***
В действительности, хоть внешне Хорусс и выглядел вполне счастливым, довольным собой и окружающим миром, однако… Почему-то ощущал себя потерянным, как будто он что-то упустил, или потерял, что-то по-настоящему важное и необходимое. Он и, правда, испытывал изощренную пытку с тех самых пор, как Макара «промыл» ему мозги. Каждый раз, когда Стрелец закрывал глаза, пытался отдохнуть или расслабиться, в его разуме всплывал обрезанный, гротескный обрывок от настоящего воспоминания. Заххаку казалось, что он потихоньку сходит с ума от нерастраченного потенциала, поэтому ему и являются подобные пугающие и смущающие фантазии. Несмотря на приобретенную открытость, механик ни с кем не мог поделиться собственными сомнениями, даже с Меулин, потому как было очень… Стыдно. Потому как преследующий его осколок прошлого был очень похож на мокрую, возбуждающую фантазию, но с каждым разом она становилась все более яркой, реальной, обрастала все новыми подробностями и мелочами, как если бы это действительно случилось когда-то раньше. И Стрелец как мог, старался не думать об этом, отстраниться, запихнуть подальше в подкорку подступающие образы, стереть их. Последние несколько ночей Хорусс только тем и занимался, что помогал другим троллям: то Канкри понадобился новый свисток, то у Поррим вышла из строя машинка для татуажа, то у Митуны сломалась доска. Потом вдруг у Меулин приключилась самая настоящая истерика, и Стрелец провел с мойралом тяжелый разговор, однако при этом, так и не поняв причины, почему Лейон взбесил тот странный парень Руфио. У Заххака неожиданно появилось столько дел. Как же он раньше проводил свои будни и досуг, почему скопилось столько незавершенных мероприятий, из-за чего он всё откладывал? Но теперь механик был предоставлен сам себе — он привычно вышел из своей мастерской, на полянку, где расположилось его новое объемистое изобретение, не помещающееся в улье и, попытался отвлечься от въедливых мыслей, занимаясь сложной, муторной, но нужной работой. Конструкция переводчика, не смотря на габариты, была с очень тонкой настройкой, поэтому Заххак одел на себя «разусилители». Эти тяжелые перчатки, со встроенными паровыми мини-двигателями делали индигокрового раз в десять слабее, чем всегда, обычно он использовал подобные приспособления, когда хотел взять стакан молока и не раздавить его при этом в ладони и для занятий с прочими хрупкими предметами. Тонкие, длинные пальцы, будто сотворенные для того, чтобы создавать нечто необыкновенное, а не ломать кости, могли нанести непоправимый ущерб, если бы Заххак себя не контролировал. Он держал себя в форме, но не свой разум. Когда Стрелец в очередной раз потянулся за гаечным ключом, чтобы подкрутить потуже выключатель, в лицо ему словно плеснули кипятком, настолько стало жарко от смущения. Подсознание будто вновь тыкало Заххака носом в грязное белье, словно издеваясь над ним — Хоруссу буквально виделось, как кто-то полностью обладал его телом, в прямом смысле имел с ним интимную связь. Перед глазами застыла пошлая картинка, и она не пропала, даже когда Стрелец стащил с себя темные очки и начал тереть веки уголком полотенца, но без толку. Опять всё повторяется, снова и снова.***
В этом довольно старом воспоминании Хорусс был полностью обнажен и столь же эмоционально беззащитен, от чего становилось немного боязно и некомфортно: без плотного мундира, шнуровок и заклепок и что самое страшное — без штанов, будто вместе с одеждой Стрелец лишился и защитного покрова. В чем Заххак был уверен, что так это в том, что он стоял в своем собственном жилище у стены, расставив ноги на ширину плеч, будто на тренировке, но чуть прогнувшись вперед, от чего его поза приобретала особую развратность и намек на вседозволенность. Стрелец мог только видеть перед собой белую стенку и свои связанные черным ремешком запястья, упирающиеся во внутреннюю перегородку улья. Если бы Заххак захотел, он бы с легкостью разорвал эти тонюсенькие, чисто символические путы, но его как дикого коня, сначала приручили, а потом стреножили. На самом деле, Хоруссу втайне нравилась иллюзия доминирования над его личностью, а еще он ощущал почти животное обожание к тому, кто сделал с ним такое. Из-за вечно мешающих темных очков и защитного «шлема», было не разглядеть, что творилось внизу и сзади, что напрягало еще больше. За спиной кто-то тяжело и горячо дышал, чья-то крепкая рука скользила по крупу Заххака, от чего у него по голой, слегка влажной коже пробегался табун мурашек. Стрелец хотел бы уже оглянуться, но ему не дали — незнакомец к которому Хорусс определенно испытывал алое влечение, уже примеривался пристроиться с тыла и не позволял менять положение, стискивая троллю подергивающиеся от напряжения плечи. Индигокровому идея с использованием пут нравилась все меньше и меньше и он в последний ответственный момент все же взбрыкнул: — Я не совсем уверен, что эта игра полностью отражает скрытые помыслы моей истинной сущности жеребца. Мне кажется, что это вообще вовсе не игра, а ты опять надо мной подтруниваешь. Конечно с моими проблемами с управлением СИЛОЙ это самый безопасный вариант, но… Ру… — то, что Хорусс хотел договорить, мигом исчезло в дымке амнезии и потому как что-то безумно горячее скользнуло у него между ног, чтобы разом, без подготовки проникнуть куда надо, вызывая у тролля сдавленный выдох. — Забыл, чувак? Ты породистый мускулозверь, йо. А они не разговаривают, — напомнил некто. В этом воспоминании, механик не видел лица того, с кем он имел близость. Он лишь слышал приглушенный, словно искаженный голос, будто его партнер говорил сквозь подушку, от чего не разобрать ни интонаций, ни знакомого тембра.Не было ничего определенного, чтобы навести Хорусса на след того, кто сотворил с ним такое… То, что следовало потом, было похоже на забытую череду оборванных ощущений. Но вот эмоции… Чистые, сильные, на грани слепого обожания к тому, кто делал его счастливым, любимым и необходимым — то лекарство, в котором Хорусс очень нуждался — в ощущении незамутненного восторга, выдавливающего горечь из отравленной пустотой души. Тот, кого в своих мечтах Стрелец окрестил своим мейтспритом, схватил Заххака за собранные в хвост волосы, подтягивая к себе, заставляя чуть склонить голову в сторону, чтобы можно было целовать в эрогенную зону за острым ушком. Второй рукой любовник крепко прикрыл рот индигокрового тролля, не давая ему ни комментировать процесс, ни нормально кричать, лишь только постанывать в чужую ладонь. Это было насилие, но полностью добровольное и продуманное каждой из сторон — ролевая игра, в которой участвовали оба тролля. Хорусс чувствовал, как к его ягодицам прижимаются чьи-то бедра, а от распирающей наполненности ему хотелось свести подгибающиеся ноги, но Заххак этого не делал, потому, как понимал, что ненароком может навредить своему герою-любовнику. В нем двигались так резко и глубоко, что перехватывало дыхание и дрожало нутро, вызывая у Стрельца приглушенные стоны, даже чужие пальцы на губах не удерживали вскрики Заххака, когда его настигали особо сильные толчки. Тот, кто терзал душу, и тело Стрельца уделял повышенное внимание его шее и плечам, мягко покусывал их притупленными клыками, словно намереваясь таким образом удержать Заххака подле себя и под собой. Неизвестный парень врывался в полость Хорусса так сильно, так близко, будто желал слиться с ним на новом уровне, стать навеки одним целым существом. Но это было лишь мимолетным обманным маневром. Мейтсприт входил сразу, полностью, до конца и также резко отстранялся, не давая приспособиться к темпу, и от чего внутри у Стрельца все сжималось и сокращалось, а самого Заххака трясло, будто сквозь него проходили разряды тока. Больно, остро, но так мучительно приятно быть кем-то любимым. Такова была бешеная, необузданная страсть, похожая на неистовые скачки, наездником в которых был тот, чье имя оставалось неизвестным. От непередаваемого удовольствия закатывались глаза, сводило судорогой мышцы, сбивалось и так прерывистое дыхание, спина сама выгибалась, подстраиваясь под импульсивные движения партнера, которые становились все более непредсказуемыми и интенсивными. Хоруссу приходилось держать себя в узде, терпеть грубоватое отношение, практически упершись лбом в свои связанные руки, но в то же время индигокровый опасался инстинктивно лягнуть или неудачно дернуться, и заодно ненароком сломать что-нибудь своему смелому любовнику. Восприятие тонкой грани между раскрепощением и зажатостью, покорности и вседозволенности внушало сильнейший экстаз, кроме самого факта смешения генетического материала и соединения возбуждённых тел. Когда Заххак готов был уже умолять о пощаде, любовник оставил в покое гриву уже взмокшего, взмыленного Стрельца. Рука спустилась ниже его живота, к промежности, чтобы ласкать, нажимать, где надо, сдавливать изнывающую плоть, выводить пальцами хитросплетения невидимых узоров на тонкой коже, в то время как внутри у индигокрового разгорался пожар, рождался вулкан, готовый выплеснуться цветным фейерверком. Вот-вот… Последний рывок и перед глазами у Заххака будто заплясали радужные пятна и вспыхнули новые звезды. -Хорусс, я люблю тебя… Люблю… Люблю…- исступленно повторял одно единственное слово мейтсприт. Партнер Стрельца продолжал поступательные движения до тех пор, пока тоже не излился, добавив цвета в коктейль из ярко-синей жидкости. Заххак готов был исполнить любое желание того тролля, что кричал его имя во время пика. Но по какой-то очень личной причине индигокровый не захотел смотреть на то, как смешивается их генетический материал в ядерную смесь, поэтому крепко зажмурился, упуская еще одну возможность узнать, кто, же делил с ним ведро, найти ниточку, которая бы привела к тому, кто так ему нравился. До тускнеющего сознания Заххака доносилось хлопанье, будто лопастей вентиляционной установки, или плохо закрытой створки двери или что еще менее вероятно, уж слишком безумное сравнение — бьющихся крыльев. Легкий ветерок успокаивающе холодил разгоряченное тело, пока Стрелец старался не сползти, по переставшей быть белой стенке на пол и успешно справлялся с почти невозможной миссией. Не вынимая выпуклости из Хорусса, мейтсприт обнимал его со спины, водя ладонями по накаченному прессу, с жадностью изучая каждый изгиб. -Хороший жеребец, — далее последовал звонкий шлепок по пятой точке Заххака и заливистый смешок партнера, когда Стрелец чуть не всхрапнул от неожиданности. — Хватит притворяться, гангстер! Я знаю, ты не против повторить. Вон даже не выпускаешь меня, так вцепился, аж больно. Давай сменим позу, покажу тебе нечто новое. Хорусс в следующий момент с трудом разворачивался, чтобы встретиться лицом к лицу с тем, с кем делил алый квадрант и видел… Темноту. Так резко завершаются видеозаписи с обрезанной на самом интересном месте пленкой.***
Недосказанность, незавершенность… Будто кусочек чего-то большего, единственная сохранившаяся часть сложного узора взаимоотношений. Хорусс догадывался, что момент близости ему не приснился, не был обычной мечтой или плодом его больного, воспаленного воображения. Подобному нельзя научиться за раз, нельзя просто выдумать. Чтобы испытать сильную связь — ее надо пережить на самом деле. Ведь соитие, по мнению механика, было не обыкновенным соединением в сосуде генетического материала, цвет которого он так и не увидел. От пугающей и одновременно возбуждающей картинки в голове у бедного Заххака творилась самая настоящая каша. Лучше бы этой грезы не было вообще. Этот осколок покалеченной памяти разрывал его насосную мышцу на части и, от него некуда было больше деться. Это делало Хорусса более неудовлетворенным и одиноким, ибо ему было несказанно стыдно грезить о том, кого он даже не знал в лицо. Стрелец испытывал вину за непотребные желания. Конечно, он не был идеален, но кое в чем оставался принципиален до конца — если Заххак бы позволил кому-то сделать с собой что-то подобное, да еще по собственной воле, то этот тролль бы занимал особое, почетное место в его жизни. Однако Стрелец вразрез логики попросту не знал парня, которого раньше «возможно любил». Тем и опасны счастливые воспоминания — даже если обрывки прошлого крайне несовершенны, они больше не повторятся, никогда. Заххак опустился прямо на траву рядом со своим изобретением, утирая пот и тяжело вздыхая. Немного посидев, приходя в себя, он лег на спину, растянулся на земле, подложив руки под голову, разглядывая ночное небо, усыпанное миражами знакомых светил. Что с ним не так? Почему до сих пор больно, без причины, без объяснимых поводов? Хорусс ненавидел свою дырявую память и эту неопределенность, от которой хотелось рвать на себе волосы. Стрелец страшно желал избавиться от морока, но, что удивительно, втайне боялся его потерять, словно путеводную нить. Решение проблем не прилетит с неба и не развеет его, не даст ответов не вопросы. Чтобы разобраться, что с ним не так, Заххак погрузился в себя и, закрыв глаза, в конце концов, отключился.