***
Энви пристроился в углу комнаты, вперив взгляд в древесный узор на дощатом полу. Здесь было тепло и сухо, сидеть внизу на голых досках совсем не доставляло дискомфорта. Он вспоминал свой путь сюда, как раз за разом перед ним представало всё больше недоразумений. Новоиспечённый человек провёл лишь малую часть в удобном поезде — на тот момент у него ещё были деньги, и он преодолел максимальное расстояние, доступное на имеющиеся средства. Потом же пришлось справляться своими силами. Привычный к систематическим убийствам, он было собирался прикончить кого, кто попадётся, чтобы обворовать. Но не вышло — заурядному, перепуганному до смерти человечишке удалось вырваться. Один слегка превосходящий его физическую силу панический рывок, и жертва сбежала. Ведь, ко всему прочему, ему заехали локтем прямо в глаз, так что Зависть только и успел схватиться за лицо, естественно, заботясь в первую очередь о себе, а не о чужом побеге. Непривычно было испытывать неутихающую боль. Теперь она не проходила за секунды, как раньше, при мгновенной регенерации, а терзала его, пульсируя и заставляя чертыхаться от нужды терпеть это так долго. Отсутствие прежней неуязвимости и сверхчеловеческой силы столкнуло бывшего гомункула в кучу жалких букашек, копошиться наравне с ними за посредственное выживание. И просто потому, что, видите ли, на то пришлись обстоятельства, ему выпал фингал под глазом. Это сильно встряхнуло. У Энви осталась лишь его ловкость, чему способствовали только худощавое телосложение и навыки, отрабатываемые этим телом веками. Но утрата преимуществ и, следовательно, главных козырей не помешала ему помышлять о затее с Элриками. Да и как ему быть иначе? Разве у него оставались какие-то другие варианты? Помимо фингала, очертания которого уже едва вырисовывались на бледной коже, по всей шее красовались свежие, яркие кровоподтёки, оставленные алхимиком. У него никогда не было синяков. Зеленоволосому не приходилось видеть их на своём теле за те доли секунд до восстановления тканей. Потому это казалось донельзя странным. Ещё немного экзотики в жизни. И потом, как бы ему ни хотелось, он должен был питаться. Он позволял себе раньше пробовать людскую пищу — забавы ради, но зависеть от неё стало для него чем-то приручающим, сковывающим хуже тюремных стен. Свыкнуться с подобной ношей было чудовищно сложно. Чувство голода нешуточно пугало и невольно заставляло смириться с происходящим. Пришлось постараться, сидя в этом углу, чтобы собрать разрозненного обстоятельствами себя по частям и насильно, вынужденно влиться в эту рутину. Подыхать, зато со своими принципами, всё же не прельщало. Только как ему вести себя, Зависть не представлял. Он голоден, но пойти и взять еды или, того хуже, попросить её — категорически недопустимо. Да просто исключено! Что ему вообще делать в этом доме? С этими людьми? Элементарное функционирование у него попросту парализовало. Выйти из комнаты? Как это возможно? Это не смущение, не страх. Но непонимание, как действовать в данных условиях. Нынче он находится здесь. Раз Стальному это было так принципиально необходимо, его вряд ли оставят отсиживаться в углу. Вот только иначе Энви себе эту ситуацию обставить в голове не мог. Выйти и вдруг завести приятельскую беседу о том, как хороши были минувшие деньки превосходства над людишками? Да, вероятно, непринуждённость в его стиле. Была раньше, но не сейчас. Непринуждённость — часть маски, которой брюнета, увы, лишили не так давно. И теперь он абсолютно голый. Естественно, он не представляет, как действовать. Зависть встрепенулся: в дверь послышался стук, после чего её, чуть помедлив, открыли. — Эй… Ужинать будешь? — светловолосый позвал неуверенно, но, предупреждая немой вопрос, добавил, будто оправдываясь. — Решил, что сам ты не спустишься, — он выдвинул довольно справедливое замечание, как известно, попав прямо в точку, и судя по красноречивому взгляду. Энви завис.***
Тогда, во время боя, он понимал, что у мальчишки мало решимости убить кого-либо. Но даже допуская, что конкретно на его тёмную головушку за охапку совершённых пакостей, в том числе и самим братьям, решимости хватило бы с лихвой — убийство явно не входило в планы алхимика. Учитывая несколько отчаянное (если можно так охарактеризовать заявление, покоробившее аж младшего Элрика) намерение удержать его и эти чудные мотивы. Но в такие минуты разумные мысли совершенно покидают сознание. В особенности, сознание того, кто, по правде говоря, безумно боялся. Страданий, боли, смерти. Безумно боялся смерти. Такое создание, как он, боялось смерти? Прямо как человек. Сейчас это не казалось оскорбительным. Бояться смерти, как человек. Как и любое живое существо. Бывший гомункул впервые почувствовал жизнь, её биение внутри. Он владел ею и ярко осознавал, что не хочет её терять. Не хочет терять то, что безраздельно принадлежит ему. Он это не присвоил, не украл. Это его. И никто не имеет права оное отнимать. Почему у него вечно отнимают то, что принадлежит ему? В тот миг он понял, как дорога ему его жизнь. Дорога, как никогда прежде. Как сейчас, когда от её потери отделяла зыбкая, почти неразличимая грань. Почему такие вещи приходят на ум в самый последний момент? Единственное, что у него когда-либо было, единственное, что у него есть. Потому он хотел сохранить её. От агонии удушья и предельного напряжения в теле слезились глаза. Но это в равной степени были как слёзы боли, так и слёзы досады. Почти детской, чистой обиды. И вот Элрик внезапно разжал ладони, отстраняясь, а Энви согнулся дугой в приступе хриплого кашля, надрывая мышцы пресса и немного приподнимаясь в судорогах над землёй, но не садясь. Наглотавшись воздуха на день вперёд, он устало откинулся обратно на спину, раскинув конечности, да так и остался лежать, невидящим взором уставившись в небо. Всё, о чём он думал пару минут назад, будто сдуло порывом свежего ветра. На удивление пусто в голове. Уголки глаз чуть щипало от подсыхающей влаги. Было слишком тихо вокруг. Но тут Зависть обратил внимание на стальную руку, протянутую ему, и услышал неожиданные слова: — Помощь это не жалость, не уступка. Нуждаться в помощи не зазорно. Я не делаю тебе одолжение или подобное. Не смотрю свысока. Помощь — всего лишь неравнодушие. Возможно, даже уважение, — всё это время Эдвард с некоторым беспокойством наблюдал за зеленоволосым парнем, развалившимся внизу и как-то слишком искренне слушающим его, тщательно и не торопясь проговаривая каждое своё предложение. Он мельком подумал, что переборщил, так как новоиспечённый человек смотрел неотрывно и слишком пристально. Как если бы настолько сильно ушёл в себя, что на деле и вовсе его не слушал. Или до того плохо соображал, что прилагал все усилия на восприятие, концентрируясь. Тем не менее, видя, что его речь понимают, блондин закончил: — И я надеюсь, мне удастся убедить тебя в этом, — он всё ещё держал руку протянутой, ожидая какой-либо реакции. Он рассчитывал, что хоть немного вразумил оппонента, хотя бы до условно адекватного согласия. По невероятному стечению обстоятельств, Энви принял предложение, немного погодя, совсем по-деловому всучив свою ладонь и хватаясь за холодную руку. Не то чтобы он всерьёз прозрел, поверив безоговорочно в чужие слова, и не сказать, что шибко горел желанием принимать подобную поддержку. Но он это сделал, скорее, для собственной уверенности. Рукопожатие он символизировал больше с самоутверждением: эта манипуляция была призвана уравнять их и восстановить его достоинство, а в голове Элрика закрепить сомнительный факт, что условия договорённости, он, видимо, исполнит. По крайней мере, первое время.