялась?». Рене уже почти подошел к двери и вдруг, словно повинуясь неслышному зову, обернулся.       Две вспышки, две яркие молнии, сапфировая и изумрудная, пронзили комнату. И горе тому, кто осмелился бы встать между ними.       Он не был ни нежным, ни сдержанным. Он был неловким, он был жадным, он был торопливым, он был страстным, он был… Срывал одежду, покрывал поцелуями лицо, шею, плечи, опрокидывал на кровать, заводил, почти заламывал, за голову стыдливые руки, отчаянно защищавшие самое сокровенное… И блаженно застонал, уткнувшись лицом в горячую вседозволенность…       Боль мешалась с удовольствием, и стыд – с желанием. Поначалу она ничего не чувствовала, кроме сильных, ритмичных толчков. Но по мере того, как движения ускорялись, на неё стали накатывать волны наслаждения. Сильнее, больше, жарче… Ещё, ещё, ещё! А потом из глубин поднялась невиданной силы волна. Подхватила, понесла, закружила и… швырнула куда-то в небеса. Мир взорвался тысячами солнц. Рина закричала и провалилась во тьму.       Здесь, в кромешной тьме безвременья не было ничего, кроме гулких ударов. Словно гигантские часы отсчитывали секунды. А потом удары стали рассыпаться, сбиваясь с ритма и как бы двоясь. Рина вернулась в реальность. Гулкие удары – это сердце. Так бьется её сердце и… его. Слышать, чувствовать, как рядом бьется его сердце… Лица коснулись жаркие губы, бережно собирая соленые капельки со щек, уголков глаз, губ.       Рокэ откинулся на спину, увлекая её за собой. Она завозилась, поудобнее устраиваясь на плече. Сильная рука обняла, прижимая ещё теснее, и Рина не заметила, как провалилась в сон.       Он лежал, вслушиваясь в легкое, едва различимое дыхание. Если бы не теплый ветерок, приятно щекотавший кожу на груди, он бы испугался. Он и так лежал, боясь шелохнуться, чтобы не потревожить её сон.       Какое это счастье и блаженство,       Какая неизбывная тревога –       Хранить тебя до самого рассвета       От произвола Дьявола и Бога.       Как же давно он не писал стихи. Повода не было? Желания? Вдохновения? Стихи – это мальчишество. Это для Окделла, может быть – для Марселя, но не для него. Стихи пишут, когда в душе бушуют сильные чувства. Для него самым сильным чувством в последнее время была… ненависть? Отчаяние? Неважно. Что бы это ни было, оно не располагало к стихам. Так почему же теперь? Ответ лежал рядом и тихонько посапывал.       А герцог глядел во тьму и пытался понять – как? Как?! Во имя Создателя, как это случилось?! Как, он, Рокэ Алва, сорокалетний мужчина, мог влюбиться, как зелёный унар?! До боли, до крика, до хрипа, до смертного стона. Той любовью, которой боги не прощают.       А где-то во тьме уже гудел невидимый колокол, готовый вот-вот сорваться в набат.