***
— Передавайте Мустангу «до свидания» от меня, — сказано было тоном, неумышленно разработанным специально для противопоставлений разномастному сарказму и ироничным шуточкам Огненного алхимика. Даже в отсутствие оного, сменить интонацию становилось трудным занятием. — Ещё увидимся! — высунулся в окно поезда второй пассажир. Обычно строгая блондинка улыбнулась неожиданно мило, скорее, своим мыслям, но немного смутив этим непривычным с её стороны жестом младшего из парней. — Я передам генерал-майору ваши слова, братья Элрики, — Риза по-особенному выделила последнее обращение, и Альфонс, неловко улыбаясь в ответ, сел на место. Состав начал медленно двигаться вперёд, тогда зоркая женщина машинально подняла руку, намереваясь отдать честь, но замерла, не донеся ладонь до уровня головы. Вместо этого она пару раз сдержано помахала. — Удачи вам, — тихо бросив вслед поезду, Хоукай довольно скоро покинула платформу, затем и вокзал. Ей ещё предстояло много дел. Например, возвращение Роя Мустанга в строй и прочее, вытекающее из этого.***
— Я тут подумал… Интересно, как они отреагируют? — Надеюсь, Уинри не задушит нас ненароком в своих объятиях. Они же словно тиски её хромированных плоскогубцев, — сетовал Эдвард, нервно хихикая, пытаясь скрыть за юмором очевидное волнение и трепет ожидания. — Моё тело только-только вернулось, оно, должно быть, хрупкое, как же быть, нии-сан? — подхватил волну мальчик, не без веселья подыгрывая брату в его скромном спектакле. — Когда она узнает, что вторая броня бесследно исчезла при трансмутации, мне будет несдобровать, а потом ещё разберёт по винтикам руку «профилактики ради» и будет беспрерывно ругаться. — И я теперь даже ниже тебя, брат, а я так хотел жениться когда-нибудь, — набрал обороты светловолосый, не уследив за своей речью. Как же он так умудрился, лучше всех же знает, что это чревато! — Ал, — пауза недвусмысленно намекала упомянутому на грядущие неприятности, послышался скрип зубов, глаза были закрыты. — Это совершенно нормально, твоему телу ведь десять лет. Ты ещё подрастёшь, — улыбка внезапно не слишком доброжелательно исказила лицо молодого учёного. Сколько раз эти слова были адресованы невысокому парню, даже младший братишка которого изловчился перерасти его, раз за разом тыкая в больное место. Но посчастливилось сказать эту злополучную фразу хоть ему, а не самому себе в утешение. Альфонс успел множество раз пожалеть о необдуманном поступке, но отказавшийся от государственного статуса юноша, однако, не взорвался в ругательствах на весь вагон, заставляя того стыдиться за обоих, потому ребёнок с некоторым спокойствием, что обошлось без этого, выдохнул. — Мы с тобой такие дураки, — странновато упомянул Эдвард зачем-то, поставив своеобразную точку в беседе, и братья одновременно перевели внимание на происходящее за окном вагона.***
Мерное постукивание колёс о рельсы укачивало, заставляя веки непроизвольно опускаться всё ниже с каждым морганием. Кареглазый успел подзабыть насколько приятно это было. Сколько себя помнит, ему всегда нравилось ездить в поездах, но доспехами не прочувствовать всего шарма дороги. Давящие постройки Централа спустя пару оживлённых населённых пунктов сменились живыми и естественными, приятными глазу, но, тем не менее неброскими пейзажами. Пересадка. Поля с ровными полосами посевов или же пронизанные травой и дикими цветами до последнего миллиметра. Природа и города шли друг за другом словно по очереди. Леса проносились одни за другими, густая растительность редела на глазах в силу скорости, с которой поезд преодолевал расстояние до пункта назначения. Потом наоборот, и пара выжженных случайной грозовой молнией омертвевших участков. Пересадка. Далее кругом была уже одна провинция. Хотя они проезжали мимо нескольких больших поселений, где состав делал обязательные остановки. От частых перемещений, Эдвард непроизвольно запомнил порядок появления различных ландшафтов, мелькающих за окном вагона, превратив в некие рубежи. Хоть это было чем-то незначительным, смешанные эмоции одолевали его с каждым преодолением очередной отмеченной в памяти точки. Путь был довольно длительным, а это крайне благоприятная среда для таких человеческих проявлений, как терзание себя какого-либо рода раздумьями. Столько раз с поезда начинались все основоположные, злокачественные приключения, он не единожды являлся фактором многих напрягающих ситуаций и прочих проблем. Посему редко воспринимался успокаивающе, и сейчас, по обычаю, алхимик не ощущал себя и вполовину расслабленно, в какой-то мере он был напряжён даже более чем обычно. Момент завершения их поисков всё ещё не был осознан до конца, плюс мысль о том, что они действительно возвращаются на родину не на пару дней по нужде, а взаправду, бессрочно и неограниченно, отнюдь не умиротворяла возбуждённые нервы. У юноши иногда неподконтрольно перехватывало дыхание, стоило задуматься об исходе их целей, теперь уже без страха, а просто от понимания произошедшего. И от волнения перед близкими людьми, что ждут их в том доме, который стал им практически родным. Даже если сами и боялись его таковым считать, они имели на это полное право, им было априори позволено. Время прибытия подкрадывалось затяжно, но вот братья, в конце концов, вышли на платформу, со всех сторон окружённую широкими просторами, укрытыми сочной, незамутнённой цивилизацией зеленью, где вразнобой виднелись небольшие одинокие домики. Они не обмолвились и словом с той беседы, хотя прошло много часов. Парни двинулись вперёд по известной дороге, и сейчас это уже было им ни к чему. Добирались также в молчании, за исключением приветствий с изредка встречающимися людьми, знакомыми с детства. Каждый был погружён в себя, пытался наладить что-то внутри, настроиться. Наконец, показался до боли в груди привычный дом. Они не стали ничего говорить или предупреждать о своём приезде. Просто потому, что абсолютно не знали, как вообще возможно сказать такое по телефону. Сейчас самый разгар дня, наверняка все были заняты, поэтому они не были замечены, даже зайдя внутрь. Эдварду пришлось громко оповестить всех, кто мог находиться в доме, прежде чем огромный пёс выскочил им навстречу. А следом за ним уже показалась маленькая старушка. Удивление на её лице было настолько непередаваемым, что мальчики замерли в боязни сделать ситуацию ещё более острой и шокирующей. Виднелось ясно, как бабуля потеряла дар речи, а потом, едва ли опомнившись, она просто спокойно подошла и обняла братьев. Уинри очевидно была в мастерской, погружённая в работу, за которой не слышала и не замечала ничего вокруг, кроме строгих расчётов и холодных механизмов, постепенно обретающих свою форму в руках мастера, ибо уходила в процесс душой, окуналась по самую макушку, дабы позже её труд ожил и снискал завершение уже благодаря будущему хозяину. Подросток просто подпёр плечом дверной проём, ожидая, когда внимание обратится на него. К его удаче, долго ждать не пришлось. Девушка обернулась резко в испуге, который перерос в искреннее изумление, когда, машинально оглядывая, профессиональный глаз не нашёл следов присутствия под одеждой протеза, конечно, лишь одного, но это само по себе являло невозможное. Эдвард улыбнулся ей со всей дерзкой самоуверенностью, присущей ему, отвечая на немой вопрос, отметив, что в чужом взгляде торжествующе взыграла тайная, но никогда не имеющая сомнений убеждённость в том, что они справятся. В посеянных юным учёным невероятных догадках она бросилась из комнаты к первому этажу, прямо с лестницы взглядом вырывая из окружения Альфонса. Того Альфонса, каким Рокбелл не видела его много лет. Она не сразу осознала действительность. В тот вечер они впервые спустя столь перенасыщенный для мальчишек период ужинали в полном составе, как в былые времена, и Альфонс ел вместе со всеми, чего Эдвард всё ещё не воспринимал. Даже то, что он видит перед собой живого человека, а не нелепо звучащие детским голосом огромные доспехи, свыклось меньшими стараниями. Эти пару дней, в моменты трапезы, светловолосый не мог оторвать взгляда от кушающего брата, он смотрел на это, словно на истинное чудо, впрочем, таковым оно и являлось. Бабуля с внучкой тоже с неким трепетом, с тихой радостью следили за этим, совершенно отвыкшие, так что скромный Альфонс был достаточно смущён настолько крепким вниманием. В кои-то веки им благоволил абсолютный покой. Младший, приятно обессиленный изобилием позабытых манипуляций, ощущений и тактильного восприятия, с небывалым удовольствием опустился в кровать, почти моментально отключившись. А вот Эдвард, наоборот, в которую ночь не мог сомкнуть глаз так скоро. Его продолжали одолевать разнообразные мысли, единственное, они потихоньку начинали принимать более позитивную окраску, тем не менее это не отменяло их отвлекающего наличия, маячившего в сознании ярче с наступлением мирных сумерек, будоража новыми и новыми импульсами старательно корпящий над обеспечением организму отдыха мозг. Но здесь алхимик ни к чему не принуждён и ничем не ограничен, он мог расковать себя от стянутых вокруг пут контроля и самообладания, дать волю моральному и физическому естеству. Прошло два дня, в течение которых обоих братьев начала плавно отпускать железная хватка волнительного напряжения. Они постепенно обживались в новообретённом быту, нынче им предстоит лишь подобный размеренный ход, если в дальнейшей перспективе их не коснётся затаившаяся угроза. Элрик вспоминал про Зависть периодически, он пытался прикинуть, какова вероятность того, что тот решит показаться. Мальчику бы честно хотелось этого той частью неясных блёклых надежд на лучшее, что он питал. Научить видеть, перевоспитать чужое сознание для его же блага. Глядишь, и до ушей донесутся слова благодарности. Хотя всё это вздор. Но с какой стати Энви вдруг может понадобиться возвращение прямиком в руки к, по его мнению, мучителям. Только лишь негативные идеи способны побудить его, в этом блондин мог дать себе полный отчёт с красочными картинками, не сомневаясь и капли в его достоверности. Но на самом деле, он в принципе сомневался в том, что тот вознамерится прийти. Эду казалась удивительной мысль, что Зависть способен так опрометчиво поступить. Они оба отчётливо знают, к чему это приведёт. Скорее, он рассудит, что стоит огородиться от всего на максимуме возможностей: от мира, от людей, от них с братом, раз и навсегда разорвав тусклую связь, проявлению которой было место только под видом вражеской неприязни. Он по-настоящему уверует в дисбаланс мироздания, если эта Пальма вернётся из добрых помыслов. Но если это вообще произойдёт, он был бы рад перенаправить контакт в положительную сторону.***
Сегодня, впервые с момента их метаморфоз, братья поссорились. Альфонс, не противоборствуя старым привычкам, сразу ушёл на реку поразмышлять. Причиной ссоры стали его вполне взвешенные слова, почему-то цепнувшие старшего Элрика. К сожалению, младший так и не понял до конца подобной реакции, хотя понимал причины, вспоминая мысли, которыми с ним поделились в тот первый вечер. А теперь брат даже не спешил идти вслед за ним, что было в достаточной степени настораживающим, ведь раньше он делал это безоговорочно, смело давил гордость всякий раз… — Эй, шкет! — Альфонс не осознал составляющих смеси чувств, что ощутил, увидев приближающееся существо. Но с точностью мог сказать, что там был страх. Ведь он неопровержимым образом догадывался, что могло прийти в голову экс-гомункулу, раз он здесь, когда ему так беспрепятственно и успешно удалось улизнуть. Как бы то ни было, Зависть банально, в какой-то мере добропорядочно намеревался спросить дорогу, но с диковатым предвкушением различил в, оказалось, вовсе не простом местном оборванце, каковым он его посчитал сначала, до горечи узнаваемые черты. Он никогда не видел истинного облика души из доспехов, но тут на раздумья не пришлось и крохотного резона. — А ты неслабо похож на него, — непринуждённо, будто на дружественной прогулке, протянул Энви, как-то въедливо, но беззлобно, скорее с любопытством всматриваясь в чужое лицо. — А второй его недоносок, держу пари, даже сейчас едва ли больше тебя! — весело добавил темноволосый, хрипло хихикнув. Альфонс впал в ступор и замер. Он совершенно не представлял, как отреагировать, как поступить и, главное, как провернуть всё непосредственно в самой ситуации. Брюнет смотрел на него, раскованно и довольно улыбаясь, вменяемо, но намерения его читались как никогда отчётливо во всей его сущности. Его будто аурой обуяло всё то непреклонное желание мести, взращённое безбедно, словно в человеческом теле сдержать нечто столь громоздкое и тучное стало ещё труднее. И он резко перестал улыбаться, тем самым грубо остановив череду судорожных мыслей ребёнка, отрезая её окончательно словами: — Пошли, — в завершение своих выводов Элрик не видел иного выхода, кроме как сделать, как ему говорят. Исход ссоры заставил его уразуметь, что всё касательно Энви — дело его брата, ему ясно дали понять, чтобы он не впутывался в эти разборки. А когда Эд что-то себе вбивает, совладать с ним в определяемой сфере становится практически невозможно. Поэтому он не стал препятствовать. Использовать алхимию мальчик посчитал гиблым делом, он совсем отвык от человеческого тела и не мог гарантировать себе успеха в схватке с таким вёртким противником, как Зависть. Он недостаточно тренировался с братом после возврата, чтобы быть в себе уверенным, как раньше. Если внезапно стать бестелесным духом, чистым сознанием, а значит концентрированной мыслью, пусть и в другой оболочке, управлять ею не стоит никаких усилий, ты не сможешь даже распознать, прилагаешь ли их. Чёткость мысленных команд ничем не омрачена и не перебита, сосуд — машина, с точностью следующая всем указаниям. Но вот вернуться от безупречного вместилища к живому, а оттого, как ни крути, несовершенному и непослушному телу уже другое дело. Этого просто не замечают в тех обширных масштабах, в которых ощущает сейчас Альфонс, ибо никто не сможет себе представить чувство абсолютного исполнения. Сопротивление лишь разозлит брюнета, однако ни к чему хорошему не приведёт. Потому светловолосый принял решение в пользу согласия, а не беспутной бравады. Но невозможность предупредить Эдварда — вот что действительно волновало.***