Ороборо: Арлекин

Чанёль торчал у окна, смотрел на едва-едва посветлевшее на востоке небо и пил апельсиновый сок прямо из коробки. Сок купил вечером. Потому что Чонин запрещал ему пить апельсиновый сок по утрам и на пустой желудок. Дескать, очень вредно для здоровья. Особенно если запивать кофе. Кстати... Чанёль сделал себе термоядерный по крепости кофе и принялся запивать его апельсиновым соком. Ночью он почти не спал — отвык от холодной постели. От огромной холодной постели, где сейчас приходилось тихо лежать в гордом одиночестве. Чонин так и не вернулся ни в полночь, ни позднее, ни вот сейчас — на рассвете. Скорее всего, либо остался спать на матах в своей проклятой школе, либо пошёл в ночную баню — там тоже можно было переночевать. Отсутствие Чонина в отделении до полудня не вызвало у Чанёля тревоги, но когда и после полудня Чонин не появился, он забеспокоился и сунулся в кабинет капитана Бана. — Он, кажется, уехал, — невозмутимо сообщил ему капитан. — А ты разве не в курсе? Живёшь же с ним. — Нет, не в курсе. Может, он забыл сказать? — Ага, конечно, — со скепсисом отозвался капитан. — Он получил разрешение на прохождение то ли стажировки, то ли на курсы какие-то. Если сдаст экзамен, получит место получше этого. Скорее всего, в береговой. Будет тренировать снайперов или ещё что-то такое, в этом духе... — Капитан Бан выразительно пошевелил пальцами в воздухе. — Думаю, он не просто так получил такую возможность. Либо протекция сверху, либо за заслуги в морской операции. Кто знает. Чанёль тут же предположил, что без генерала Чон Юнхо тут не обошлось — не зря же тот накануне как раз заявился и уволок Чонина. Ну точно же! Вот гад! — Это надолго? — Две с половиной недели, — пожал плечами капитан Бан. Чанёль вышел из кабинета, закрыл дверь за собой и сдавленно простонал в голос: — Две, чёрт бы их подрал, с половиной недели! Да я же сдохну к чёртовой матери, с-с-су... — Тебе нехорошо? — удивлённо вопросил пробегавший мимо коллега. — Мне прекрасно, — огрызнулся Чанёль и убрался за свой стол. После работы он приехал к ресторану матери, но зайти не осмелился. Просто стоял у стеклянных стен, смотрел, как внутри привычно снуёт персонал, за столиками сидят клиенты, а мама у стойки проверяет карту вин. Не то чтобы он сожалел о поступке Чонина и том поцелуе напоказ, просто сомневался, что... Да каждая собака в отделении знала о его влюбчивости. Он влюблялся хотя бы раз в год — как минимум. Все ржали над этой его чертой. И ржали при Чонине, так что Чонин тоже был в курсе. Тогда почему? Сам Чанёль не испытывал никакой уверенности в том, что всегда будет рядом с Чонином. Пока что он хотел быть рядом всегда, но это «пока что». Через час, два, через день или неделю он мог влюбиться в кого-то другого, и что тогда? Дома он долго ворочался на кровати, потом принёс подушку из комнаты Чонина, пропитанную запахами хвои и мандарина. Этот аромат успокаивал Чанёля и помогал ему уснуть, чтобы увидеть во сне Чонина. День за днём Чанёль приходил на работу, вечером торчал у окон ресторана мамы, переминаясь с ноги на ногу, уходил домой только тогда, когда из-за озноба зубы начинали стучать, как кастаньеты, нюхал подушку, как токсикоман, засыпал и обнимал Чонина во сне. Когда со дня отъезда Чонина минуло две с половиной недели, Чанёль вернулся с работы и обнаружил, что дверь в комнату Чонина распахнута. Он кинулся туда и замер — ноутбук, тетради, ручки и карандаши, плед из верблюжьей шерсти — всё пропало. Из шкафа вещи Чонина тоже исчезли. На столе остался лист, аккуратно сложенный в лучших традициях прошлого века: два сгиба — и три ровных и одинаковых части. Чанёль медленно отогнул первую треть листа, затем последнюю, опустился на стул и прикипел взглядом к ровным строкам. «Ёлли, я зашёл за вещами, не пугайся — это не ограбление. Я получил должность инструктора, как и хотел. Буду работать в другом отделении теперь. Надеюсь, ты помирился с родными и изобрёл убедительную ложь, для тебя — раз плюнуть, с твоими-то опытом и находчивостью. Пока был далеко от тебя, много думал. О тебе. Зачёркнуто. О нас. Наверное, ты прав в определениях. Мы никогда не говорили об этом, я просто думал, что всё очевидно. Похоже, нет. Помнишь, я как-то говорил тебе, что я жуткий собственник? Я говорил, что ты мой. И это были не пустые слова. Мне невыносима сама мысль о том, что нужно лгать и делать вид, будто мы лишь коллеги или приятели. И... Знаешь, это было больно — слышать каждый раз твою новую ложь и жалкие оправдания, почему мы не можем остаться на ночь в доме твоей матери. Я понимаю, что выставлять наши отношения напоказ глупо, и я бы никогда этого не сделал хотя бы из уважения к твоей семье. Но одно дело — соблюдать рамки приличий, и совершенно другое — скрывать отношения от самых близких людей, прятаться и лгать. Я надеялся, что ты наберёшься смелости и скажешь своей семье, что я тот, кто тебе дорог. И тот, с кем ты хочешь быть рядом. Или позволишь сказать это мне, если сам боишься. Неважно, впрочем. Как оказалось, я был всего лишь парнем, с которым ты просто трахался. В этом случае... прости меня за то, что доставил столько проблем. Хотя — опять же — думаю, тебе не составит труда выкрутиться и придумать новую ложь. Или можешь не придумывать ничего, я постараюсь всё исправить, потому что для меня ты никогда не был парнем, с которым я просто трахался. Всё-таки из нас двоих именно я оказался сентиментальным романтиком и дураком. Если ты дочитаешь до конца это письмо, буду рад. Написать это было трудно, но всё же проще, чем сказать при встрече. К тому же, если честно, я не хочу тебя видеть. Предпочёл бы забыть. Перечитал сейчас всё, что написал, и посмеялся над собой. Моя обида выглядит несколько по-детски, да? Неважно. Я думал, что нашёл в тебе свой дом. Показалось. Прости». Чанёль прижал руку с письмом ко лбу и зажмурился крепко-крепко — до ярких кругов перед закрытыми глазами. Потом он торчал под хлопьями снега, смотрел через стекло в зал и не отводил глаз от сидевшего за стойкой Чонина. Тот медленно потягивал через трубочку молочный коктейль и наблюдал за матерью Чанёля, которая игнорировала его. Демонстративно. Но Чонин не уходил. Чанёль успел окоченеть на улице, поэтому ушёл раньше, сжимая ледяными пальцами письмо в кармане. Утром капитан Бан вручил ему ключ. — Чонин забегал, просил вернуть тебе ключ от квартиры в общежитии. Чанёль кивнул и сунул ключ в ящик стола. Какая разница теперь... В кармане лежало смятое письмо — Чанёль уже выучил его наизусть. Ещё немного позднее стало не до этого, потому что пришлось просматривать дела из старого архива. Одна стопка с документами расползлась, понадобилось отрезать кусок провода, чтобы перевязать бумаги. Чанёль вытянул из кармана нож и удивлённо уставился на подвеску с опалом. Камень больше не переливался радужными оттенками и не сиял. Он потускнел, «погас», казался серым и невзрачным. Чанёль потёр опал между ладонями, но это не помогло. Хотел протереть тканью, но вовремя вспомнил, что Чонин, кажется, говорил, что камень хрупкий и нежный, могут остаться царапины. Но все попытки Чанёля вернуть камню былые яркость и цвет ни к чему не привели. Каждый вечер он вновь и вновь торчал у стекла и смотрел на Чонина, околачивавшегося у стойки с решительным видом. Мама по-прежнему его игнорировала, но зря. Уж Чанёль отлично знал, насколько Чонин упрямый. Замёрзнув, Чанёль тяжко вздохнул и побрёл к машине. Он не оглянулся и не увидел, как мать смотрела ему вслед. И не видел, как она после перевела взгляд на Чонина, затем направилась к стойке. Чонин вздрогнул от резкого стука и вскинул голову. — Добрый ве... — Оставь свои хорошие манеры — они сейчас не слишком-то уместны после твоей выходки. И ты сюда каждый день мотаешься уж точно не для того, чтобы блеснуть манерами в приличном обществе. Я так понимаю, у тебя есть что сказать. Думаешь, это стоит того, чтобы я послушала? — Определённо, — с железной уверенностью подтвердил Чонин. — Тогда присядь и начинай. С чего-нибудь. Пока я в настроении тебя слушать. Чонин дождался, пока сядет мать Чанёля, затем опустился на табурет и переплёл пальцы обеих рук, вздохнул и заговорил негромко, стараясь никуда не смотреть — только на гладкую поверхность стойки. Чанёль явился на следующий день и растерянно остановился у прозрачной преграды, внимательным взглядом обвёл весь зал, но Чонина не увидел. Это было сильным ударом. Оказывается, он привык к этому — видеть Чонина каждый вечер, смотреть издали. Сегодня Чонин не пришёл в ресторан, и мир Чанёля снова разбился вдребезги. Именно тогда, когда он немного успокоился. Он сделал шаг назад, второй, повернулся к машине и застыл, раскрыв рот от изумления. Перед ним стояла мать. Она зябко куталась в тёплую шаль и смотрела на него строго и одновременно устало. — Ну и долго ты будешь под окнами мяться? Зайти не судьба? Обязательно надо простыть и слечь с температурой, чтобы всё само собой образовалось? — Мама... — Ну что? Живо давай, ну! Какой же ты всё-таки ребёнок... Такой длинный вымахал, а ума всё равно нет. Чанёль послушно зашёл в ресторан, позволил умыть себя тёплой водой и принялся вытирать руки бумажным полотенцем, потом отыскал мать в одной из отдельных кабинок. Она сидела за низким столиком и расставляла тарелки и миски с едой. — Садись. Чанёль тихо опустился на подушки и взял палочки. Мать позволила ему в тишине съесть половину порции салата из осьминогов, только тогда завела речь о деле. — Что он отощал, что ты. Смотреть противно. — Мама... — Я говорила с ним. Вчера. Теперь хочу тебя послушать. — Э... О чём же мне говорить? — О нём. Или о себе. Или о вас обоих? И как так вышло? — Не знаю. — Чанёль отодвинул тарелку. — Я про то, что ты вдруг с ним. Он же недавно приехал, да? Когда же ты успел? Или это было на спор? — Какой ещё спор? Я же не студент больше, а взрослые люди спорят на более умные вещи. — Уж конечно. Так как тебя так угораздило? Чанёль виновато повертел в руке палочки для еды, отложил их и с трудом проговорил: — Просто увидел его... и всё. А он ещё улыбался мне. Ты видела его улыбку, знаешь. — Чанёль поправил ворот свитера и прикрыл глаза. — Он сказал, что я красивый. Остальное... как-то само по себе вышло. Когда мать громко всхлипнула, Чанёль убито понурился. Она торопливо вытерла глаза и придвинула ему чашку с чаем. — Совсем меня не бережёшь, обормот. И себя тоже. Ты любишь его? — Что? Я... — Чанёль растерянно смотрел на чаинки в подкрашенной воде и не знал, что сказать. — Посмотри на себя только... — Мать снова всхлипнула и прижала к глазам салфетку. — Бледный весь, днями под окнами топчешься, как потерянный щенок. И только и делал, что смотрел на него. Знаешь, что он мне сказал? — Просил что-то передать? — вскинулся и оживился невольно Чанёль. — Господи... — Мать всплеснула руками и разрыдалась. Чанёль пересел к ней, обнял и принялся гладить по голове и плечам, глупо уговаривая не плакать, говорил, что всё хорошо. Говорил и сам себе не верил. Какое уж тут «хорошо»? Ему бы ненавидеть Чонина за это — появился и перевернул всё с ног на голову, но не получалось. Оба виноваты, как ни крути. Мать немного успокоилась, вытерла лицо салфеткой и помотала головой. — Ничего он тебе не передавал. Он ко мне приходил. И говорил только со мной. Он так сказал мне, мол, госпожа Пак, вы мать Чанёля, поэтому должны меня понять лучше, чем кто-либо ещё. Потому что вы любите его. И потому что я тоже его люблю. Наглец эдакий, — мать вздохнула. — Попросил прощения за то, что сделал. Дескать, это было глупо и по-детски, но он считал, что я имею право знать и не жить во лжи. Сказал, что не нужно прогонять тебя из-за него. Лучше прогнать только его, а ты ни в чём не виноват. Попросил помириться с тобой и обещал, что больше не будет крутиться рядом с тобой. И что же теперь с вами делать, а? Как теперь быть? Отец сердится, Юра все глаза выплакала, скучает. И ты тут ещё... А такие солнечные были, когда приезжали. И теперь вот... Сынок, ты любишь его или нет? Если блажь такая, то так и скажи. Но если... если нет, то... — То что тогда? — упавшим голосом уточнил Чанёль. Потому что не блажь. Потому что... Чонин его любит, оказывается. Козёл. Хоть бы раз прямым текстом сказал, а не разворачивался с гордым видом и не сбегал, оставляя Чанёля в прострации с кучей намёков в стиле «догадайся сам». Ну, то есть, наверное, догадаться можно было, но Чанёль никогда не называл себя гением, чтобы с лёгкостью щёлкать такие шарады. И вообще, влюблённые люди всегда тормозят — это нормально. — То... — мать опять вздохнула, — и такое бывает, что уж теперь. — Что?! — опешил Чанёль от неожиданности ответа. — И ты не будешь против, если я... мы... ну то есть... — Я не хочу видеть, как ты мучаешься. И не хочу видеть, как мучается он. Всё это время вы были безупречны, никому плохо из-за вас не было. Почему я должна быть против? Я хотела бы другого для тебя, но ты же моя кровиночка. Как я могу желать тебе несчастья? Неужели ты так плохо думаешь обо мне? Разве я хоть когда-нибудь оставляла тебя одного? Разве это не я всегда тебя поддерживала? И когда ты в полицию пошёл, скандал какой был, помнишь? Разве я тебя не поддержала? Ну что ж ты дурной такой? И врал мне ещё. Смотрел в глаза и врал... Мать опять разрыдалась, и Чанёль снова успокаивал её, извинялся и уговаривал не плакать. Впрочем, худшее уже осталось позади — он знал, что мать против не будет. Это — самое важное. Этот вечер был самым длинным в жизни Чанёля. По просьбе матери он рассказывал о Чонине. Она то улыбалась и гладила его по щеке, то снова начинала плакать и причитать, но не из-за Чонина, а из-за скрытности сына. Говорила, что они так много потеряли времени, и постоянно требовала объяснить причину такого недоверия со стороны Чанёля. — Понимаешь... — Чанёль повертел в руках палочки и положил их на стол. — Ты знаешь, я так часто влюбляюсь. И это быстро проходит. Я всё время боюсь, что вдруг это... Вдруг я снова... — Обычно как это бывает? Как долго? Чанёль задумался, вспоминая. — По-моему, дольше месяца ни разу не было. — Сейчас дольше? — Ну... — И хоть раз ты таким убитым был? — Нет, но... — В любви, мальчик мой, правил не бывает. Уж не знаю, что там у вас такое, но тебе сейчас очень больно — это заметно. Поэтому мне всё равно, влюблён ты или любишь, просто тебе сейчас он нужен. Очень. Пусть так будет, как ты хочешь. — Но... уже никак не будет. — Чанёль помрачнел и опустил голову. — Он же сказал тебе, что всё кончено. — Господи! И что? Ну и что, что он так сказал? А ты что? Так просто вот смиришься и руки опустишь? И я ещё должна тобой гордиться? Ты в полиции работаешь, в конце-то концов. Узнай, где он, поговори с ним, дай в морду, если надо, чтобы мозги на место встали. Ну или дубинкой по голове, закинул на плечо — и вперёд. — Мама... — Чанёль уставился на мать во все глаза. — Ты что такое говоришь? — То, что положено говорить мужчине в таких случаях. Раскис мне тут. Завтра же поговори с ним. И я буду ждать вас обоих к ужину. Завтра, уж так и быть, тут покормлю вас, оболтусов. Бесстыжие! Глаза бы мои вас не видели! Старой женщине нервы мотаете! — Какой старой женщине? Где ты старую женщи... Ой! — Чанёлю досталось сухоньким, но крепким материнским кулачком по плечу. — Поговори мне тут! Чтоб притащил завтра свою птичку на верёвке, если потребуется. Чанёль грустно подумал, что это, скорее, Чонин его на верёвке притащит. Мама тоже хороша — «дай в морду». Это инструктору по тэквондо в морду дать? Угу, как же... Но поговорить с Чонином надо в самом деле. Пусть скажет в лицо Чанёлю, что любит. А то взял и ушёл молча. Козёл. Через полчаса пришёл вызов от капитана Бана: кто-то оставил мину в круглосуточном торговом центре.