А если...

      «… только живи».       А всё-таки, всё-таки хочется жить,       Даже когда окончательно ясно,       Что выдуманные тобой миражи       Скоро погаснут, скоро погаснут.       Гаснут, и значит, к началу пути       Снова ты брошен, а путь давно начат…       Трудно, и всё-таки надо идти.       Хочется жить, невозможно иначе,       Хочется, хочется жить… *       Рене не мог плакать, а вот гитара могла. Могла и плакала. Песни стали той отдушиной, через которую выходила боль. Тупая, ноющая боль, которая терзала ушастика с момента отплытия.        Хорошо, что на галеру они прибыли вечером. Рене отказался от ужина и сразу направился в свою каюту. А там, уткнувшись в подушку, тихо заскулил, глотая слёзы.       День сменялся ночью, море было на удивление дружелюбным. Большую часть времени Рене проводил на палубе.       Естественно, Луиджи не мог не заметить странности в поведении своего пассажира, но на прямой вопрос капитана – что его гнетёт? - Рене ответил, что последние два года он всегда был рядом с монсеньором, а с Диком разлучался лишь не надолго, когда тот ездил навестить семью.       - Вы тоскуете по ним? – понимающе улыбнулся Джильди.       - Да.       - Думаю, вы скоро встретитесь. Монсеньор вместе с Ричардом наверняка отправятся на север и вы присоединитесь к ним по завершении своей миссии.       Рене, до этого смотревший в горизонт, вздрогнул и резко повернулся к Луиджи.       - Миссии, говорите?       - Да, у меня приказ, отвезти вас на Марикьяру, к маркизу Салине.       - Марикьяра! - Рене поднял лицо к небу, постоял так несколько минут и вдруг рассмеялся, горько и зло. – Марикьяра…       «Господи, как много можно спрятать за словами! … Вы отправляетесь на север… в ближайшее время я также покину Ургот… Конечно, Марикьяра уж всяко севернее Ургота. А то, что вы, монсеньор, собрались покинуть Фому, вовсе не означает, что вы направитесь в Хексберг. Значит, это, всё-таки, случилось. Несмотря ни на что, несмотря на все мои предостережения – ЭТО случилось. И Первый маршал мчится спасать своего короля. А меня, значит, к Салине отправляете. Разумно! Марикьяра – остров и сбежать оттуда будет сложнее. Вот только я не собираюсь там пришвартовываться!»       - Капитан, - Рене в упор посмотрел на Джильди, - мы не будем заходить на Марикьяру. Мы должны идти в Хексберг. И как можно скорее.       - Но у меня приказ монсеньора. Я должен…       - Видение. Луиджи, у меня было видение. Мы должны идти в Хексберг, иначе монсеньор погибнет.       О видениях ушастого спутника Алвы Джильди знал. Именно такое видение и спасло жизнь Скварце. Но сейчас он разрывался между долгом, предписывающим ему выполнить приказ человека, которого он безмерно уважал и тревогой, что слова кошака могут оказаться правдой. Рене видел колебания капитана.       - Луиджи, Алва не приедет в Хексберг. Он направился в Олларию. В Талиге беда, большая беда и Ворон помчался спасать Фердинанда, ценой своей жизни. Просто он никому ничего не сказал. Впрочем, как и всегда. Я единственный, кто может его спасти, но для этого мы должны идти в Хексберг.       - Вы уверены?       - Абсолютно! Решайте, капитан. Сейчас судьба герцога Алвы в ваших руках.       Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, а затем…       - Боцман! - Джильди развернулся, глядя на словно из-ниоткуда возникшего жилистого моряка с загоревшей до черноты физиономией. - Мы меняем курс.       Нет, все-таки, быть младшим сыном графа – плохо. Да ещё если твой отец – граф Манрик. А ведь ещё недавно всё было просто замечательно.       Вернувшийся героем Лео стал гордостью отца. Правда, длилось это недолго. Братец всегда был со странностями. И эта его необъяснимая тяга к армии… На волне триумфа, смешанного с кровью Октавианской ночи, он мог занять место Капитана королевской гвардии, поскольку Лионель Савиньяк стал новым комендантом Олларии.       Но Леонард, побыв секундантом Алвы и получив из его рук назначение, предпочел вернутся в Варасту, чем вызвал у отца настоящий приступ бешенства. Никогда ещё Арнольд не слышал, чтобы тессорий так кричал. Вот только все крики были напрасными – «Резаный» остался непреклонен. Отец был в бешенстве и два его сына, старший и младший, прекрасно понимали почему – из рук уплывало такое место… Ах!       Но, похоже, эрэа Судьба была благосклонна к Манрикам. И то, от чего отказался средний сын, досталось младшему. Арнольд Манрик - Капитан королевской гвардии! Наконец-то можно было забыть об армии, как о кошмарном сне. И всё было хорошо, до той дурацкой дуэли. Ему совершенно не нужна была та девчонка, Селина… О нет, от такой любовницы он бы не отказался. Можно было бы купить ей дом, выделить содержание… Но жениться? Увольте. Отказываться от дочери обер-прокурора ради какой-то безродной красотки… Это скорее в духе Алвы, но уж никак не Манрика. Тем более, что со смертью брата, приданное невесты значительно выросло.       А потом началось и вовсе нечто непонятное. Отец получил должность кансилльера, арест Приддов – отца и сына, а затем и арест королевы…       Арнольда можно было назвать завистливым, жадным, трусливым, но глупым … Нет, никогда. И то, что сейчас происходило в Олларии, ему совершенно не нравилось. И стремительный взлёт отца и эта, почти королевская, вседозволенность и неожиданное молчание кардинала в ответ на всё, что делали отец с обер-прокурором. Младший Манрик был далек от мысли, что Дорак вдруг воспылал страстной любовью к его семейству, а в том, что всё происходящее случается с молчаливого благословения Его Высокопреосвященства, Арнольд не сомневался. У Сильвестра был один любимец – Алва. Но Ворон был далеко. И не только Ворон…       Отец, опьяневший от власти, так же, как и Колиньяр, желающий отомстить всем Людям Чести за смерть сына (если уж до истинного виновника дотянуться невозможно), были так увлечены происходящим, что не заметили, как все, на кого кардинал привычно опирался в своих действиях, покинули столицу. А вот Капитан королевской гвардии – заметил. И не только заметил, но и сделал выводы. Первый – взлетевшим так высоко будет очень и очень больно падать, и второй – ему тоже желательно быть подальше от столицы.       И вот теперь маршал Арнольд Манрик, маркиз Эр-При, сидит в этой проклятой Эпинэ, в компании Фернана Сабве, и ждёт, когда эти проклятые бунтовщики начнут действовать. С одной стороны – его желание исполнилось, он покинул столицу, а вот с другой… Раздобытый отцом титул не принёс радости. Арнольд уже давно понял, сколько бы титулов, земель и денег у них ни было, они никогда не станут вровень с дворянами из старой знати. А если вспомнить, что кровными вассалами Эпинэ являются Савиньяки, то титул становился просто смертельно опасным. При воспоминании о Савиньяках, у маршала тут же начинало болеть плечо, пострадавшее в дуэли с Лионелем.       К тому же, ради того, чтобы покинуть столицу пришлось вернуться в ненавистную армию и что хуже всего – взвалить на себя командование. Правда, по прибытии на место, Арнольд быстро сориентировался и перепоручил фактическое командовании Симону Люра, оставив себе лишь формальные обязанности, но легче от этого не стало. Осенние дожди навевали тоску, отсутствие привычных удобств раздражало, а занятие ненавистным делом – не давало возможности расслабиться. И над всем этим давлело чувство какой-то скрытой угрозы, опасности, которая ещё не видна, но вот-вот обрушится на голову карающим мечом.       Отец Антоний узнал о болезни кардинала одним из первых, если не самым первым. Агний просто не знал, что делать и к кому обратиться. А потому сразу после того, как вызвал лекаря, послал за тем единственным, кого кардинал в последнее время так сильно приблизил. Будь Алва в столице, он непременно послал бы за ним, но герцог был далеко, а секретарь Сильвестра отличался завидной наблюдательностью и не мог не заметить, что между проповедником из аббатства Святой Моники и кардиналом Талига возникли особые, можно даже сказать, дружеские взаимоотношения, если только Сильвестр был способен на дружбу. Агний понимал, что кардинал готовит приемника и был искренне рад, что это не он. Кардинальская мантия – слишком тяжелая ноша и не каждые плечи способны её выдержать.       Поэтому секретарь и не стал возражать, когда проповедник предложил перевезти кардинала в аббатство, на попечение заботливых монахинь.       Шаг был рискованным, переезд мог ухудшить и без того тяжелое состояние Дорака, но отец Антоний понимал, оставлять кардинала в его резиденции – опасно. В преданности Агния он не сомневался, но вот за преданность слуг поручиться не мог. А сейчас Сильвестр был уязвим, как никогда.       Арнольд сидел в маршальской палатке и слушал бесконечные жалобы Сабве на погоду. Узнав о смерти племянника, Фернан едва не пустился в пляс. Что ж, маршал его понимал. Невестка немолода и больна, рассчитывать на ещё одного наследника мужского пола не приходится. А значит, герцогский титул и всё, к нему прилагающееся, теперь наследует Фернан. Как будущий родственник, Арнольд и сам немало выиграл от смерти Эстебана.       Шум снаружи привлек внимание маршала. А через секунду в палатку буквально влетел какой-то офицер, судорожно отерев кровь со щеки, он сообщил, что в армии творится что-то непонятное. Симон Люра развернул часть полков против своих же частей, и более того, от имени маршала он требует сложить оружие.       - Что случилось? – Сабве тут же подхватился с места.       Манрик прекрасно понимал, что случилось. Меч, так долго висевший над его головой, наконец, упал.       - Коня, - потребовал маршал. – Я сам разберусь с происходящим.       Примчавшийся офицер вызвался сопровождать маршала. Они ещё не проехали и половины пути, когда Арнольд развернулся в седле и выстрелил в ехавшего рядом сопровождающего почти в упор. Дождавшись, когда тело рухнет под ноги шарахнувшемуся коню, маршал посмотрел туда, где располагалась его армия. Нет, ему не за чем разбираться в происходящем. Всё и так предельно ясно. Нужно бежать, пока не стало слишком поздно. Лучше быть живым трусом, чем мертвым героем.        Уже через неделю стало ясно, что на быстрое выздоровление кардинала рассчитывать не приходится. Из Эпинэ приходили тревожные вести, в Совете Меча просили Фердинанда покинуть Олларию, однако Его Величество отказался это сделать. Ни кансилльер, ни обер-прокурор, а вместе с ними ещё с десяток дворян, не стали дожидаться, когда король изволит передумать, и покинули столицу. По совету отца Антония Агний так же ухал из Олларии. Было бы хорошо увезти и Сильвеста, но его состояние по-прежнему оставалось крайне тяжелым. А путешествие по осенней распутице могло убить те хрупкие ростки улучшения, которые в последнее время стали появляться. Оставалось лишь молится и надеяться на милость Создателя, потому что на короля не было никакой надежды.       На очередном Совете вернувший в столицу экстерриор граф Рафиано вместе с геренцием ещё раз попытались уговорить Фердинанда покинуть столицу и перебраться в Хексберг. Но Его Величество оказался непреклонен. Ни сообщения о бегстве маршала Арнольда Манрика и предательстве Резервной армии, ни факт измены гарнизонов Барсины и Марипоз не смогли убедить его.       Фердинанд вообще напоминал ребёнка, который наконец-то избавился от опеки сурового и властного родителя. Он желал всё и сразу. Ему хотелось быть кансилльером, кардиналом и Первым маршалом одновременно.       Создатель, храни Талиг!       Люра успел всё: возвести эшафот, согнать людей, найти и подогнать по фигуре маршальский мундир, пока ещё олларский: черно-белый в алой перевязью наивернейшего рыцаря её величества.       Робер смотрел на происходящее, а перед глазами вспыхивали, словно озаренные молнией, обрывки этой безумной осени. Письмо, возвращение в Эпинэ, смерть матери, мятеж, гоганы, оплатившие своим золотом не только предательство части гарнизонов Кольца Эрнани, но и собственную смерть, падение Олларии, пленение Фердинанда, их приезд в Лаик.       Люра, сдавший большую часть Резервной армии после бегства Манрика, придумал новый план. О да, он был просто неиссякаемым кладезем подлости, этот новый граф Килеан - Люра. Заложники. Они давали сразу и деньги, и свободу от уже ненужных союзников, и корону. Но это был не первый план новоиспеченного графа.       Если бы Робер знал, каков его предыдущий план, он убил бы мерзавца собственноручно.       А сейчас забили барабаны и Первый Маршал Талигойи вынужден был отдать приказ зачитать манифест его величества, который ликтор начал читать громким равнодушным голосом.       Робер переводил взгляд с облаков на деревья, с деревьев на тракт. Он вообще готов был смотреть куда угодно, лишь бы не на эшафот. Может по этому он не сразу заметил двух всадников, неспешно ехавших по дороге. Вот один из них поднёс руку к глазам, разглядывая забитую войсками площадь, что-то сказал своему спутнику и оба, так же неторопливо свернули с тракта.       Робер досадливо сжал губы. Естественно, кто захочет пропустить такое зрелище.       То, что случилось дальше, было нереальным, невозможным, немыслимым.       Оба всадника пронеслись сквозь строй, подобно сдвоенной вороной молнии - жеребец чуть впереди, а вороная кобыла на полкорпуса позади него. Всего два человека, но они были подобны страшной кавалерийской лавине.       Ворона Робер узнал, но кто был вторым – понял не сразу, а лишь после того, как упал на землю разрубленный на двое Люра, после того, как Рокэ, положил тяжелую морисскую саблю к ногам Оллара:       - Ваше величество, Первый маршал Талига выполнил приказ своего короля.       Рядом с первой саблей опустилась вторая – талигойская.       - Ваше величество, я помню о своей клятве: бой герцога Алвы – мой бой. Окделл! Ричард Окделл!!!       Робер Эпинэ сам не понял, как оказался на эшафоте.       - Кажется, здесь меня хотели видеть? – кэналлиец улыбнулся одними губами. – Я пришел, эти люди свободны.       - Я тоже пришел, как видите. Отпустите мою сестру.       - Сестру? – Робер перевел взгляд на Ричарда и окаменел под ледяной волной презрения.       Глядя в эти серые глаза, Роберу больше всего хотелось ослепнуть.