Такой, как ты

Надежда – это очень странная, слепая и определенно жестокая эмоция. Но все же, порой она бывает безгранично сильна, особенно если ее подпитывает искренняя вера. Каждое утро, просыпаясь, я вновь и вновь окуналась в мир, где мне приходилось бороться с самой собой, бороться с эмоциями и всем, что меня окружает. Да, это был именно он – мир в ожидании Джеймса Маслоу. Все было так сложно. Даже не потому, что это причиняло неописуемую боль, а потому, что вместе со мной страдали все, и, в особенности Артур, изо дня в день твердивший, что его отец вернется. Думаю, не говори он мне это по десять раз в сутки – моя надежда не была бы столь сильна и слепа. Моя жизнь превратилась в некую привычку – ждать, что дверь нашего дома распахнется, а за ней возникнет тот самый желанный, любимый до боли человек, которого мы побежим обнимать до хруста костей. Боже, какая же изящная это была пытка. По правде говоря, иногда у меня случались срывы, и я даже ловила себя на ужасной, но такой реальной мысли – было бы намного проще, если бы все случилось резко, с подтверждением и констатацией факта. Без мучающего ожидания, без боли и слез, которые наполняли мое сердце. Просто раз и все – ты уверен в результате случившегося. Никакой неопределенности, никаких дней, которые превращались в вечность. Вечность, которую я то и дело, что заполняла упорной работой, не в силах даже взять лишний отгул, ведь тогда придется сидеть дома. Вечность, в которой я изо дня в день занимала привычное место – ту самую скамью на набережной, где мы с Арчи сидели, ожидая прибытия Джеймса. Проклятая скамья, которая вдруг стала настолько важной. Маленький, ежедневный ад, в который я погружалась без раздумий – вот, каким теперь стало это место. «Скамья надежды» с каждым днем все больше превращалась в пункт для душевных пыток, покинуть который у меня просто не хватало сил. Я не могла прекратить. Мне нужно было верить, что вот-вот, я увижу на горизонте такой знакомый силуэт «Аполлона» и все вдруг станет на свои места. Все будет так, словно этих кошмарных месяцев просто не существовало, как только Джеймс стиснет меня в своих горячих, стальных объятиях. Изо дня в день, после работы, я приходила сюда на час, или два. Иногда даже три, если у меня хватало сил оставаться настолько сильной. Первое время я просто сидела и пялилась на горизонт, каждый раз наивно содрогаясь при виде силуэта корабля вдалеке. Позже, я начала брать с собой книги, которые помогали скоротать время, а затем и вовсе разрешила Артуру быть здесь со мной после летней школы, а не отправляться к бабушке с дедушкой. Иногда я брала с собой ноутбук, и благодаря бесплатному «wi-fi» из соседнего кафе писала статьи в блог. В основном они были о надежде. Я слепо твердила о том, что не стоит сдаваться и даже о том, насколько сильна вера Артура в отца. Это было так глупо, но все же, помогало выплеснуть эмоции. Каждый день был идентичен предыдущему: я просыпалась, отправляла Артура в школу, а затем упорно работала до обеда. После четырех дня ноги автоматично вели меня сюда, к скамье на набережной. И я ждала. Ждала так сильно, что разрешила надежде поглотить все остальное и стать центральной эмоцией в моей жизни. Я ждала так, как никто и никогда не ждал. Ждала, разрывая свое сердце мукой и не разрешая себе двинуться с места. И мир застыл. Опять. И я не знала, что хуже: чувствовать, как вера начинает трещать по швам, или же наивно возвращаться сюда и ждать? Просто ждать, не смотря ни на что. По правде говоря, я готова была ждать сколько угодно, лишь бы он вернулся. Лишь бы.… Вернулся. Это все, что имело значение. Ненавидеть себя за слабость, ненавидеть за то, что так отчаянно люблю, спать с его вещами и плакать не меньше чем трижды в день – вот, какой была реальность. И порой мне просто хотелось, чтобы все это прекратилось. Чтобы боль перестала быть болью. Чтобы судьба перестала меня испытывать. Впервые в жизни я была искренне счастлива, и все, что мне было нужно для этого – Джеймс Маслоу. Я встретила его и все изменилось. Он изменил меня, вторгся в мою жизнь, как ураган. И вот, этот ураган исчез. Бесследно растворился, словно никогда не существовал, но.… Оставив по себе руины моего разнесенного вдребезги сердца. И это было невыносимо. Я скучала по нему только тогда, когда дышала. Хуже всего, что в этой проклятой ситуации я была бессильна. Я не могла прыгнуть в море и рассечь все волны в мире, не могла найти его. Все, что мне удалось сделать, это отправиться в парочку поисковых экспедиций благодаря папиным связям, которые заканчивались всегда одинаково - ничем. Ноль. Пустота. Ничего. Никаких зацепок, никакого намека на существование «Аполлона» и его экипажа, не смотря за то, что за окном царит 21 век. И это убивало. Думаю, если бы грусть была человеком, то у нее было бы мое имя. Так мне сказала мама, разделив со мной один из вечеров на скамье в порту. Не могу с ней не согласиться. Каждый из близких часто составлял нам с Артуром компанию. Они не задавали никаких вопросов, не спрашивали, зачем и почему я это делаю – они просто приходили и молча садились рядом, не разрешая мне тонуть в собственных мыслях и одиночестве. Первое время я действительно нуждалась в этой поддержке. Нуждалась в маме, папе, Эйс, Кендалле, даже мистере Паттерсоне…. Но в последние дни я больше так не могла. Все вдруг начало меняться. Надежда, которая, казалось, была сильнее всего на свете, начала угасать, превращая меня в совсем другого человека – я чувствовала себя раненным зверем, загнанным в угол. Мир был слишком сложным, а протянутые руки помощи не придавали сил, а наоборот – вызывали их упадок. Сама того не понимая, шаг за шагом, я начала отдаляться от мира. Закрываться в себе, отказываться от других людей. Гнев. Он был настолько безумным, что я больше не находила в себе сил контролировать его. Эта обида на весь мир, спровоцированная отсутствием какой-либо информации и трещиной в надежде, была вполне ожидаемой – одна из «пяти стадий горя» завладела моим рассудком, заставляя сходить с ума. Оказавшись в этой гребанной ситуации, я вдруг осознала одну очень важную вещь – нельзя связывать одного человека со всем, что есть у тебя в жизни. Ведь потеряв его, ты потеряешь все. Следующая «стадия горя» наступила так же тихо, как и ее предшественница – словно кот, подкравшийся на своих мягких подушечках в твою постель. В один день бесконечные потоки слез прекратились, а мысли притихли. Это было ожидаемо – приход депрессии. Поглощающей, мощной депрессии, которая сносила на своем пути все живое, что осталось в моей душе. Она была знакомой, даже близкой. Ощущение пустоты, отрешенности, нежелания чувствовать что-либо было мне слишком знакомым. Я знала, что не должна ей поддаваться, но в какой-то миг это стало проще – запереть свои чувства на замок, обуздать их. И все же, это было невыносимо – все еще ждать. Как бы сильно я не уходила в себя, как бы ни отрекалась от этого мира – все было напрасно. Он не возвращался, и каждый день становился хуже предыдущего. (Спустя еще 30 дней) - Знаешь, это так странно, - чуть слышно шепчу я, поставив букет в вазу и присев на корточки. – Вновь оказаться здесь в таком состоянии. Ветер мягко касался моих волос, развивая их и откидывая назад. Вокруг было тихо, разве что пение птиц на деревьях нарушало это молчание. Молчание, которое услышишь только здесь, в мире, где «живут» мертвые. -Лорел, я не знаю, как мне с этим справиться, - касаясь могильной плиты, признаюсь я. – Не знаю. У меня больше нет сил. Каждое чертовое утро, открывая глаза, все, о чем я могу мечтать – скорее вновь оказаться в постели, чтобы закрыть их. Этот мир…. Знаешь, он слишком жестокий. Сначала он отобрал у меня тебя, а теперь… Его нет, Лоло. Знаешь, если он уже там, с тобой, просто… Могу ли я присоединиться к вам? Я так устала. Мне нужен ответ. Скажи мне, Ли… Он с тобой? Дай мне знак, прошу. Вслушиваюсь, замирая. Может ли каменная плита ответить мне? Конечно же нет. Может ли Лорел шепнуть мне на ухо? Глупо даже мечтать о подобном. Делаю глубокий вдох, после чего резко смахиваю с лица предательские слезы. - Даже ты меня бросила, - боль смешивается с обидой, заставляя выплеснуть эмоции наружу. – Даже ты, Ли. Он исчез, а ты перестала приходить в мои сны. Это не справедливо – вот так вот терять все и сразу. Разве ты не видишь, насколько мне больно, Лорел? Ты ведь часть меня, ты живешь во мне. Разве ты не чувствуешь, как я захлебываюсь в бурлящем океане этой проклятой жизни? Почему ты бросила меня? Ее улыбчивая фотография на граните ничего не отвечает, и я прихожу в ярость. Все что происходит так глупо, но я больше не чувствую себя собой. Последние тридцать дней уж точно. -Знаешь, Ли, ты вновь меня бросила. Вновь, слышишь? Сначала ты решила, что можешь умереть, бросая нас с Артуром, а теперь просто перестала приходить в мои сны. Это не справедливо. Ты как была эгоистичной сукой, так ею и осталась. Думаешь только о себе, как и всю свою жизнь. Сейчас ты нужна мне как никогда, а тебя…. Тебя нет. Его нет. Моей жизни тоже больше нет. Осталась только гребанная пустота, которую теперь не заполнишь даже Артуром. И за что мне все это? Почему здесь ты, а не я? Так было бы настолько проще! Резко поднимаюсь, еле переборов в себе желание пнуть могильную плиту ногой. Это казалось каким-то наваждением – неконтролируемая ярость заполняла меня, словно я была чашей, а она водой. Разве нормальный человек будет злиться на мертвого? И как, черт возьми, перестать сходить с ума, когда очередной день ожидания на пирсе подошел к концу, а результата все нет? Я считала дни с его исчезновения. Отмечала каждый в календаре. И сегодняшний был как никогда тяжелым – оказалось, что прошло уже целых шесть месяцев. Шесть чертовых месяцев без Джеймса. И это заставляло меня медленно, капля за каплей сходить с ума. Меня раздражало все – моя мертвая сестра, родители, Кендалл. Но больше всего раздражала назойливая Эйприл, которая на работе не отходила от меня ни на шаг, окружая своей идиотской гиперопекой. Оказавшись в машине, я сижу неподвижно несколько минут, сжимая руль почти что до хруста побелевших костяшек. Телефон начинает назойливо вибрировать на соседнем сидении. Отлично. Эйприл. Если я сейчас подниму трубку, то нагрублю ей, и как бы мне не хотелось отыграться на ком-то – причинять ей боль я не стану. Когда Эйс кладет трубку, не дождавшись ответа, я все же беру в руки телефон, замечая пропущенные звонки от каждого из родителей, которые уже привыкли к моему постоянному нежеланию говорить. Делаю глубокий вдох и отправляю «смс» маме, написав, что я в порядке. В ответ она пишет, что любит меня, а я отправляю смайл с сердечком. Разговор подходит к концу, и каждая из нас это прекрасно понимает. Думаю, я должна позвонить миссис Бёрдж, маме Джеймса, но если у меня нет сил разговаривать с собственной матерью, то что я скажу ей? Здравствуйте, поздравляю с ровно шестью месяцами отсутствия вашего сына? Можно ли поздравлять мать, которая ждет так же, как и я, с тем, что ее сына официально можно признать мертвым в суде? Даже в моем озлобленном состоянии это кажется перебором, особенно если учитывать тот факт, что исчезновение Джеймса нас сблизило. Я поддерживала связь с его семьей, мы обменивались доступной информацией и вместе не теряли надежду. Вместе ждали, что однажды как в драме дешевой вдруг все озарит теплый свет, и он вернется, весь такой идеальный и родной, чтобы забрать из наших жизней всю причиненную им боль. Но, к сожалению, это была реальность. А у таких, как мы, не бывает счастливых концов. Дорога домой занимает чуть больше двадцати минут. Этого вполне достаточно чтобы взять свою ярость в кулак и вести себя так, словно я живу нормальной жизнью – наиграно-жизнерадостно. Забираю Арчи от родителей. Тот неохотно прощается с друзьями, с которыми познакомился еще летом, играя на родительской улице. Без особого желания малыш садится в машину, целуя меня и улыбаясь. Я тоже улыбаюсь, но, по правде говоря, не думаю, что даже Артур верит в эту натянутую гримасу на моем лице. Этот малыш слишком проницателен и умен для своего возраста. -Я слышал разговор дедушки, - за ужином признается мальчишка. – Он говорил с кем-то об «Аполлоне». Он сказал, что его нашли. Сама не осознаю, как давлюсь чаем, кидая на малыша ошеломленный взгляд. -Ты уверен, что слышал именно это? -Я не знаю, мам. Может я просто расслышал то, что хотел? -Арчи… что именно говорил дедушка? -Он спросил, нашли ли корабль, а затем просто…. Сел и долго сидел. Выдыхаю, чувствуя, как зародившаяся надежда покидает легкие – думаю, папа услышал очередной ответ с отсутствием информации, который его расстроил. И как я могла хоть на миг поверить в то, что корабль могли найти? -Мам, потерпи, - срывается с губ Артура. – Папа вернется, вот увидишь. - Конечно, - усмехаюсь, после чего наклоняюсь и целую его в макушку. – Мы просто должны подождать. -Именно. Кстати, ма… Ты не обиделась, что я сегодня не пришел? Я заигрался с Джорданом и Алеком, а затем ты приехала. -Все нормально, Арчи. Ты должен наслаждаться своими осенними каникулами, к тому же, я рада, что у тебя появились такие классные друзья. - Знаешь, папа Алека часто рассказывает о тебе смешные истории. -И что он рассказывает? – усмехаюсь, вспоминая о своем однокласснике. -О, мам. Он говорит, что ты была той еще забиякой в школе. -Совсем как ты, - щелкаю его по носу, вспоминая те деньки. – Мы любили с Майлзом делать всякие глупости. -А это правда, что вы с ним подбросили лягушку в сумку учительницы? -Было дело. -А о взрыве в кабинете химии? Корчу смешную мордашку, заставляя Арчи хохотнуть. -Ничего себе, мам! -Это было в старших классах. Так что пока никаких лягушек и взрывов, обещаешь? -Ладно. Но когда я выросту, то превзойду твои подвиги! - Договорились! -Знаешь, он говорит не только о тебе. Дядя Майлз часто рассказывает и о тете Лорел. Жаль, что я никогда ее не видел. -Мне тоже жаль, милый. Но, как я тебе и говорила, тетя Ли очень тебя любила. Ты бы видел, как она заботилась о тебе, пока ты был еще в… моем животике. Она пела тебе песни, разговаривала с тобой, дарила свою заботу. -Ты никогда не говорила мне, почему она умерла, мам. -Ты был еще маленьким, - чувствую, как по спине пробегается холодок. – И не спрашивал. -Но теперь я большой, верно? Киваю, шумно сглотнув. С момента, как я впервые взяла его на руки, я знала, что этот день настанет, и вот, это случилось - наш с сестрой сын начал задавать вопросы. -Почему она умерла, мам? Почему не дождалась, пока я появлюсь на свет? -Она дождалась, любовь моя. Тетя Лорел успела подержать тебя на руках, успела зацеловать с головы до пяточек. И знаешь, я до сих пор помню, как она обещала всегда любить тебя больше всего на свете. Но так уж вышло – она заболела, и ей пришлось нас оставить. -Если бы она была здесь, - задумчиво отвечает мальчишка, кидая взгляд на фотографии, прикрепленные на холодильнике. – Думаю, я бы тоже ее любил. -Думаю, ты бы любил ее даже больше, чем меня. -Не правда. Я бы никогда не любил никого больше, чем мою маму. Усмехаюсь, не в силах ничего ответить. В горле застревает ком, а в груди начинает болезненно и предательски ныть. Я опять ловлю себя на мысли, что здесь, в этом мире должна быть не я, а она. Просто потому, что это она его мама, а не я. Просто потому, что она была гораздо лучшим человеком, чем я. Просто потому, что она умела жить, в отличие от меня. -Ты видел, который час? – пытаясь перевести стрелки, произношу я. – Пора спать, молодой человек. - Но мы ведь еще не смотрели сериал, мам! – широко распахнув глаза, заявляет мой мужчина. - Ты обещала! -Только потому, что у тебя каникулы, - вновь усмехаюсь, сама того не понимая. – Беги, включай своего супермена, пока я не передумала. С меня попкорн. Арчи просиял и тут же сорвался на ноги, в то время как я взялась за уборку и закинула в микроволновку пакет с кукурузой. В зале послышались уже знакомые звуки заставки «Тайн Смолвиля», которые мы периодично смотрели с Арчи, пытаясь скоротать время вечером. Делаю глубокий вдох. Нужно привести свои мысли в порядок и просто пойти на диван к сыну, чтобы обнять его и вести себя так, словно этот день не давит на меня, словно наш с Арчи разговор не выбил почву из-под моих ног. Прежде всего, я должна быть мамой, а лишь тогда девушкой с разбитым сердцем и депрессией, которая взяла ее в плен. Беру попкорн, после чего отправляюсь к сыну и притягиваю его в свои объятия. Он с восторгом наблюдает за действиями любимого супергероя, в то время как я мысленно сбегаю далеко из этого дома, погружаясь в себя. И даже прекрасная, белоснежная улыбка Тома Уэллинга не в силах завоевать мое внимание. Я вновь и вновь задумываюсь о том, насколько проще все было бы, если бы мы с Лорел поменялись местами. Насколько меньше боли бы мне пришлось снести. Но все же, я здесь, и это на моих коленях лежит голова лучшего мальчишки во всем мире. Мне просто нужно найти в себе силы пережить этот день. Хуже уже не будет, верно? Осталось каких то два часа до его завершения. Два часа, после которых начнется шестой месяц без Джеймса. Просто два часа. (Спустя три дня) Просыпаюсь. Делаю глубокий вдох. Кислород заполняет легкие и на какой-то миг мне даже становится легче. Но разве может стать легче, когда кажется, что на твоей груди разместился огромный камень, весом в несколько тон? Он тяжелый, давит, не дает груди свободно вздыматься. По правде говоря, сегодня я даже не повернула голову, чтобы взглянуть на соседнюю подушку. В этом не было смысла. Ни в чем не было смысла. Ни в том, что я проснулась, ни во вдохе, ни в моем привычном взгляде в потолок. Этот день… Он другой. Я чувствую это. Меня раздавливает вес скопившейся в сердце боли. Желудок сводит, да так, что мне хочется свернуться калачиком и больше никогда в жизни не покидать постель. Я долго смотрела в потолок, понимая, что этот день… Он будет не таким как остальные. Каждой клеточкой своего тела я чувствовала, что что-то произойдет. Я знала, чего ждать и не хотела этого. Я не хотела проживать сегодняшний день ни за какие деньги. Не хотела быть его частью, не хотела навсегда запечатлять его в памяти. Подняться с постели меня заставило только одно – сонный Артур, ворвавшийся в мою спальню с криком «мама, мы проспали!». И я просто поплыла по течению и прожила каждый миг этого тяжелого, серого дня, который не сулил мне ничего хорошего. Каждый его миг, каждая даже самая крошечная секунда оставляла по себе странное чувство. Я словно была мишенью, которая отчего-то бежит. Но с каждым часом реальность меня настигала, и к вечеру я уже четко понимала, что мне не удрать. Капкан захлопнулся. Оказавшись в своей постели вновь, я надеялась, что смогу уснуть, но… Ничего не вышло. Мне не удалось сбежать от этого параноидального чувства, я не смогла пасть в объятия блаженного сна. Я просто лежала и ждала. Ждала долго, даже слишком. Сердце билось где-то в горле, и я клянусь – с его ударами я чувствовала, как секунды отбиваются у меня в голове. Я ждала долго, безумея от тишины и чернильной темноты ночи. Часы показывали не час, и даже не два ночи. Без пяти пять. На какой-то короткий миг я заставила себя поверить, что мои чувства сыграли со мной злую шутку, а предчувствие неладного меня обмануло. Мне даже показалось, что я могу наконец-то закрыть глаза, чтобы уснуть, забыться. Но затем.… Затем это просто случилось. Мой телефон завибрировал, заставляя сердце провалиться куда-то в пятки. Позвоночник сковало льдом, руки затряслись. Шумно сглотнув, я поднимаю трубку, дрожащими пальцами прижимая телефон к уху. -А..лло? -Милая, я разбудил тебя? – папин голос по ту сторону телефона как никогда осторожен. -Нет, я… Я не спала. -Лекси, ты не могла бы.… Поставить чайник? Мы с мамой заедем к тебе через десять минут. Нам нужно поговорить. -Корабль нашли? – резче, чем следовало, спрашиваю я, позабыв обо всей деликатности, которую так отчаянно применял в разговоре папа. – Да? Наступает тишина, которая кажется целой вечностью, вырывающей из моей груди остатки изболевшегося сердца. -Лекси… -Пап, просто скажи это. -Да. Корабль нашли. -А… Джеймс? -Нет. Экипаж объявлен погибшим. Вот она – остановка сердца. Я, правда, почувствовала, как на какой-то миг оно замерло, словно забыло, что должно биться в моей груди. Воздух покидает легкие, меня кидает в жар. -Алексис… - его голос, наполненный нескрываемой болью и волнением, приводит меня в сознание. -Я знаю, папа, - тут же срывается с моих губ, которые я так отчаянно сжимала, лишь бы не дать всхлипу вырваться на волю. – Знаю, что ты меня любишь. Папа тараторит что-то в трубку, его слова должны были бы меня утешить, но, по правде говоря, я ничего не слышу. В ушах начинает шуметь, сердце колотиться как бешенное. Такое чувство, что в мою грудь вонзили кинжал. И с каждым вдохом, он вонзается все глубже, он проворачивается, заставляя рану кровоточить и пульсировать. Даже не осознаю, в какой момент телефонный разговор обрывается, оставляя меня наедине с этой болью. Мне вдруг становится так холодно, руки, которые я со всех сил прижимаю ко рту, дабы сдержать крик, немеют. Это состояние, оно… Оно неописуемое. Ты не можешь дышать, не можешь думать, не можешь даже шевельнуться. Джон Грин писал, что боль хочет, чтобы ее прочувствовали. И каждой клеточкой тела я ощущала ее. Боль выжигала меня изнутри, она излизывала языками пламени каждую частичку меня, оставляя по себе только пепел. И сейчас я отдала бы все, лишь бы отключить эмоции. Никто никогда не говорил, что будет так трудно. И я не знаю, как мне с этим правится. Правда, не знаю. Я даже не знаю, как сделать следующий вдох, не закричав от боли на весь дом. Я была так счастлива, и сейчас, разрывая сердце на части, я начинала жалеть, что разрешила себе эту привилегию. Впустив Джеймса в свою жизнь, я и представить не могла, что однажды это меня убьет. Я не знала, что эта любовь разрушит мою жизнь. Не знала, что я потеряю его вот так вот сразу, даже не разделив пополам жизнь. Я бы сделала все для него. Я бы была хорошей женой, была бы верной спутницей по жизни. Была бы для него самым надежным в мире человеком, его семьей и миром. Господи, я бы даже родила ему детей. Я бы сделала все, что от меня требуется, лишь бы быть с ним. Лишь бы вновь ощутить теплоту его руки, лишь бы оказаться в его стальных и любящих объятиях. Я бы обменяла все свои «завтра» лишь за одно «вчера» с ним. «Господи, за что мне столько грустных песен? За что ты так наказываешь меня? Если это какой-то твой особенный урок, то прекрати это, черт возьми. Прекрати все это, Боже!» - кричала я мысленно, пытаясь совладать с резко нахлынувшей на меня злостью. Я молилась, то кричала на Бога, затем вновь молилась и просила все это прекратить. Но меня ни кто упрямо не слышал. Каждая секунда в этой проклятой постели казалась хуже предыдущей. Но я не плакала. Только сходила с ума от боли в своей черепушке, пока…. Пока на пороге моей комнаты не показалась мама. Я увидела ее. Застыла. Даже попыталась на короткий миг сделать вид, что я в порядке, и что мое тело не извивается в постели от душевной агонии. И затем.… Затем шлюзы прорвало. -Мам, - громко, отчаянно зову я. – Мам, я не могу. Я так больше не могу. Мам. Последние слова и вовсе превращаются в громкие, болезненные всхлипы. Мама тут же пересекает комнату и ложится рядом, обнимая меня что есть сил и разрешая выплакаться у нее на груди . И я плачу. Так громко, так горько и болезненно, что заставляю расплакаться и ее. Мои всхлипы, наверное, разбудили половину квартала, но мне было плевать. Мой мир разрушен, моя жизнь тоже. Связав с Джеймсом всю свою жизнь и потеряв его, я потеряла все. И это доказывает горькую истину: чем любовь сильнее, тем печальней у нее конец. *** Церковь медленно заполнялась людьми. Признаться честно – большинства я не знала, но все они соболезновали и обращались со мной как со старым другом. Наигранное, фальшивое сочувствие вызывало только дикую злость, которую приходилось держать в себе, слегка улыбаясь и отвечая стандартными фразами благодарности за поддержку. С каждым новым, сочувствующим лицом, обращенным ко мне, дышать становилось все труднее, а внутри словно что-то скапливалось, превращаясь в одну из тяжелейших эмоциональных нош, которые мне доводилось носить. Этот комок в груди все рос и рос, пока я не почувствовала, как он застревает в моем горле. -Прошу прощения, - чуть слышно бормочу я, касаясь плеча матери Джеймса, стоящей рядом. – Мне нужно на минутку отлучиться. -Конечно, - моя почти свекровь кивает, и я замечаю в ее глазах тот же тяжелый груз, который не дает дышать. – Ты в порядке? «А разве кто-то из нас может сейчас быть в порядке?» - мысленно фыркаю я, чувствуя собственный яд во рту. Приложив усилие, я киваю и еще раз извиняюсь перед миссис Дженкинс, которая приносила нам с миссис Бёрдж свои соболезнования. Быстрыми шагами я покидаю церковный холл, проскальзывая мимо людей в черном и пытаясь не смотреть никому в глаза. Это был срыв. Я чувствовала, как он наваливается на меня, заставляя задыхаться. -Алексис, - кто-то хватает меня за руку, вынуждая остановиться. – Ты куда? Мама смотрит на меня как никогда обеспокоено, даже не пытаясь скрыть всю глубину волнения. -В уборную, - вру самой родной женщине в мире, чтобы не ранить ее. На самом деле я даже не знаю, куда бегу. – Пока не началась церемония. Мама отпускает меня, но выражения ее лица остается прежним. Ее боль эхом отражается во мне, заставляя груз увеличиться в несколько раз. Даже не удосужившись взглянуть на Артура, я продолжаю свой побег, просачиваясь мимо незнакомых лиц. Я не понимала, что мной движет, и даже не пыталась контролировать эмоции. Столько времени подавливая их, я просто в один миг потеряла контроль, и теперь не знаю, за какую нить ухватиться. Мои шаги настолько быстрые, что лавируя между прихожих, я чуть не врезаюсь в корзины с цветами, которые стояли возле большой, даже огромной фотографии, привлекающей взгляд из самых дальних уголков храма. Нет, это была не икона, и даже не образ. Это было его фото. Улыбчивое, безрассудно красивое фото живого человека, который так мне дорог. На секунду застываю, прикипая взглядом к снимку и чувствуя, как сердце пропускает один удар. «НЕТ» - кричу себе мысленно и возвращаюсь к побегу. Ноги кажутся чужими, тяжелыми, но они упрямо продолжают ход, отдаляя меня от толпы и их сожалеющих, раздражающих меня взглядов. Закрываю за собой дверь и прижимаюсь к ней спиной. Прямо передо мной красуется огромное позолоченное распятье на стене, и я кидаю на него взор, моля помочь мне пережить этот день. Кто-то пытается открыть дверь, так что приходится отпрянуть от нее и поспешить скрыться в ближайшем уединенном месте. Точнее, я хотела даже не этого. Мною руководило острое желание сбежать отсюда и никогда больше не возвращаться, ведь останься я еще хоть на несколько минут – та фотография у алтаря точно уничтожит остатки моей веры в лучший исход происходящего. -Алексис, - знакомый голос заставляет меня застыть на первых ступенях лестницы, ведущей на второй этаж. – Куда ты? Клянусь, будь я ближе к стене – точно начала бы биться об нее головой. Неужели так сложно просто оставить меня в покое? Дать мне пять минут, чтобы я могла перевести дыхание? -В уборную. -Она в другой стороне, - подлавливает меня блондинка. Я закатываю глаза, сжимая кулаки и еле сдерживая порыв ярости. – Куда ты? -Эйприл, оставь меня в покое, - громче, чем следовало, произношу я, оборачиваясь к подруге и испепеляя ее взглядом, словно могу сделать так, чтобы она исчезла. -Не могу, - ее глаза на миг расширяются, но она тут же берет себя в руки. - Тебе сейчас нужна поддержка и я не собираюсь отказываться от тебя только потому, что ты ведешь себя отстраненно. -Мне не нужна твоя чертова поддержка, Паттерсон, когда до тебя уже дойдет? -Ошибаешься. Всем нужна поддержка. Тебе сейчас больно, и это нормально… Господи, очередная лекция о том, что я чувствую и как должна переживать горе, которую я уже по привычке пропускаю мимо ушей. Эйс учит меня жизни, пытаясь быть лаконичной и убедительной, но я настолько устала от этого дерьма, что просто хочу ей врезать. Я знаю, что Эйприл хочет как лучше, но ее постоянная забота начинает меня раздражать. Да, она просто пытается подобрать нужные слова, сделать так, чтобы мне стало легче. Только иногда бывает так, что легче не станет, как ни старайся. И тут никакими дурацкими словами не поможешь. -Эйприл, ради бога, заткнись. Девушка застывает на полу вдохе, шокированная даже не моими словами, а выражением лица. Холодным, каменным выражением, которое пропитанное ненавистью к ней и всему происходящему. -Ты только и знаешь, что молоть всякую чушь. Ты никогда не замечала, что люди попросту устают от твоей болтовни? -Отлично, отыграйся на мне, - подавливая обиду, заявляет блондинка. - Только не закрывайся в себе. Лучше злость, чем отсутствие эмоций. -Ты, правда, такая тупая? Ты ведь не натуральная блондинка, Паттерсон! Сейчас я впервые за полгода говорю искренне, а ты настолько глупа, что не понимаешь этого! Гневные слова срываются с моего языка, и я не в силах остановить этот поток яда. Не сегодня. Не сейчас. Никогда. Я никогда не буду готова к тому, что мне нужно сделать. Даже думать об этом слишком… воздух, мне нужен воздух. -Зачем ты так? - Эйприл на секунду опускает глаза, а когда вновь смотрит на меня – вижу, как старательно девушка пытается спрятать проблеск слез. – Мне ведь тоже больно. По бледным, исхудавшим из-за нервов и недосыпания щеках блондинки скатываются несколько слезинок, которые она поспешно вытирает ладонью, слегка приподнимая свои тоненькие очки. Ее слезы служат мне огромной, болезненной и возвращающей на землю пощечиной. -Эйприл… - чуть слышно произношу я, попятившись, но та отрицательно машет головой, заставляя меня замолчать. -Я тоже его потеряла, Алексис, - все, что произносит блондинка, прежде чем вытереть очередной поток слез и уйти. Я так и смотрю в след тонкой фигурки моей подруги, пока та не скрывается за огромной дверью, ведущей в главный зал храма. Становится еще паршивей, несносней. Груз заполняет меня всю без остатка, и это похоже на полное перекрытие кислорода. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж и прячусь в гардеробной, захлопнув за собой дверь. Я не могу. Когда этот кошмар уже закончится? Когда все вернется на круги своя? Когда Джеймс обнимет меня и скажет, что это был просто кошмарный сон? Когда я смогу хотя бы увидеть его, чтобы почувствовать блаженное успокоение? Когда, черт возьми? Когда? -Прекрати, - замечая даже здесь иконку с Иисусом на руках Богоматери, прошу я. – Пожалуйста, разреши мне проснуться. Чудо не происходит, Иисус смотрит на меня пусто и даже не думает помогать. Ноги подкашиваются, и я сползаю спиной по стене, после чего поджимаю под себя колени. Грудь неистово вздымается, я задыхаюсь, ловля губами кислород, но тот словно не может найти путь к легким. -Пожалуйста, вернись ко мне, - срывается с моих губ мольба. – Никто не верит, что ты вернешься. Сверши чудо, Джеймс. Вернись ко мне. Просто будь, прошу. И тишина. Ничего не происходит, лишь я ловлю губами воздух. Может, заплачь я, стало бы легче, но даже эта функция недоступна. Мое тело и эмоции живут своей жизнью, забывая даже о том, что это я их хозяйка, и слушать надо меня. Не знаю, сколько проходит времени, но я успокаиваюсь. Точнее, просто отдаюсь во власть пустоты, которая накрывает не хуже истерики, из-за которой я покинула церковный холл. Даже не могу представить, как миссис Бёрдж может держаться. Она ведет себя так, словно знает, как жить с этим дальше. Эта женщина даже умудрялась поддерживать плачущих пришедших, переступая через свою собственную боль. Я всегда считала свою маму самой сильной женщиной на земле, но на похоронах Лорел даже та была сломленной, разбитой. За нас отдувался отец и тетя Оливия, родная сестра мамы. Я помню тот день как вчера. И он был наполнен бесконечным потоком наших с мамой слез, которые было невозможно остановить. Но Кэти не плакала. Она только принимала сожаления и даже находила в себе силы с чуть заметной улыбкой благодарить каждого, кто пришел на церемонию. Миссис Бёрдж определенно самая сильная женщина, которую я знаю. Даже потеря сына не смогла подкосить ее, и это стоит восхищения. Но я не моя свекровь, и я даже не моя мама. Я никогда не была сильной. Джеймс делал меня такой, ведь я всегда знала, что в любой даже самой страшной ситуации он будет стоять за меня каменной стеной. Но сейчас его нет рядом, а вместе с ним нет и моей силы, подпитываемой его любовью. Думаю, с момента моего ухода прошло больше десяти минут. Пора бы возвратиться до того, как церемония начнется, но я не нахожу в себе сил подняться на ноги. Дверь тихонечко скрипнула. Я тут же подняла глаза, мысленно веря в свершенное чудо. Но вместо Джеймса предо мной оказалась высокая блондинка в обтягивающем ее знойную стройную фигуру черном платье. Это был последний человек на земле, которому я бы обрадовалась – Сара. -Я думала, здесь никого нет, - чуть слышно произносит та, и я замечаю на ее лице искренне удивление, смешенное с чем-то непонятным. – Извини. Только подумать. Впервые за столько лет она извиняется за то, что нарушила мое личное пространство. Странно вообще, что я молчу, не плюясь ядом в лицо этой гадюки. Наверное, все дело в пустоте – я не чувствую ничего абсолютно, даже по отношению к своей бывшей сопернице. -Там столько людей, - голос стоящей напротив девушки дрожит. – Можно мне… можно присесть? Никогда не думала, что замечу подобное, но эта девушка явно чувствует все тоже, что и я. А еще ей страшно и хочется закрыться под куполом от всего мира, лишь бы не видеть происходящего. Ах, да, я тоже мечтаю об этом. Лишь дождавшись моего кивка, сопровожденного безэмоциональным выражением лица, девушка опускается на землю рядом. Ее плечо на мгновение касается моего и это заставляет меня отдернуться. Нет, не потому что мне неприятна ее компания, а потому что чьи-либо прикосновения кажутся невыносимыми. Блондинка некоторое время молчит, но я слышу, как ее накрывает. Дыхание девушки учащается, ноги подгибаются под себя, а руки прикипают к лицу. Даже не знаю, что на меня находит, но я пододвигаюсь к ней и склоняю голову к ее голове. -Спасибо, - шепчет Сара и хватает меня за руку, крепко сжимая ее. Спустя несколько десятков глубоких рваных вдохов блондинка наконец-то взяла себя в руки, а ее ногти перестали впиваться мне в кожу. - Дурацкий, бредовый и наигранный похорон. Я хочу сбежать отсюда, - признается она. – Хочу, но знаю, что никогда не смогу это сделать. -Я тоже, - чувствуя, как внутри что-то шевельнулось, прорываясь сквозь пустоту, отвечаю я. -Знаешь, я ведь действительно любила его. Думаю, не так сильно, как ты, но любила. По-своему. -Не говори в прошлом времени, - раздражение возвращается. – Я люблю его. Люблю. -Оглянись, Алексис, - глаза Сары наполняются слезами. – Мы в церкви, а внизу много людей в черном и цветов. -Это ничего не доказывает, тело не нашли. -Я тоже не хочу принимать правду, но хочется нам или нет – от нее не сбежишь, как бы мы не пытались. -Сара… - я уже собираюсь заткнуть ей рот, но она не дает мне закончить. -Я тоже не готова отпускать его. Не готова. И никогда не буду. -Зачем ты говоришь мне все это? – мой голос дрожит, а сквозь пустоту прорывается очередная эмоция, несущая за собой боль. -Затем, что нам нужно вернуться и принять реальность, какой бы ужасной она не была. Дыхание вновь учащается, а ее слова никак не выходят из головы. Я твержу себе, что не готова, что это все обман, что я сплю. Это затянувшийся кошмар. Но разве в кошмарах заклятый враг будут протягивать белый флаг? Это даже не был белый флаг. Это было горе, которое объединяло даже таких разных людей, как мы с Сарой. -Дыши, Алексис, - теперь уже Сара успокаивает меня. – Дыши, милая. Нужно просто пережить этот адский день. -Я не выйду отсюда, - всхлипываю я. – Я не могу. -Ты сильнее, чем думаешь. Дыши. Сегодняшний день – просто прелюдия. Худшее начнется завтра утром, Лекси. Утром, когда исчезнут последние следы его присутствия, когда не останется никаких сомнений в том, что его больше нет. Каждое утро будет адским, но даже к аду можно привыкнуть. Ее слова, наполненные горькой правдой, только усугубляют ситуацию. Слез все еще нет, но я никак не успокаиваюсь, сбито дыша, так что после взгляда на наручные часы блондинка приходит в ужас. -Слушай сюда, - Сара обхватывает мое лицо руками, заставляя взглянуть на нее. – Начало церемонии через 15 минут. Ты сейчас же успокоишься, Алексис. И ты переживешь эту церемониал просто потому, что так надо. Мы должны проявить уважение к его семье. Похороны для них, а не для Джеймса. И ты сделаешь то, что должна – переживешь этот ад. Я не знаю, как Сара это делает, но она словно возвращает пустоту на место, заставляя меня успокоиться. Я киваю, и только тогда она отпускает меня, после чего поднимается и подает руку. Может, именно это мне было и нужно – взбучка от кого-то столь далекого, как она? Я даже не понимала, как она, находясь в том же состоянии, что и я, смогла найти в себе силы, чтобы встряхнуть меня? Не знаю, что только что произошло, но знаю, что не появись Сара в гардеробной – я бы никогда не нашла в себе силы подняться на ноги. Не обменявшись больше ни единым словом, мы с Сарой возвращаемся в холл. Застыв у двери, я несколько раз моргнула, прежде чем прийти в себя. Вся средняя часть храма была под завязь набита людьми. Сидящих мест почти не осталось, как, в принципе, и стоящих. Люди были везде: у входа, колон, стен, даже в проходе между скамейками. Данное зрелище поразило меня, но это длилось всего жалких несколько секунд. Отыскав в толпе родных, я отправилась к ним и по дороге даже встретила заплаканную, только приехавшую Али, его сестру. Мы крепко обнялись, не проронив друг другу ни слова. Женщина только несколько раз всхлипнула на моем плече, не в силах взять себя в руки. После объятий с Филиппом, я уже не чувствовала абсолютно ничего. В груди все словно занемело, а тот груз, собранный раньше, кажется, был взорван как граната моей истерикой в гардеробе. Я даже не чувствовала биения собственного сердца, если честно. Это просто нужно пережить. Пережить. Я повторяю себе это, вновь и вновь сталкиваясь с людьми, приносящими соболезнования. Казалось, я никогда не смогу пройти вперед, ведь меня все время кто-то останавливал, но взявшийся из неоткуда папа и его теплые объятия стали моим спасением. Я наконец-то села рядом с мамой и Артуром, спасаясь от людей, чьи соболезнования были мне абсолютно безразличными. На секунду я встретилась взглядом с Эйприл, которая сидела со второй стороны от папы, и уловила в нем волнение, смешенное с обидой и болью. Заметив, что я нахожусь в уже знакомом ей коматозном состоянии, та тут же опустила глаза. Думаю, она знала, что я не собиралась возвращаться, но я вернулась, и только это имело значение для блондинки. Паттерсон… Она все равно ставила беспокойство и заботу обо мне выше обиды и даже собственной боли. Я не заслуживаю быть ее другом. С появлением проповедника, я все же подняла глаза, наконец-то взглянув на все, что находилось впереди: цветы, фотографии, несколько лаковых дорогих гробов. В храме было так много людей в форме, так много людей в черном. Все они затихли, стояло священнику появиться здесь. Вот и все, часы затикали. Я украдкой взглянула на Сару, которая сидела во втором ряду, и чуть не всхлипнула, замечая, как та крепко сжимает руку Кристофера. Клянусь жизнью, сейчас я бы отдала все, лишь бы точно так же сплести наши с Джеймсом пальцы. Церемония была невероятно красивой, наполненной словами, которые как кинжалы полосали душу каждого, кто пришел. Я смотрела на все эти фотографии, минуя взглядом самую родную, чувствуя бурю, или даже шторм, полыхающий в груди. Боже, это ведь они. Это мои ребята. Те самые, с которыми я полгода находилась на «Аполлоне». Каждая фотография ранила так глубоко, что казалось, на сердце больше не осталось ни единого живого места. Я смотрела на улыбку своего друга Эллиса и вспоминала, как мы делили на корабле камбуз, как дурачились. Он был так красив на этой фотографии. Его смуглая кожа выглядела безупречно, а форма только подчеркивала мужество и благородность. Та же ситуация была и с Джейкобом, чье лицо выглядело таким живым, бодрым. Казалось, каждая фотография сейчас оживет, а человек, изображенный на ней, вернется к нам, людям в зале, чьи сердца наполнены болью потери. Я рассматривала каждое фото, но не могла взглянуть на самое дорогое, самое родное. Просто… не могла. Это чувство не объяснишь. Первым к трибуне с микрофоном поднялся мистер Паттерсон. Он говорил о каждом из ребят, которых больше не было с нами, а его губы то и дело расплывались в самой грустной улыбке в мире. За ним эстафету перенял Кендалл. Он выглядел бледным, измученным, горюющим. Этот парень потерял своих друзей, своих коллег, даже вторую семью. Углубившись в себя, я даже не подумала, какого будет ему. Я не думала ни о ком, и мне нет прощения. Речь Кендалла была очень хорошо продумана, а круги под глазами выдавали бессонные ночи. И когда он завершил все словами о том, что он должен был быть там, с ними, в зале послышался громкий, протяжный всхлип. Я сразу же его узнала – Эйприл прижала руки к лицу, просто не выдержав и разрешив эмоциям взять верх. Кендалл еще говорил что-то о том, как ему жаль, но я больше не слушала. Мои глаза прикипели к Эйс, а желание обнять ее было безумно сильным. Вернувшись на свое место рядом с рыдающей блондинкой, Кендалл тут же обнял ее, притягивая к себе. Даже его лицо было влажным от слез, и только я не могла выдавить из себя хоть одну жалкую, скупую слезу. Близкие погибших то и дело произносили свои речи, заставляя всех плакать и упиваться горем. Только я сидела, опустив голову к маме на плечо, и смотрела на происходящее с отсутствием эмоций на лице. Нет, мне было далеко не безразлично. Я хотела выть на луну, рвать на себе волосы и кричать, но вместо этого просто сидела. Время тикало, и я наконец-то шевельнулась, ведь к трибуне пригласили папу. Не знала, что он будет что-то говорить, но даже это было слишком предсказуемо. Артур, сидевший до этого у папы на коленях, прислонился ко мне, и я машинально обвила малыша рукой, запуская пальцы в его шелковистые волосы. Папа говорил долго, но его все слушали, не смея даже прервать эту высокую, благородную речь о пропавшем без вести экипаже корабля «Аполлон». В завершение он сказал, что служить с каждым из этих славных молодых людей было огромной честью для него, как и честью называть одного из них своим приемником, зятем и сыном. Эти слова зацепили одну из занемевших струн внутри меня, заставляя закрыть глаза на мгновение. -Последней к надгробному слову приглашается Алексис Миллс, девушка одного из погибших. Я знала, что придет мой черед, но меня словно облили ледяной водой в эти секунды. Папа протянул мне руку, предлагая проводить к трибуне, но я только отрицательно качнула головой, сжимая в руках небольшой клочок бумаги. -Здравствуйте, - чужим, очень тихим и неуверенным голосом произнесла я. – Меня зовут Алексис. Я…. Окинув взглядом зал, я все еще наивно искала в толпе его лицо. Я искала хоть что-то, что не даст моей надежде угаснуть, не произнося это зловещее слово в прошедшем времени. Несколько секунд я медлила, и была не первой, кто так делал. Люди часто собирались с духом здесь, у микрофона, прежде чем продолжить свою речь Его нигде не было. Нигде, никак, нисколько. Затем, мой взгляд метнулся к гробу. Да, в нем никого не было, но все же, гроб стоял, доказывая неоспоримый факт – мужчина, которого я любила, погиб. Океан поглотил его как маленькую песчинку, не желая делить Джеймса больше ни с кем. Кидаю взгляд на его фотографию и чувствую, как мое искалеченное, истерзанное сердце начинает стучать. Громко, больно, горячо. Боль заструилась по моим венам потоками лавы, своими пламенными языками излизывая каждую клеточку тела. Опять перемещаю взгляд и встречаюсь с взглядом Сары. Та кивает, а по ее щекам струится вода. Блондинка поняла, что случилось. Она поняла, что я наконец-то осознала тот факт, что Джеймс больше не вернется. Он мертв. Все это время я упрямо твердила себе, что это не так, вместо того, чтобы принять горе. Внутри меня что-то оборвалось. Это было похоже на то, как «Титаник» врезается в айсберг, и его отсеки тут же начинают заполняться водой. В моем случае казалось, что каждый сердечный клапан заполняется болью. Болью, которая заставляла тонуть в ней. Я захлебнулась в собственных эмоциях, даже позабыв о речи. Господи, он ведь не вернется. Все это время я отрицала очевидное – Джеймса больше нет. Он пошел на дно вместе с «Аполлоном», забирая с собой мое сердце. У людей вроде нас не бывает счастливых концов. Никто не возвращается после трех месяцев в открытом океане. Моя пауза длилась меньше, чем мне показалось на самом деле. Так что никто, кроме самых близких, не придал ей особого значения. -Я была невестой Джеймса, - впервые за эти три месяца я говорю о нас в прошедшем времени. – Джеймса Маслоу, капитана корабля. И я знала каждого из ребят, с которыми мы прощаемся сегодня. Каждый из них.… Это были лучшие мужчины, которых мне когда-либо доводилось встречать. Они были храбрыми, были сильными, мужественными и отважными моряками, которые изо дня в день усмиряли морские волны. Я помню улыбку каждого из них. Помню их звонкие голоса, которые сейчас звучат в моей голове такой прекрасно-болезненной мелодией, заставляя щеки омываться слезами. Потеря одного – это ужасная трагедия. Но потерять их всех.… Не найдется ни одно слово в мире, которое сможет описать хоть капельку того горя, которое обрушилось тяжким грузом на сердца каждого из нас. Я потеряла товарищей, потеряла друзей, и я… Я потеряла свою вторую половину. До встречи с этим человеком я даже представить не могла, что существует такое счастье, и что можно любить кого-то так сильно, страстно, всепоглощающе. Он… Он был самым родным, близким, любимым.… Был моим отражением. Слезы, которые предательски заструились по щекам, взяли свое – я всхлипнула, разрешая себе взять паузу, чтобы набрать в легкие воздух. Это так тяжело, так больно, невыносимо. И с каждой секундой все становилось только хуже. Вот она – та самая боль, которую не измерить ни одним океаном. Она вновь в моем сердце, а я вновь хороню человека, без которого жизнь – больше не жизнь. Казалось, я просто не смогу этого вынести. Проще вырвать свое сердце из груди, чем договорить эту проклятую речь, которую все слушали с замирением сердца. Тишина была почти мертвой, изредка нарушаясь тяжелыми, затяжными всхлипами. Даже папарацци, которые размещались у самого выхода, не смели щелкнуть фотоаппаратом – еще ни один человек до меня не заставлял тишину навалиться на этот зал с такой силой. И эта тишина… Она только сильнее душила, заставляя голос дрожать, а щеки омываться реками. -Каждый из нас, - дрожащим голосом продолжаю я, встречаясь с заплаканным взглядом Эйс. – Сегодня прощается с кем-то особенным, с кем-то родным. Наши сердца настолько разбиты, что ни один в мире клей больше не сможет их склеить, как бы он не пытался. Это так больно, что хочется кричать, но мы просто плачем. Плачем от того, что больше никогда не увидим любимых, родных глаз. Не услышим от них «доброе утро», или «спокойной ночи». Мы не ощутим теплоту их объятий, больше никогда не сможем разделить с ними хоть самый короткий, маленький миг. Мой сын больше никогда не услышит, как отец читает ему сказку на ночь, как и я больше не смогу…. Я… Я не могу это произнести. Слишком трудно. Джеймс был моей первой настоящей любовью, и он всегда будет жить в моем сердце. Он был моим человеком. Той самой второй половиной, о которой слагают легенды с древнейших времен. Сначала он был мечтой, а затем недолгой, но безупречной и счастливой реальностью, а сейчас… сейчас он стал просто воспоминанием. Этот мужчина обещал всегда быть со мной, обещал, что усмирит даже самого Посейдона, чтобы вернуться ко мне.… И вот я здесь, а его нет. Посейдон победил, и это выворачивает меня наизнанку, разъедает, убивает. Джеймс был блистательным моряком, невероятным отцом и лучшим в мире сыном. И… Он… Всхлипываю, отступив от трибуны и шагнув к этому проклятому пустому гробу, который переливался разноцветными лучами, отражая церковные витражи. Я слышала, как миссис Бёрдж всхлипнула на моей последней фразе, и просто.… Это вызвало мой собственный глубокий всхлип, заставляя запнуться и вновь замолчать. Мое сердце было в плену горя, и, по правде говоря, я даже не понимала, что говорю, или что делаю. Это были мои мысли, которые выливались в реальность вместе со слезами. Пробегаюсь рукой по лакированной холодной крышке гроба, шмыгнув носом, после чего я медлю несколько секунд. -И я больше, чем уверена, что он был бы лучшим в мире мужем, - стянув с пальца обручальное кольцо, я оставляю его на лакированной крышке, после чего всхлипываю и возвращаюсь к трибуне, обхватив ее пальцами так сильно, что это даже причиняло боль. – Однажды Джеймс спас меня своим присутствием, он стал для меня маяком во тьме. И теперь я не знаю, как жить без света, которым он освещал мой путь. Я потеряла не только самую большую на свете любовь.… Я потеряла свое будущее, семью. Целую жизнь, к которой так стремилась…. Каждый из нас потерял слишком много для одной жизни. Тишина сменилась плачем, и казалось, я видела, как люди превращались в разбитые, болезненно пульсирующие сердца, которые умывалась горячей кровью. Я сама стала сердцем, которое, похоже, вот-вот остановиться от тяжести горя. Встречаясь взглядом с Али, а затем, перемещая взгляд на его мать, я почувствовала, как внутри меня что-то не просто щелкнуло. Это было подобно удару молнии, после которой поменялось все – моя речь добила их, открывая зияющие раны в сердцах с новой силой. Это заставило меня вспомнить о том, что, как говорила Хэйзел Грейс из книги «Виноваты звезды», что похороны… Они не для мертвых. Они для живых. И глядя на их заплаканные лица, на мою Эйс, на Артура и на всех остальных, я даже чуть заметно пошатнулась. Их боль, она была ощутимой, ее словно можно было попробовать пальцами. И я поняла, что должна постараться приглушить ее. Приглушить словами, в которые я абсолютно не верила, и не важно, какое месиво в моей груди. Сейчас важны только они – это заплаканные глаза и измученные горем сердца. -Знать, что мы увидим любимых людей через месяц, год или век лучше, чем понимать, что не увидим никогда, - повторяю эти болезненные слова, которые твердила себе каждый день, сидя там, на аллее у порта и дожидаясь чуда. – Но у нас нет выбора. Каждый погибший жил для нас, людей, которые его любили. И теперь, когда их нет, в наших сердцах все еще полыхает любовь к этим невероятным, дорогим сердцу людям, и пока она жива – будут жить и они. Пока бьются наши сердца, пока у нас есть память – любимые люди будут жить с нами. Они будут тенью в каждом нашем дне, будут сопровождать нас ангелами с небес и охранять. И как бы больно нам не было – мы должны жить дальше. Хотя бы потому, что эти люди были в нашей жизни. Одному Богу известно, как сильно мы любили этих людей. И во имя этой любви жизнь каждого из нас должна продолжаться. Не смотря ни на что. Затихаю, пробежавшись глазами по залу в последний раз. Казалось, мое сердце ужа давно мертво, а я – всего лишь оболочка некогда живого, яркого и пылко любящего человека. Эта речь была чем-то вроде последнего гвоздя в крышке гроба – с ее завершением окончательно погасла моя вера в то, что Джеймс однажды вернется и все будет хорошо. Это был целый конец эпохи, конец нашей истории, финиш нашей любви. И я, правда, пыталась взять себя в руки, правда пыталась быть сильной, но… Он мертв, и это факт. От человека, которого я так любила, не осталось ничего, кроме моих воспоминаний, который нынче казались чем-то очень далеким и нереальным. Мои ноги приросли к земле, и я не знала, как сделать шаг вперед, покидая трибуну. Папа словно почувствовал это, словно знал, что без его протянутой руки я так и не смогу вернуться на место, так что тут же поспешил на помощь ко мне, как и делал это всю мою жизнь. Он всегда был моей опорой, моей стеной. Но сейчас… к сожалению, родительской любви и защиты было недостаточно. Священник вернулся к трибуне, и все стало на круги своя. Церемония плавно подошла к своему завершению, которого я даже не заметила, погрузившись в собственные мысли, которые то и дело переносили меня далеко от этой церкви. По правде говоря, мир погрузился в туман. Я бродила среди этого густого пара, не замечая вокруг ничего. Этот туман был тесно переплетен с ядом, который убивал меня изнутри – Джеймс мертв. Мужчина, которого я любила больше жизни, уже давно погиб, но я осознала это только когда оказалась у этой проклятой трибуны. Стадия отрицания осталась позади, оставляя по себе огромную пустошь, поглотившую меня. И я не знаю, как выйти из этого транса. Не знаю, как жить дальше, как бороться с болью и открывать глаза. И хуже всего, что я не знаю, зачем я все еще продолжаю дышать, ведь каждый вдох становится тяжелее предыдущего. *** -Ты такая молодец, - после утешающих объятий, произносит Алекса, жена Карлоса, с которой я познакомилась давным-давно на свадьбе Сары и Криса. – Я бы и двух слов не смогла связать, но ты…. Твоя речь убила во мне все живое, Алексис. -Спасибо, - сухо отвечаю я, натягивая на лицо подобие благодарной усмешки. -Лекс, - Карлос обнимает меня после своей жены, а в его голосе слышится неподдельное сочувствие. – Нам так жаль. -Мне тоже жаль, Лос. Жаль, что ты потерял друга. -Лучшего друга, - парень кривовато усмехается, не скрывая свою печаль. – Джеймс был потрясающим человеком. Не могу представить этот мир без него. -Мы можем чем-нибудь помочь? – очень осторожно спрашивает Лекс, склонив ко мне голову. – Хоть чем-нибудь? -Чем? – пожимаю плечами, кинув взгляд на заполненный людьми дом. – Поминки организованы, гроб опущен в землю. Вы не побоялись проделать такой путь, чтобы посетить этот похорон. Быть здесь – лучшее, что вы могли сделать, Лекс. И я очень тебе за это благодарна. Вам обоим. Лекс и Лос. Только от вида их счастливой семьи меня тут же начинало сгибать пополам от ноющей боли внизу живота. Я пыталась быть со всеми вежливой, пыталась даже через свой туман отвечать людям тактично, но когда ко мне подошла эта пара – мой самоконтроль рухнул. Так тяжело смотреть на то, что должно было достаться тебе, и больше не иметь шанса это получить. Я чувствовала всем своим сердцем, что должна быть с Джеймсом. Должна. Даже в минуты, когда он был невыносим, я знала, что быть с ним, выйти за него – лучший выбор, который я когда-либо сделала. ПенаВеги не заслуживали того, что я чувствовала по отношению к ним, как и я не заслуживала быть здесь, на поминках своего возлюбленного, в нашем маленьком гнездышке, которые обещало стать счастливым местом. Но факт есть фактом – я не могла смотреть на то, что эти люди есть друг у друга, в то время когда я осталась ни с чем. Боль заглушала все, так что, даже не дослушав болтовню Алексы, я лишь пробормотала «извини» и ушла. Мои ноги несли меня подальше от этой парочки, и вот, когда за моей спиной закрылась дверь – я рухнула прямо на затянутую пленкой новую кровать нашей с Джеймсом будущей спальни, скрутившись калачиком. Боже, как же я устала от этого дня. Как я устала от этой боли. И как же, черт возьми, невыносимо страшно осознавать, что этот дом никогда не будет нашим. Мы никогда не разделим эту кровать, никогда не поужинаем на нашей идеальной кухне, или же я не увижу, как Джеймс и Артур занимаются серфингом, пока я наблюдаю за ними с нашей маленькой террасы. Этот дом в один миг потерял свое предназначение, у него больше не было цели. Это место никогда не станет новым пристанищем для счастливой семьи, которая заполнит его стены своим громким смехом. Этот дом потерял свою душу. А моя жизнь лишилась всякой цели и смысла. -Все закончилось, - не знаю, сколько я лежала, позабыв о том, что жива, но на пороге спальни показалась мама, возвращая меня в реальность. – Все ушли. Поднимаю на нее свой безэмоциональный взгляд, от которого самая прекрасная в мире женщина чуть заметно вздрагивает. -Там осталось много еды… - мама как всегда проявляет заботу. – Я могу принести… -Я не голодна, мам. -Я знаю, что ты ничего не ешь в последние дни… месяцы, - мама закрывает за собой дверь, после чего пересекает комнату и садится рядом. – Ты бы сделала меня очень счастливой, если бы разрешила принести тебе хотя бы бутерброд. -Мам… Тяжело вздохнув, мама принимает поражение. -Милая, я… Мне так жаль. -Я знаю, ма. -Нет, не знаешь. И я молюсь, чтобы ты не узнала, какого это – видеть, как твой ребенок испытывает агонию, которая пожирает его изнутри. -Прости, - в глазах тут же начинает щипать, а рукой я тянусь к ней, сплетая наши пальцы. – Прости, что причиняю тебе боль. -Прости, - она мягко целует мои пальцы поочередно, как делала это в детстве. – Что не могу забрать твою боль. -Я любила его, - срывается с моих губ всхлип. – Любила, мам. Так сильно, что мне нечем дышать без него. Она ничего не отвечает, лишь обняв меня и разрешая разрыдаться. Ее руки то и дело гладят мою спину, а с губ срывается шепот о том, насколько ей жаль, и как сильно она меня любит. Я знаю, что ее эмоции неподдельны точно так же, как и мои, и определенно верю в ее боль. Но моя собственная агония, она… Она просто берет верх, заставляя меня рыдать в объятиях самого дорогого человека в мире, отдавшись этой резко нахлынувшей волне. Я, правда, пыталась быть сильной все это время. Я боролась за него. Я верила, что он где-то там, усмиряет океан для меня, чтобы вернуться домой. И сейчас, когда борьба закончилась, в моей голове звучало только одно: «как, черт возьми, жить в мире, в котором нет его?». Я рыдала. Рыдала до глобального опустошения, до образования огромного «ничего» в груди. Рыдала так, как не делала этого еще никогда. Все это так неправильно. Господи! Я должна была прожить жизнь с ним, а не рыдать в нашем будущем доме без него… (От имени автора) Когда Лекси наконец-то выплакалась, разрешая океану вылиться через ее глаза – в комнате стало болезненно тихо. После громкого плача, который в один момент резко прекратился, два тихих дыхания были такими громкими, что даже резали уши. Мать ждала, когда же ее дочь придет в себя после нахлынувшего на нее потока, но это все никак не происходило. Они были в спальне не час, и не два, да и руки у Эммы Миллс онемели до боли, но она не выпускала свою малышку из объятий – казалось, если она уберет руки, то может ее потерять. Это было предчувствие, которое трепеталось в груди матери подобно птичке колибри. Ее дочь была разбита, убита, потеряна, и сказать, что это причиняло боль любящей материнской душе – ничего не сказать. Однажды потеряв ребенка, Эмма познала вкус настоящего горя, и готова была сделать все, лишь бы он не коснулся ее губ вновь. Она мечтала защитить свою малышку от всего на свете, мечтала забрать ее боль, но реальность была таковой – руки матери были связаны. Все, что она могла – обнимать ее до боли, обнимать так сильно, как только могла. И она делала это. Она обнимала Алексис до последней секунды. Обнимала до тех пор, пока ее дочь не пришла в себя и не села. В момент, когда глаза матери встретились с взглядом дочери – сердце Эммы провалилось куда-то в пятки от испуга. Казалось, это был не ее ребенок – глаза девушки, выплакавшей всю душу, были пустыми, холодными, безразличными к миру. -Спасибо, - все, что сорвалось с губ шатенки, которая выскользнула из объятий матери так быстро, словно от них ей было чертовски больно. – Люблю тебя, мам. Алексис ушла с непоколебимым видом – лицо ее было каменным, а движения скорее автоматическими, чем продуманными. От этой картины Эмму словно ударило током – смотреть на такую дочь было невыносимо. Она знала, что однажды этот момент наступит, ведь Алексис все это время была такой сильной, что даже не проронила ни одной слезы до сегодняшнего дня. По крайней мере, в ее присутствии она ни разу не плакала, а лишь твердила, что ее капитан вернется. Но он не вернулся и в этом вся соль. Однажды она уже видела дочь в таком состоянии. Этот «коматоз» длился целых три года. Три года натянутых улыбок, отстраненного и пустого взгляда, отсутствия страсти к жизни. Три года замкнутости в себе и не желания быть частью этого мира, которые прекратились только благодаря нему – мужчине, который вернул Лекси страсть к жизни, желание дышать полной грудью и пробовать счастье на вкус. И теперь, когда его нет, бедная мать просто не знала, где найти чудо, способное помочь ее малютке. Оглянувшись, Эмма еле сдержала что-то вроде всхлипа, осмотрев эту замечательную комнату. Ее дочь собиралась здесь жить с мужчиной, которого безгранично сильно любила, собиралась выйти за него замуж и обустроить в этом большом светлом доме свой домашний очаг. Но.… Вместо этих правильных вещей, Алексис пришлось проводить в этом доме поминки своего жениха, понимая, что она никогда не проснется рядом с ним под этой крышей. Это так печально и так больно, что желудок женщины сжался в спазме – где в этой жизни справедливость, черт бы ее побрал? Тяжело вздохнув, Эмма покинула спальню, отправившись на поиски своей дочери. Дом уже был убран, за что спасибо прекрасной Эйприл. Она взяла на себя много забот и успешно их выполняла, погружаясь в работу с головой. Думаю, таким образом она могла хоть немного отвлечься от того факта, что потеряла близкого друга. Эта блондинка была прекрасным человеком, и Эмма привязалась к ней всей душой, искренне радуясь, что у её дочери появилась такая потрясающая подруга. -Ты не видел Лекси? – заглянув в детскую, чуть слышно спросила Эмма, заметив на кровати своего мужа, который обнимал Артура, грустно скрутившегося калачиком под мышкой своего дедушки. -Я думал, она с тобой, - хрипло произнес Майкл. – Все в порядке? Эмма лишь печально качнула головой, не в силах ответить мужу. -Это так не справедливо, - пробормотал мужчина, но мисс Миллс уже не услышала его слова, ведь отправилась на поиски дочери. Ее удивлению не было придела, когда она застала ту на первом этаже, в гостиной, где несколькими часами ранее толпились люди, пришедшие на поминки. И все таки, не для того был вылеплен этот дом – в его огромных комнатах должны были бегать толпы детишек Алексис и Джеймса, а не скорбящих людей в черном. -Что ты делаешь? – голос Эммы эхом разнесся по комнате. -Убираюсь. Убирается? Это определенно была не уборка, ведь Алексис накрывала всю мебель пленкой, укутывала диван обратно в «защитный панцирь» новизны. -Зачем ты накрываешь все обратно? -Я не буду здесь жить, мама. Ни сейчас, и не думаю, что когда-либо вообще. У Эммы перехватило дыхание – в каждом слове ее дочери слышалась нескрываемая боль и даже легкое безумие. Думаю, будь у нее спички в руках – та бы без раздумий сожгла этот дом дотла. -Но… -Без него у этого дома нет смысла, - Лекси даже не дала матери возможность открыть рот. – Он мне не нужен. -Я понимаю, - чуть слышно отвечает Эмма. – Я займусь кухней. По правде говоря, Эмма совсем не понимала, зачем все вновь накрывать пленками, но искренне желая поддержать дочь, она просто молча стала делать тоже, что и ее Лекси – укутывала все вещи защитной плевой, которая прилагается к ним с новизны. Они управились с домом меньше, чем за двадцать минут. Все вернулось к прежнему состоянию – казалось, дом еще не готов, ремонт продолжается, ведь все закутано, закрыто, затянуто плевой. Когда пришел черед спальни Артура – Майкл только шокировано покосился на свою дочь, после чего помог ей «укрыть» шкаф, принимая точно такую же позицию, как и его жена. Это было что-то вроде поговорки: «чем бы ребенок ни тешился – лишь бы не плакал». -Артур переночует у нас, если хочешь, - предложил Майкл, закрыв за собой дверь этого мертвого дома. -Ты тоже, - добавила Эмма, в надежде, что сможет вновь «спрятать» дочь под своим крылом опеки. – Ночуй у нас. Поживи пока у нас. -Я хочу побыть одна, - признается шатенка, заставляя родителей вздрогнуть от этой новости. – Простите. Мне это нужно. - Уверена? -Более чем. -Я без тебя не поеду, - вмешался в диалог Арчи, заставляя Алексис впервые за долгое время взглянуть на сына. – Я хочу домой. -Отпусти меня, - опустившись на корточки перед сыном, умоляюще произнесла Алексис. – Пожалуйста. -Я хочу с тобой. -Малыш, прошу, - ее голос надорвался, в глазах заблестели слезы. – Отпусти меня, пожалуйста. -Ты будешь все время плакать, - в его глазах тоже появились слезы. – Я хочу плакать с тобой. -Арчи, - Алексис поцеловала малыша в лоб, на мгновение зажмурив глаза. – Ты останешься у бабушки, и это не обсуждается. -Но мам… -У меня нет сил с тобой ругаться, так что садись в машину. Фыркнув, мальчуган развернулся на пятках, как любил делать его отец, и эффектно ушел в машину, захлопнув за собой дверь сильнее, чем ожидаешь от ребенка его возраста. -Он такой Джеймс, - качнув головой, пробормотала Алексис. – До мозга и костей. -С кем поведешься, - попытался пошутить Майкл, кривовато усмехнувшись. -Действительно. Шатенка даже не улыбнулась, а лишь окинула родителей взглядом, намекающим, что им тоже пора в машину. -Тебя подвести домой? -Хочу пройтись. -Лекси… -Все в порядке, правда. Я вас люблю, но и вам придется меня отпустить. Скрипя душой, родители поочередно обняли свою дочурку на прощание, прошептав слова поддержки. Затем они сели в машину и отправились в путь, разрешая Лекси проводить машину взглядом. Вот она и осталась одна. Наконец-то эта суматоха осталась позади, наконец-то ей не придется притворяться, что ее сейчас вообще что-либо интересует. Выплакавшись, Алексис почувствовала себя другим человеком. Ее разум окутал очередной странный туман, который был неподвластен контролю, как бы сильно она с ним не боролась. Окинув взглядом дом, вместо слез в ее груди лишь заточился камень, не разрешающий ей свободно дышать. Казалось, он лежит прямо на сердце, и именно поэтому ей так не хорошо. Дом, этот проклятый дом. Будь она чуточку безрассуднее – сожгла бы его, превратила бы пыль, не оставив ничего от этого огромного архитектурного строения. Но где-то глубоко внутри ее подсознание повторяло о затраченных деньгах, о труде, который вся ее семья вложила в это место, так что никакого огня, кроме того, что прямо сейчас полыхает в ее душе. Каждой клеточкой тела она мечтала больше никогда не возвращаться сюда, хоть и знала, что ей придется. Каждой мыслью она проклинала этот дом за то, в чем он не виноват. Он выполнил свою обязанность – вместил в себя кучу людей, чего не смог бы никогда сделать домик, в котором она сейчас живет. Смахнув со щек слезу, девушка наконец-то двинулась с места. Правда, даже прохожие замечали, как тяжело этой бледной, измученной шатенке дается каждый шаг – казалось, она вот-вот шлепнется в обморок, и ей срочно нужно подставить руки, дабы та не упала. Затмение – вот что это было. Алексис сама не понимала, куда шла, да и не смогла понять, как очутилась на том самом до боли знакомом месте – скамье, на которой она все эти полгода ежедневно ждала, что любовь всей ее жизни как в фильме о любви вернется домой. Но сегодня все было по-другому. Надежда была утрачена, а Лекси больше не чувствовала ничего. Пустота поглотила ее всю, без остатка, пробираясь в каждую клеточку ее тела. Ветер раздувал длинные волосы шатенки, щекотал ее лицо, а шум волн хлыстал уши, словно мог резать, как нож. Она сидела долго, почти что неподвижно, словно не в силах шелохнуться. Пустой взгляд сросся с океаном, а холодные руки и вовсе заледенели. В голове девушки звучала только одна, вечно повторяемая ею фраза: «твоё место — рядом со мной, а не быть поглощённым морем». Туман. Туман. Туман. Рядом на скамейку присел какой-то парень, но Алексис даже не заметила его. Лишь когда его голос обратился к ней в третий раз, девушка повернула голову на звук, пытаясь понять, что же ему угодно. Рыжеволосый парень был примерно ее возраста, а его медные волосы спадали кудрями на лоб, мило сливаясь с разукрашенным веснушками лицом. -Вы там самая девушка, которая ждет, верно? – повторил он, понимая, что шатенка наконец-то обратила на него внимание. – Я видел вас в новостях. В последние месяцы вашу историю крутят по телевизору чаще, чем семейство Кардашьян. Алексис лишь тяжело взмахнула ресницами, ничего ему не ответив и вернув свой взор к бушующей воде. -Знаете, моя девушка вами восхищается. «Вот это любовь!» - твердит она ежедневно, и не дает мне прохода. Она даже сравнивала вас с Хатико, представляете? А после того, как она увидела вашу речь на похоронах, которую кто-то выложил в «ютуб» – Мелоди помыла слезами пол! -Что вам нужно? – сорвалось с губ шатенки, которая просто не выдерживала его болтовню. -Я долго сюда добирался, чтобы взять у вас интервью! Ох, и, кстати, я журналист небольшого журнальчика «Бриз», и мы бы очень хотели издать статью о вас! -Боже, - Алексис закатила глаза, тяжело вздохнув, – у вас нет никакого уважения к чужому горю. -Это мои деньги, мисс. Вы, как моя коллега, должны понимать все эти тонкости. Кинув на парнишку озлобленный взгляд, Алексис искренне пожелала, чтобы он исчез. Пуф – и растворился вместе со всеми, кто ежедневно преследует ее последние полгода, наживаясь на ее горе. Кто бы мог подумать: журналистка и блогерша, ждущая своего мужчину домой после того, как он пропал без вести, стала новостью, о которой всем хотелось поговорить. В нижнем белье Алексис Миллс тут же начали «копаться», а ее личная жизнь и трагедия стала всеобщим достоянием. -Я ничего тебе не должна, - громко заявляет девушка, почти что испепеляя рыжеволосого взглядом. – Убирайся. -Ох, вы злитесь. Я понимаю, это одна из пяти «стадий» горя, о которых вы писали в своем блоге. Я изучил его вдоль и поперек, прежде чем решиться найти вас. Изучил вашу историю как молитву, она даже мое сердце задела. Жизнь так несправедлива, верно? Вы потеряли сестру, а затем вновь обрели смысл жизни, повстречав отличного мужчину. Но и его у вас отобрали. Знаете, я даже понимаю, почему вы вдруг стали так популярны. Конечно же, не будь ваше имя известно миру благодаря блогу, то вашу историю никто бы так и не узнал, но ваши подписчики, искренне любящие ваш труд и мысли, помогли разнести эту трагедию по всей сети, привлекая к ней всеобщее внимание. Боже. В эти секунды Алексис задумалась о том, сколько лет дают за убийство, ведь каждая частица девушки мечтала закрыть этому ублюдку рот навсегда. Может, это правда одна из стадий горя, но она ощутила такую ярость, какой не испытывала еще никогда – искреннее желание убить растеклось по венам шатенки потоком горячей лавы. -О вашей истории даже книгу написать не грех, ведь это так душераздирающе красиво и трагично. Люди любят читать о таком, особенно женщины. Когда не больно – им не интересно. Ваши статьи в блоге служат даже некой автобиографией, и если очень постараться, то можно написать захватывающую книгу. -Ха, а вы, значит, любите писать о боли? Отлично! Давайте я вырву ваш член с корнем, чтобы вы ощутили хоть толику боли, которую сейчас испытываю я с вырванным из груди сердцем! Думаю, тогда у вас получится лучшее описание агонии, которое когда-либо было в этом мире! -Ауч. Звучит так жестоко, мисс Миллс. -Ваше поведение тоже жестокое и неуважительное, дорогой коллега. -Понимаю. Но мне нужно написать эту статью, даже если вы вырвете моего дружка. -Да пошел ты. Иди нахрен, урод. -Даже не хочу представлять, насколько вам больно, мисс Миллс, потому что я просто уверен, что при других обстоятельствах вы бы не вели себя так по-хамски. Алексис вновь кинула на него испепеляющий взгляд, который, к сожалению, так и не работал. Как, черт возьми, избавиться от этого не умолкающего засранца? Он продолжал нести какой-то бред, который бесил, но шатенка игнорировала его. Игнорировала со всех сил, пока не услышала тот самый вопрос, который словно пощечина нанес ей удар по лицу. -Зачем вы вновь сюда пришли, Алексис? Верите, что ваш капитан все еще может вернуться? Вы собираетесь продолжать слепо ждать его до скончания веков? Слепо ждать. Господи. Еще вчера она бы именно так и ответила, Алексис бы волосы на себе рвала, доказывая ему, что ее возлюбленный вернется, и она в это верит. Но… Сегодня было другим. Этот день был тем самым переломным моментом, за которым следует осознание жестокой реальности. Эта россыпь вопросов словно вонзила кинжал в и так разбитое сердце девушки, добивая его остатки окончательно. Она шумно сглотнула, почувствовав ту самую худшую боль из существующих, а затем.… Затем девушка натянуто усмехнулась, пряча ее за улыбкой. -Ждать? – подняв глаза на кудрявого журналиста, почти что с безумством в голосе отвечает шатенка. – Он не вернется, и я прекрасно это понимаю. Сегодня я похоронила его. Мужчина, которого я так отчаянно любила мертв, что бы я не делала и где бы не сидела. Его нет. Джеймс был здесь, а теперь его нет. Конец. Словно я моргнула, и он ушел. - Стадия приятия, я понял, - пробормотал журналистишка, записывая что-то в блокнот. Его запись привлекла внимание девушки, и та вновь словно с ума сошла от ярости, заметив написанный им заголовок: «Была ли это настоящая любовь? Девушка, которая ждала, больше не ждет!» -Сукин сын, - срывается с ее губ прежде, чем она теряет рассудок окончательно, выхватив из его рук этот проклятый блокнот. Он даже попытался вернуть его, но вышедшая из себя Алексис в один миг отправила эту проклятую вещицу в дальние воды. Лекси швырнула его с такой силой, что у нее даже заболела рука, а ее глаза искренне насладились картиной падающего в океан блокнота. Волны тут же поглотили его, пожирая все записи без остатка. -Вы сумасшедшая! – воскликнул парень, кидаясь к бортикам и не в силах ничего сделать. -Я знаю, - сорвалось с губ девушки, которая на какую-то секунду даже улыбнулась, смакуя ярость и шок этого журналистишки. – Удачной статьи, ублюдок. Затем, девушка зашагала прочь отсюда, оставив кудрявого парнишку за своей спиной. Ярость в ее груди мгновенно погасла, словно она была огнем, в который вылили ведро ледяной воды. Это чувство пустоты, туманности, полной отключки от реальности вновь поглотило ее, заставляя вмиг позабыть о том, что она чувствовала злость или даже боль. Это был коматоз. Тяжелый, глубокий, дурманящий здравый рассудок коматоз - кратковременное безумие, в моменты которого ты теряешь себя. Ноги несли Алексис куда-то далеко, в места, где она давно не бывала – тихие, спокойные, безлюдные. Девушка бродила парком невыносимо долго, а в момент, когда ее ноги подкосились от усталости – она просто рухнула на траву под ногами. Зеленая лужайка у фонтана была как никогда привлекательной, собственно, как и небо, которое уже час как сменило свою голубизну на вечерний мрак и сияние. Ночь поглотила город, опустошая его улицы и оставляя Алексис, наконец-то, наедине с собой. Разве что чириканье птиц на деревьях прерывало эту звенящую в ушах тишину. Телефон в штанах девушки в очередной раз завибрировал, но она даже не удосужилась взглянуть на человека, который так отчаянно желал знать, где Лекси находится, и что с ней происходит. Она знала, что названивала ей мама, волнуясь за состояние дочери до безумия. Это точно была не Эйприл, и девушка понимала это. Она знала, что подруга не позвонит, как бы той не хотелось, после сказанного ей сгоряча на похоронах. Небо искрилось, переливалось, звезды падали с него, через мгновение умирая. Лекси же почти что не дыша смотрела на эту картину, не зная, как найти в себе силы подняться, не зная, как черт возьми, взять себя в руки и справиться с этим. Она не знала, как жить без него. Боже, а ведь он.… С ним столько всего связано. Этот человек был ее жизнью, ее солнцем, луной, звездами. Он был ее всем. Звезды сыпали с неба, и Лекси сама не осознала, как вспомнила об одной из подобных этой ночей – тогда был такой же умопомрачительно красивый звездопад. Ее ноги были переплетены с ногами любимого мужчины, а голова покоилась на его сильном, любимом плече. На языке все еще чувствовался вкус его губ, которые мгновением назад ее целовали, а губы слегка пощипывали от привычного раздражения, которое у нее вызывала его щетина. - Успела? – с усмешкой спросил он, указав свободным пальцем на падающую звезду. – Вот, еще одна! Загадывай! Джеймс выглядел таким красивым в этом ночном свете. Его лицо сияло от счастья, а тело излучало какое-то особое тепло, благодаря которому лежать на тонком пледе было совсем не холодно. Они часто смотрели на ночное небо, часто устраивали что- то такое, о чем не расскажешь никому, чего не показывают в фильмах, но это были особенные моменты, которые излучали любовь и тепло. Никакого секса, никаких пошлостей – только любимый мужчина, теплые объятия и прекрасное звездное небо над головой. Эти моменты.… Они доказывали подлинность его чувств, они говорили больше, чем любая постельная сцена, какой бы красивой и ласковой она не была. - У меня есть, все, чего я желаю, - срывается с губ шатенки, которая осторожно кидает взгляд на своего избранника. – Зачем мне загадывать что-то еще? - Уверен, что ты хочешь чего-то еще, - с усмешкой шепчет Джеймс. – Мы, люди, так устроены – достигая одной мечты, мы всегда желаем большего. - У меня есть Артур и ты, Джеймс, - лишь теснее обвиваясь вокруг него, признается Миллс. – Я достигла всевозможных вершин. Больше ничего не нужно. - Теперь я чувствую себя неловко. - Ха, значит, ты загадал желание? – подняв голову на локоть, Лекс тут же вгляделась в его лицо, изучая каждую эмоцию на нем и пытаясь понять, о чем же думает этот мужчина. - И чего же возжелал мой капитан? - Желает твой капитан только тебя, - игриво отвечает шатен, запуская руку в ее волосы. – Но загадал он то, что очень часто становится последствием этих желаний. Алексис вскинула вверх бровь, пытаясь понять, о чем же говорит этот идиот, но ее мозг все еще пытался отвергать подобные темы. -У тебя на лбу появляется такая милая венка, когда ты морщишь его, - Джеймс пальцем провел по той самой венке, не в силах перестать улыбаться. – Ты же знаешь, о чем я, просто не хочешь это признавать. - Желания и их последствия.… Почему ты любишь все так закручивать? - Потому что мне нравится, как ты морщишь лоб. -Джеймс, - с ее губ сорвался нервный смешок. - Ты ведь знаешь, что я получу желаемое, и это не зависит от звезд. Когда-то у нас будет сын или дочь, возможно даже несколько. Тебе не сбежать от меня, Миллс. Я хочу этого. Хочу дом на берегу океана и маленьких карапузов, которые будут обнимать меня так, словно я самый лучший человек на земле. - Джеймс… - Я люблю Артура так сильно, словно он мой родной сын, - продолжает шатен. – Но очень скоро он прекратит обнимать нас так, поверь. Все мы в каком-то возрасте отдаляемся от наших родителей. Это называется взрослением. И я не хочу останавливаться на Артуре. Мы уже достаточно взрослые люди и после свадьбы у нас только один долг – увеличить численность нашей семьи. - Знаешь, я по-прежнему жутко боюсь этой темы, - несмело признается девушка, бросив взгляд куда-то в сторону. – Но слышать, что ты хочешь от меня детей.… Даже вместе с чувством паники это вызывает такое приятное покалывание внизу живота. - У нас намечается прогресс, - притягивая Миллс к себе и нежно целуя, бормочет парень. А прогресс действительно намечался, ведь в те минуты Алексис впервые отнеслась к этой теме более-менее спокойно. Она даже допустила небольшую мысль, что, возможно, однажды и решится родить ему ребенка, но все же это будет не сегодня и не через год. - Если звезда вновь упадет, - отрываясь от его губ, произносит девушка. – Я знаю, что я у нее попрошу. Я буду молить ее о том, чтобы ты всегда возвращался ко мне. - Я обещал тебе это неоднократно, Лекс. Я покорю моря и океаны, чтобы вернуться к тебе, помнишь? - Помню. Ты победишь даже самого Посейдона, если придется. - Именно. Я сделаю все, чтобы вернуться к тебе, даже не сомневайся. - Ты ведь знаешь, что я не могу. Когда ты не рядом – мне всегда неспокойно. Словно… Что-то может забрать тебя у меня. Счастье очень хрупкая вещь, Джеймс. - Даже если со мной что-то случиться – это не значит, что ты не можешь быть счастливой, - после недолгой паузы, срывается с губ капитана. – Я хочу, чтобы ты была счастливой, даже если тебе придется жить без меня. - Без тебя это будет не моя жизнь. - Ох, перестань. Ты ведь знаешь, что если со мной что-то случится, я желаю только одного – чтобы ты жила дальше. Меня больше не будет рядом, чтобы напомнить тебе об этом, но все же, я не хочу, чтобы ты вновь цеплялась за прошлое и запрещала себе идти вперед. - Джеймс… - Разве ты не хотела бы этого для меня, Лекс? Не хотела бы, чтобы я был счастлив? - Конечно бы хотела, но… -Никаких «но». Просто пообещай мне, что ты отпустишь меня, если это понадобиться. Прошу, пообещай мне, что не будешь жить так, как жила… до встречи со мной. Он посмотрел на нее так, словно от этого взгляда зависела его жизнь, так что Алексис пришлось это сделать. Пришлось пообещать, что она будет жить без любви всей своей жизни, если ей придется. Но кто сказал, что она не скрестила пальцы, когда обещала? Шатенка ведь лучше всех знала, что, скорее всего, как бы ни пыталась – она не сможет это сделать. -Ты открыла мое сердце, Алексис, - играя с ее волосами, прошептал парень. – До встречи с тобой я даже не представлял, что можно настолько любить. Думал, это все хрень для сопливых фильмов, которые ты так любишь. Но… Я полюбил тебя так сильно, как никогда и никого не любил. Просто хочу, чтобы ты знала это. Знала, что в мире есть человек, который дорожит тобой настолько сильно, что не может дышать даже от одной мысли, что может потерять тебя. Сейчас, утопая в этом воспоминании, она вдруг поняла, что вместо того, чтобы поцеловать его в ответ на эти потрясающие слова, она должна была бы сказать что-то столь нежное и душераздирающе приятное. Но… Она лишь поцеловала его. Поцеловала с надеждой, что этого хватит вместо тысячи слов… Боже. Она ведь еще тогда знала, что у нее не хватит сил отпустить его, но пообещала Джеймсу совсем другое. И вот, когда его нет.… О каком обещании может быть и речь? Ведь жизнь без него в прямом смысле потеряла всякое значение. До этих секунд ей казалось, что больнее уже быть не может, но… Лекси еще никогда так не ошибалась. Поддавшись нахлынувшим на нее чувствам, шатенка подорвалась на ноги и со всех сил кинулась домой. Каждую клеточку ее тела вдруг заполнила ярость. Это было такое мощное чувство… Оно поглотило ее всю целиком, без остатка. Ярость не сдавалась, заставляя Лекси делать безумные, уму непостижимые вещи. Девушка не осознала, как оказалась дома, в их маленьком тесном гнездышке, в которое Джеймс больше не вернется. Это вызвало не только приступ злости, но и странную клаустрофобию. Ей вдруг стало слишком тесно в этом крохотном, в эти секунды чужом ей месте. Сама того не помня, Миллс начала крушить этот злосчастный дом, не жалея ни сил, ни мебель. Столы переворачивались, фотографии срывались со стен, а их рамки разбивались о землю, посуда билась, издавая протяжные болезненные звуки своей смерти. Жить в этом доме, который просто в каждом своем миллиметре напоминает о нем? В доме, который заполнен его фотографиями, вещами, воспоминаниями, в конце то концов? Мысль об этом настолько глубоко ранила эту сошедшую с ума птичку, что, казалось, она просто погубит все вокруг без остатка. Жить в этом доме без него? Она ненавидела себя за осознание этого факта. Ненавидела до тех пор, пока…. Не застыла, задумавшись о чем-то уму непостижимом. Лекси медленно опустилась на кровать, обдумывая эту злосчастную, посетившую ее голову мысль, которая казалась такой… совершенной. Ох уж этот дьявол, нашептавший ей на ухо сие безумие.… Именно за это он навеки заперт в аду. Холодными, околевшими руками девушка потянулась к ноутбуку, который покоился на ее полу после погрома, который она устроила в спальне. Ей вдруг стало так легко, так хорошо…. Она сама не осознала, как открыла свой любимый блог и начала писать нечто безрассудное, нечто страшное – Лекси определенно сошла с ума от нахлынувшей на нее волны боли. Ее слова резали острее «Экскалибура», а улыбка, с которой она их строчила, ужаснула бы любого. «Бортовой журнал: финальная запись Что же, пришло время принять сей факт – он мертв. Мужчина, которого я любила больше жизни, не вернется, и это не изменит даже ваша слепая вера в это. Сегодня, похоронив его, я наконец-то прозрела и мне жаль, что ваши сердца остались разбитыми. Все мы любим счастливые концы, но… Таким, как мы – «happy end» не положен. Поверьте, мое сердце тоже разбито. Разбито настолько, что мне даже кажется, на нем не осталось ни единого живого места. Джеймс погиб. Эта история подошла к концу, и, к сожалению, у нее трагичное завершение. Джеймс мертв. Блог мертв. И я… Я мертва тоже». Она одним кликом отправляет этот короткий кусочек текста в блог, даже не удосужившись проверить его на ошибки. По правде говоря, ей плевать на это. Лекси на все плевать. Миллс долго смотрела в стену, прежде чем найти силы, чтобы продолжить задуманное. Она убрала погром в комнате, аккуратно застелила постель. Все выглядело так штучно, так наиграно. Словно вместо знакомой всем девушки в спальне находился робот, делающий все на автопилоте. Ах, вот она берет белый лист и ручку. Что-то пишет, уронив на бумагу парочку предательских слезинок. Затем, шатенка сгибает лист пополам, подписывая его коротким, незамысловатым словом «сын». Что это? Что она делает? Зачем ей аптечка? Почему по ее щекам текут слезы, и что за безумие нашептал этой пташке Люцифер? Ответ был слишком очевиден: она не собиралась жить в этом доме без Джеймса. Лекси приняла решение, что и вовсе жить не собирается. Кто бы остановил эту безумную дуру, которая дрожащими руками выдавливает все имеющиеся у нее таблетки? Кто бы врезал ей так, чтобы она опомнилась? Кто бы привел Алексис в себя и спас от ужаснейшей ошибки, которая сейчас казалась ей идеальным решением? Кто бы… Кто бы…. Боже, девочка, не делай этого. Зачем ты глотаешь эти таблетки, горько рыдая? Зачем ты кладешь их на язык и запиваешь водой? Не делай это, глупышка. Не делай. Обезумевшая, заледеневшая, машущая «привет» самому дьяволу, она просто желала уснуть. Уснуть и никогда больше не просыпаться. Лекси опустошила половину содержимого аптечки и рухнула на подушки, понимая, что ее сейчас стошнит. Нужна небольшая пауза, прежде чем она возьмется за это грешное дело вновь, ведь оставить хоть один препарат без внимания шатенка определенно не собирается. Она смотрит в потолок, пока ее сердце отбивает свой последний в жизни бешеный ритм, а слезы медленно стекают по щекам на подушки. Мир постепенно становится туманным, далеким. Если честно, то боль отступает, а на душе становится так…. Приятно пусто. Ей нравится это ощущение. Нравится понимать, что все скоро закончится. Нравится мысль, что боли больше не будет. Таков был ее план – отдать жизнь прямо в руки дьявола, и, казалось, его уже ничего не может нарушить. Но судьба, кажется, решила вмешаться, поставив ей последнюю подножку. -Мама? – голос сначала был тихим, совсем слабым, так что Алексис приняла его за галлюцинацию. – Мама? Ма? Мамуль! Ма? Она уже давно сбилась со счету времени. Одна минута? Две? Может, прошел уже час? Мир погрузился в туман, да и голова так тяжело поднималась с подушки за очередной таблеткой, ведь пора бы покончить с последней горсткой в руке, как вдруг…. Дверь в спальню тихо скрипнула. - Мама? – малыш застыл в пороге, замечая самого родного человека в странном состоянии на кровати. -Арчи? – чуть слышно выдохнула она, понимая, что не видит собственного ребенка за пеленой слез, которые затянули ее глаза. -Ма? – он смотрит на нее с неподдельным шоком, даже испугом. – Что ты делаешь? Лекси кидает взгляд на свою ладонь, наполненную разноцветными капсулами, а затем переводит взгляд на ребенка. Ладонь. Ребенок. Ладонь. Арчи. Все плывет, но сознание, хоть и помутнело, но все еще при ней. Что ему ответить? Как рассказать о том, что же на самом деле делает его непутевая недомать? -Ма? – он смотрит на нее так, словно все понимает, и от этого Лекси становится еще хуже. Она вдруг поймала себя на мысли, что решила оставить его на произвол судьбы, как Лорел, но только на этот раз все хуже…. На сей раз мать Артура бросает его по собственной воле, наплевав на этого ангела и его чувства. Миллс вдруг осознала, что же, черт возьми, наделала. Лекси поняла, как эгоистично поступает, наплевав на самое дорогое, что у нее есть. Шатенка даже не осознает, как разжимает ладонь. Капсулы соскальзывают с ее ладони с особой легкостью, а затем они игриво рассыпаются по кровати и ламинату, выстукивая свою песенку. «Что же я наделала?» - спрашивает она сама у себя, не в силах оторвать взгляд от Артура. Ей хочется вскочить с постели, хочется молить у него о прощении, но тело больше не принадлежит девушке. Оно поддалось дурману, который теперь бесцеремонно излизывает ее тело, отравляя. В эти же секунды ее начинает трясти. Трясти так, словно она впадает в какое-то шоковое состояние. Но, правда в том, это было не действие таблеток. Ее колотило от отвращения к самой себе и тому, что она сделала. Только растерянный, напуганный и с полными слез глазами мальчик смог привести ее в чувства. Только ему удалось сменить одно безумие на другое – грудь шатенки заполнило необъятное чувство вины. Но, кажется, уже.… Слишком поздно? -Артур, позови на помощь, - понимая, что он никак бы не добрался сюда сам, умоляет Алексис. – Прошу. Маленький Миллс несколько раз моргает, прежде чем со всех ног кинуться к выходу, оставляя Алексис наедине с собой и ее помутневшим рассудком. Шатенка пытается встать, но ничего не получается – руки и ноги больше не подвластны ей. -О, Боже, - слышит Лекс словно вдали и тут же поднимает глаза. – Боже! На пороге спальни показывается блондинка, а выражение ее лица не опишет ни одно слово в мире. Таблетки, рассыпанные по полу, их рваные обертки на кровати – Эйприл хватило доли секунды, чтобы понять, что происходит. -Что ты наделала? – почти что в истерике кричит она, кидаясь к подруге и хватая ее в свои тонкие, слабые руки. – Дура! Господи, какая же ты дура! Эйприл пытается поднять Алексис, стащить ее с кровати, но это оказывается не так-то легко. -Кендалл! – кричит она громко и так неистово, что, кажется, ее боль разнеслась по всей округе импульсом. – Кендалл! О, Боже! Кендалл! Она тащит Лекси к уборной, падая, спотыкаясь, пока та постепенно начинает терять связь с этим миром. -Не отключайся, - умоляет Эйприл. – Прошу, помоги мне. Давай же, Лекс! Вставай! КЕНДАЛЛ! Шмидт влетает в комнату, да так, что еле успевает разминуться с дверью, и картина, которую он застал, приводит его в шок. -Кендалл! – выкрикивает Эйприл. – Помоги же мне! Он тряхнул головой, пытаясь привести себя в порядок, и лишь затем приземлился на колени рядом с любимой, перенимая у нее эстафету и подхватывая Алексис на руки. Ему это удалось куда проще, так что в два шага он оказался в уборной, где поставил Лекси на ноги и, поддерживая, попытался умыть эту шатающуюся и закрывающую глаза девушку. - Наклони ее, - приказывает Эйприл, игнорируя свою истерику и потоки с глаз. – Держи волосы, помоги мне. Эйприл сама не осознает, как запихает руку подруге в рот, пытаясь вызвать у нее рвотный рефлекс. Боже, как же все это выглядело ужасающе… Особенно для ребенка, о котором все позабыли. Артур же следовал по пятам за взрослыми, наблюдая ужаснейшую из картин – его мать потухает на глазах. Он был совсем крохой и хотел бы не понимать ничего, но будучи слишком смышленым, он догадался, что его мама умирает. Арчи уже видел такое в ночном фильме, видел, как тетя напилась таблеток и умерла. От понимания, что он может потерять маму, Арчи хотелось кричать и рыдать, но он лишь стоял у двери и молча смотрел на то, что детям не положено видеть ни в каком возрасте. Хуже всего, что у малыша в голове пронеслась мысль о том, что это его вина. Такой маленький, но уже с таким грузом на душе – он думал о том, что если бы он был рядом с ней, то маме не стало бы плохо. Как жаль, что этот светлейший в мире ребенок не понимал, что если бы не он и его истерика в виде «я буду спать только дома», спровоцированная страшным предчувствием, то его мать скончалась бы этой ночью в собственной постели от передозировки медикаментов. Жаль, что Арчи не понимал, что именно он спас свою маму от погибели. Вот он – желаемый результат. Эйприл смогла вызвать у подруги рвоту, как бы противно это не звучало, да и не выглядело. Таблетки начали возвращаться, и плевать, что все это Алексис выплевывала в раковину. Плевать на все, только бы ее спасти. Эйприл держит подруге волосы, параллельно помогая Кендаллу удерживать ее на ногах, которые то и дело подкашиваются. По правде говоря, Эйс видела подобное только в фильмах, не более. Суициды не входили в ее повседневные дела. Но вот, она здесь, и она несколькими секундами ранее нажимала на язык подруге – не таким желаешь заниматься после и так опустошивших тебя до края похорон. Эйприл сама не понимала, откуда у нее познания в этой сфере, как и не понимала, где берет силы заниматься этим ужасом, но она то вызывала у Алексис рвоту, то трепала ее по лицу, то заставляла ее пить теплую воду, чтобы та сама смогла повторно опустошить свой желудок. Это продолжалось целую вечность, раза три, может четыре, пока Кендалл не приказал блондинке остановиться, понимая, что этого достаточно для оказания первой медицинской помощи. Затем, Эйс умыла подругу с мылом и сменила ей кофточку, ухаживая как за маленьким ребенком. Спустя пять минут Кендалл уже выносил шатенку на руках из ее дома, а Эйс, держа за руку шокированного ребенка, следовала за ним по пятам в машину. Нарушая все возможные правила, они домчались в больницу за считанные минуты, надеясь, что сделали все правильно и смогли оказать первую медицинскую помощь. По правде говоря, в машине Эйприл даже загуглила эту тему и облегченно выдохнула, понимая, что ее инстинкты сработали в верном направлении. Только передав шатенку в руки врачам, Эйприл наконец-то смогла сделать глубокий вдох и набрать полную грудь воздуха. Господи. В голову блондинки вдруг начали лезть ужасные мысли, которые она прогоняла прочь, но это было не так-то просто. А что, если бы она не приехала? Что было бы, если бы Артур не начал истерить, да еще с такой силой, что его пришлось везти домой? Единственное, чему она была действительно рада, это то, что они с Кендаллом вовремя заехали к Миллсам старшим, чтобы отдать забытую в их машине куртку Артура. Да, она пережила ужас и ее до сих пор колотит, но что было бы, если бы эту картину застала мама Алексис, которая привезла бы Арчи с мистером Миллсом? Как разбились бы их сердца? А что, если бы они приехали позже? Может, ее сердце сейчас тоже разбито, но это ни в какое сравнение не шло бы с тем, что ощутила бы мать, которая нашла бы своего ребенка, пытающегося покончить с жизнью. -С мамой ведь все будет хорошо? – прервал тишину в коридоре Арчи, который скрутился клубочком на коленях у Кендалла, словно был маленьким котенком со сломанной лапкой. – Да? - Конечно, - тут же ответил Шмидт, теснее прижимая к себе парнишку и целуя его в макушку. – Мама заболела, и ее сейчас лечат. - Ты как мама, - грустно признается Арчи. – Думаешь, что я такой маленький, что ничего не понимаю. Я знаю, что она выпила много таблеток. И знаю, что она умрет. И у меня никого не останется. - Не говори так, - вмешивается в разговор Эйприл, которая вдруг словно приходит в себя, понимая, что этот мальчик сейчас чувствует гораздо больше боли и шока, нежели они с Кендаллом вместе взятые. – Врачи ей помогут, Арчи. Не смей даже думать, что мама умрет. - В фильме тетя умерла. - Но мы ведь не в фильме, верно? Нас скоро позовут к маме, и ты поймешь, что ошибаешься, обещаю. Мама не бросит тебя, малыш. Разве она так может поступить? Она ведь так тебя любит! Кажется, слова блондинки утешили Арчи, и он в них даже поверил. В ответ он промолчал, зарываясь носом подмышку к Шмидту и пряча свое лицо. Эйприл и Кендалл лишь обменялись тяжелым взглядом, после чего Эйс пришлось смахнуть со щек пару предательских слезинок. Боже, и когда же этот чудовищный день уже, черт возьми, закончится? Казалось, блондинка больше не выдержит. Она не такая сильная, какой пытается казаться. Но день не спешил заканчиваться, медленно отстукивая минуту за минутой. Они сидели в коридоре больше часа, прежде чем медсестра подошла к ним, рассказав обо всем, что они проделали с Алексис. И звучало это достаточно шокирующее и неприятно, но, зато, эффективно. Ждать, когда их пустят к Лекс, пришлось достаточно долго, но все же, они выдержали это испытание на неудобных больничных креслах. Уснуть этой ночью удалось только Кендаллу, Артур же дремал по пятнадцать минут максимум, содрогаясь и просыпаясь со слезами на глазах. Вытирать эти слезы приходилось Эйприл, которая глаз так и не сомкнула, как бы ни мечтала об этом. Она всю ночь думала, думала, думала. Накручивала себя, плакала, пыталась придумать, как рассказать об всем Миллсам старшим, чтобы не сильно травмировать их, затем вновь плакала и злилась то на себя, за то что оставила подругу в таком состоянии, то на Алексис за то, что она сделала. И когда жизнь стала такой сложной? Почему людям за минуты счастья приходится платить такую монету? И почему так страшно смотреть на то, как человек, который все время держался, вдруг полностью потерял контроль над собой? Да, у нее бывали срывы, но в основном Алексис все эти полгода справлялась со своим горем на пятерку. Но… в конечном итоге она сдалась. Даже самую мощную сталь можно разломать. Вот и с человеком так же. Злость кромсала душу блондинки, она и изъедала изнутри, отравляла мысли. Но в момент, когда они вошли с Арчи в палату, оставляя Кендалла спящим в коридоре и укрывая его пледом, который медсестра принесла для малыша, Эйприл вдруг поняла, что злости больше нет. Увидев ее – бледную, почти мертвую на вид – блондинка почувствовала только укол боли в нервную систему. Больше ничего. Когда Алексис увидела их на пороге своей палаты – перепуганных, замученных, взволнованных до придела – ее сердце на миг остановилось. Ей захотелось выть на луну от ненависти к себе, которая заполнила ее с новой силой. Что же она наделала? И как, черт возьми, вымолить прощение за это? Артур, не смотря на все свои обиды и страхи, тут же кинулся к маме. Он запрыгнул на больничную койку так быстро, что Лекси не успела опомниться, как уже прижимала его к себе и плакала, умоляя простить ее. -Прости, - глотая слезы, шептала шатенка. – Прости меня, прости, прости. Я так люблю тебя. Люблю, люблю. Прости, Арчи. Прости. Он молчал, обнимая ее, не в силах отпустить, словно если парнишка сделает это – мама выскользнет из его рук и больше не вернется. Ох, как же он перепугался. И как же сильно болело его сердечко – одному богу известно. Но он настолько сильно любил эту женщину, что готов был простить ей все, что угодно, лишь бы больше никогда вновь не думать, что он может ее потерять. Время наконец-то перестало стоять на месте, часы затикали, даже не смотря на всю боль, царившую в жизни этих людей. Эйприл так и стояла в дверях, наблюдая за тем, как Алексис молит о прощении сына, как отчаянно ребенок обнимает свою мать, пронизанный страхом потерять ее до самой глубины души. Сказать, что это ее ранило – ничего не сказать. Но, почему-то, она не находила в себе силы подойти к подруге. Эйприл лишь стояла в дверях, благодаря Бога за то, что все обошлось. Но.… Нет, она не может подойти к ней. Это слишком больно. В какой-то момент, когда в палате наступила тишина, а слезы закончились – Эйприл поняла, что Артур наконец-то уснул. Умостившись рядом с мамой, малыш наконец-то смог сомкнуть глаза и отключиться от этого мира. Кажется, блондинка даже немножко завидовала ему – он забылся в сладком сне, наконец-то чувствуя спокойствие в объятиях не бросившей его мамы. -Эйприл, - наконец-то решилась заговорить шатенка, которая уже минут десять смотрела на подругу своим уставшим, измученным взглядом. - Мне не нужны твои извинения, - сухо произносит блондинка, чувствуя, как глаза затягивает пелена слез, а в горле застревает ком. – Не стоит. -Я знаю, что ты злишься, Эйс. Это нормально. И я все пойму, если ты уйдешь. -Я не просто злюсь, - признается Паттерсон, смахивая слезы с лица. – Я в бешенстве. Ох, Миллс. Я так тебя ненавижу. Всем своим сердцем! -Эйприл… -Нет уж, слушай, Миллс. Я ненавижу тебя за то, через что ты заставила меня пройти. Потерять его, а затем еще и тебя?! Уф! Ты такая… Господи, как же я…. -Прости. -Не могу. Это слишком больно. -Я знаю. Я тоже не смогу себя простить за это. - Чем ты вообще думала, идиотка? Как тебе пришла в голову такая чудовищная мысль? -Эйс, я… Я не знаю. Просто.… Понимать, что я его больше не увижу, было гораздо хуже, чем умереть. Я знала, что однажды нас разлучат, но надеялась, что когда придет время – я уйду первой. Или же, я потеряю его в глубокой старости. Тогда это было бы нормально, и я бы смогла смириться. Но сейчас.… Кажется, я не смогу принять это никогда. -А как же Артур? Как ты могла так поступить с ним? Как ты могла так поступить с родителями? Как могла так поступить… со мной? -Эйс… -Больше никогда так не делай, слышишь?– не в силах сдержать всхлип, умоляет Эйприл. - Второй раз я не выдержу! -Не буду, Эйс. Клянусь. -И ты отправишься к психологу, или на терапию! Куда вообще отправляют суицидников? Ты отправишься туда, слышишь? -Я сделаю все, что скажешь, Эйс, лишь бы ты меня простила. -Я уже простила, - всхлипывая, признается блондинка, пересекая разделяющее их с подругой расстояние и присаживаясь на краешек больничной койки, хватая свою шатенку за руку. – Но сердиться буду еще долго. -Прости, что я так поступила.… Просто.… Я, правда, не знаю, как мне жить дальше. Как, чёрт возьми, жить в мире, в котором нет его? -Ты привыкнешь. День за днем, день за днем. Все однажды станет на свои места. -Эйс, я… Я не смогу. -Ты должна. -Я знаю. И я знаю, что должна жить дальше, но я, правда, не смогу. Мне уже не помочь, Эйс. -Возможно. Но это не значит, что я не буду пытаться. Нравится тебе это или нет, - Эйприл украдкой взглянула на Артура. – Но ты не одна. У тебя есть сын, есть родители, есть мы с Кендаллом. Ты не будешь преодолевать этот путь в одиночку, мы вместе начнем новую жизнь, с чистого листа. Я не говорю, что это будет легко, и не обещаю, что будет безболезненно. Но клянусь, что шаг за шагом, день за днем, ты начнешь исцеляться и вернешься к нам. Мы будем продолжать жить без Джеймса, ведь другого варианта у нас нет. Мы должны это сделать хотя бы потому, что он бы хотел этого для нас. Знаешь, он все еще жив. Жив в тебе, во мне, в Артуре, в каждом из нас. И покуда у нас есть теплые воспоминания о нем – Джеймс будет жить. Они – это подарок, который мы должны беречь. Мы должны жить, слышишь? Мы будем любить Джеймса, даже если его нет...