***
– На сколько ночей вы задержитесь? – спрашивает портье. – Пока на одну, потом увидим. – Пожалуйста, – он подает мне ключи от номера и провожает по коридору. – Вот, вторая дверь справа. Если вам что-нибудь понадобится, я на ресепшен. Уже почти полвторого, и я одна, в номере 4 отеля «Мари 1» – скромненький отельчик в районе Бруклина. Это первое, что мне попалось онлайн из недорогих вариантов. Ожидая такси, которое должно было привезти меня сюда, я распахнула все окна, чтобы выветрился наш с Кристианом запах, и пока летний ветер задувал внутрь, приготовила чемодан с вещами первой необходимости. (Пожалуй, невпервые в моей жизни у меня такой минимальный багаж.) Потом закрыла окна. Пошла в комнату, достала из принтера белый лист бумаги, присела на барный стул (тот самый на который обычно сажусь за завтраком) и взяла ручку. Дорогой Бен… Я начала так, поддавшись импульсу, а затем остановилась. В моем воображении пробегали все события наших взаимоотношений: каждый совместно проведенный час – от первого поцелуя до разговора несколько часов назад. Это последний акт уже закончившейся истории любви. Рука дрожит, готовясь нанести ей последний удар. Представила, а что, если я останусь здесь? Что тогда я скажу Бенетту, когда он вернется? Что могло бы ранить его меньше, чем мой побег? И даже если я найду подходящие слова, как смогу потом находиться с ним под одной крышей? Уйти – единственный выход, но я не могу не оставить ему хоть какое-то объяснение. Поэтому я быстро набросала несколько слов. Просто чтобы сказать ему: я не могу больше оставаться с ним, потому что в моей жизни есть другой мужчина. Сухо, кратко, без извинений, оправданий и объяснений, потому что объяснения нет. Если он возненавидит меня, то должен дойти в этом до конца. Я сложила листок пополам и положила его на виду на мраморную столешницу, освещенную подсветкой (единственный свет, который я оставила включенным). Прежде чем выйти с сумкой на плече, я в последний раз оглянулась вокруг. Квартира, которую я разделяла с Беном последние три месяца. Хотя мой поступок может казаться подлым, иногда нужно больше смелости, чтобы уйти, чем остаться. Я не боюсь встретиться с ним. И знаю, что рано или поздно придется, но мне нужно время. Сейчас мне нужно обозначить дистанцию между нами. Я не могу больше навязывать ему свое присутствие в этом доме. Этот разрыв болезненный, но лучше обрубить все сразу. И на сей раз возврата назад не будет. Так что я выскользнула из подъезда, как воровка, и села в ожидающее меня такси. Несмотря на поздний час, дороги полны машин. Нью-Йорк никогда не спит, особенно в летние ночи вроде этой. Однако все происходящее воспринимается совершенно отдаленным от меня.***
Вот так я оказалась в этом номере отеля, который безуспешно старается быть уютным. Растянулась на кровати со скрещенными за головой руками и устремленным в потолок взглядом. Бенетт уже наверняка вернулся и нашел мою записку. Одна лишь мысль об этом причиняет мне боль. Но я не имею права жаловаться, поскольку ему сейчас гораздо больнее. Я недостойна всей той любви, которую он подарил мне. Пусть он возненавидит меня, если ему так будет легче. Я прошу тебя об этом, Бен, в тишине. Я действительно не хотела бы, чтобы ты пролил ради меня хоть одну слезу. Я недостойна твоих слез. Виноватая и счастливая, такой я чувствую себя теперь, потому что предпочла послушать сердце, а не разум, потому что не смогла устоять, потому что наконец-то решила быть честной с самой собой. В этой комнате не хватает света. Это крепость с маленькими окнами и настолько низким потолком, что оставляет тебя без воздуха. Видимо, у меня приступ паники. А в моем минимальном багаже нет успокаивающих капель. Я одна и должна полагаться только на себя. Очень хочу позвонить кому-нибудь – Блэр,Кейт,моей маме. Но, выйдя из дома, я сразу же выключила телефон, чтобы не рисковать увидеть имя Бенетта на экране. И он наверняка уже пытался мне дозвониться сотню раз. Чувствую холод, хотя ночь снаружи еще теплая. У меня озноб, к счастью, в последний момент я засунула в чемодан мою старую, распущенную по швам толстовку «Адидас», которую надеваю обычно по утрам, когда иду за журналом в лавку на углу или сижу по вечерам на балконе. Открываю мини-холодильник и вытаскиваю бутылочку «Гран Марнье». Свинчиваю пробку и отпиваю несколько глотков. Моментальное тепло щиплет в горле. Да, пить одной нехорошо, но немного алкоголя – это то, что мне сейчас нужно, чтобы не умереть от одиночества и тоски. С бутылкой в руке выглядываю в открытое окно и слушаю звук уличного движения в раскаленном воздухе. Снаружи все кипит жизнью, и понимание этого утешает меня. Я хочу уснуть у этого окна, избежав кошмаров, которые снятся в кроватях отелей, и дождаться здесь наступления утра. Завтра, когда я включу телефон, мне потребуется много сил, чтобы объяснить, рассказать, понять… чтобы сказать правду, чтобы попрощаться и пойти по новой дороге, которая ведет к сердцу. Но я не боюсь. Смотрю на небо, недостижимое – закрытое дымчатым занавесом городского освещения. Мысли возвращаются на два часа назад, когда Кристиан был внутри меня и я прижималась к нему.***
Бенетт ожидает меня в «Античном баре» в Бруклине: это я попросила встретиться там. Сегодня утром, проснувшись, если можно так сказать, я включила телефон и нашла десяток пропущенных звонков от него. Тогда я отправила ему эсэмэску, попросила встретиться в баре на (психологически я не смогла бы вернуться в нашу прежнюю квартиру). Сегодня воскресенье. Жители Нью-Йорка в эту пору покидают город, поэтому вокруг мало народу, и почти все – туристы. Я чувствую себя одной из них: начала путешествие к некой цели, но пока не нашла подходящий путь, чтобы достичь ее. Я уже переживаю то, что должна буду сказать и что Бен от меня ожидает. Мне вспоминается фильм, который мы видели вместе, «Любовь моя, помоги мне» с Альберто Сорди и Моникой Витти. Та сцена на пляже в Сабаудии, когда она признается ему, что любит другого и не может ничего сделать, чтобы противостоять этому чувству. Я желаю себе, чтобы для меня эта встреча закончилась лучше, чем для Витти, хотя у Бенетта есть прекрасный повод, чтобы мне наподдать. А вот и он, я вижу его издалека – сидит за столиком в ожидании. Он напряжен, в солнечных очках и нервно подрагивает ногой. Когда он видит меня, то прислоняется к спинке стула и глубоко вздыхает. Словно говорит: «Вот он я перед тобой. Давай, вонзай лезвие сюда, прямо в сердце».***
Мы говорим уже полчаса и пока живы, без царапин и слез. Я заказала кофе, он стакан воды. На наших лицах читается, что ни один из нас не спал ни минуты, отравленный тревогами и болью. Бенетт вовсе не ненавидит меня, как я надеялась (или не показывает этого). Его страдание пока не перешло в злость. Думаю, для этого понадобится время. Он пришел сюда без надежды вернуть меня, заставить изменить решение: он хорошо меня знает и понимает, что я не истеричка. Если я сделала нечто подобное, то потому, что так решила и не вернусь назад. Я пытаюсь уверить себя, что человек, сосредоточенный на том, чтобы сложить вчетверо салфетку, не может быть разозленным. Пока еще не знаю, является ли это просто наблюдением или доказательством того, что мы не созданы друг для друга. Сейчас я уже сомневаюсь в том, что за парой мы были. Действительно, Кристиану удалось набросить тень на мою историю с Беном. Пожалуй, между нами никогда не было всепоглощающей страсти, а просто единение душ, обусловленное взаимным вниманием. И, конечно, очень приятное единение, но оно оставило после себя что-то горькое и неправильное. – Я хотя бы могу узнать, кто он? – спрашивает он меня внезапно. Я хотела бы уберечь его от этого унижения, но потом подумала, что намного унизительней знать правду наполовину. И Бенетт достоин всей правды, какой бы болезненной она ни была. – Это Кристиан. Я не могу разгадать его выражение лица за темными очками, но вижу, как зубы впиваются в губу, а руки сжимают бумажную салфетку, которую он складывает уже четверть часа. – Прямо у меня под носом, – комментирует хриплым голосом, отбрасывая салфетку резким жестом. – Бен, не говори так. – Почему нет, если это правда? – он повышает голос со страдающей улыбкой. Потом задумывается: – Теперь мне многое понятно. Я хотела бы помешать ему делать скорые выводы и причинять себе еще большую боль. – Когда он появился у тебя, я решила больше не видеться с ним, – говорю в надежде, что мой голос перебьет поток его мыслей. – Я всеми силами постаралась избегать его, но не смогла. – Поэтому ты не пошла вчера на вечеринку? – Да, – признаю, понимая, что это все равно не оправдает меня в его глазах. Бенетт кивает, и мы замираем ненадолго в тишине. Я слушаю музыку ветра, который долетает от платанов на побережье Боуклинского пляжа. – Вы собираетесь жить вместе? – спрашивает он через какое-то время. Я чувствую, как кровь стынет в жилах. Я никогда не думала об этом, и высказанная таким образом, эта мысль представляется еще более абсурдной. Как я могу объяснить ему, что оставляю его ради мужчины, который наверняка никогда не будет моим? – Не знаю, – отвечаю, – я ни в чем не уверена. Я знаю только, что дальше так не могло продолжаться. – Это ты не могла так больше продолжать. Я бы прожил с тобой всю жизнь. Несколькими словами он ставит меня лицом к лицу с правдой, поскольку знает, что любовь, которую он по-прежнему чувствует ко мне, – это лучшее оружие, способное поразить меня. Хорошо, пусть будет так: в этом матче нет победителей, согласно правилам игры. Он опускает взгляд на стол и вздыхает: – Ну и что мы теперь будем делать? Ты вернешься домой? За твоими вещами и всем остальным. Мы уже заняты обсуждением практических вещей, самых сложных. Раненные и кровоточащие, теперь начнем делить книги и диски. – Пока нет. Я провела ночь в отеле и… Моя неуверенность затрагивает струны его души. – И ты там и останешься? –Я могу о себе позаботиться, – обрываю его. Не хочу, чтобы он беспокоился обо мне. Мы поднимаемся из-за стола и отходим. Ничего не говорим друг другу и когда доходим до конца моста, скованно прощаемся (и я не могу поверить, что испытываю неловкость с ним). В любом случае, мы еще увидимся, и это делает все чуть менее драматичным. Я продолжаю идти по тротуару, задаваясь вопросом, смотрит ли еще на меня Бенетт или тоже уже пошел своей дорогой. Я не в силах обернуться и посмотреть, поэтому убыстряю шаг. Группка ребят в футбольной форме пробегает мимо меня. Легкий теплый ветер продолжает поддувать, деликатно щекоча мне кожу, а от Тибра поднимается тот самый неповторимый смешанный дух моря и земли. Лето – это худшее время года, чтобы грустить.