Горечь, радость, ярость и сладость

Снег был мягкий словно пух, чем вызывал поистине детский восторг у Рин. Хотя она и есть ребенок. И наверное только сейчас она ничем не отличалась от других детей. Забывала что является наследницей семьи Тосака. Она никому не говорила, но в школе у нее и друзей особо не было. Не хотела чтобы ее жалели, она ведь должна сама справляться с подобным. Потому молчала. Мама была больна, но с приездом бабушки обязанностей у Рин поубавилось. Она не могла объяснить, что ее настораживает в Котомине, но теперь он в какой-то степени ее единственная семья. К церкви она пришла больше по привычке, чем из прихоти. На просторной площадке перед входом было удобно лепить снеговиков. Увлеченная своим делом, она совсем не заметила сколько прошло времени. Лишь намокшие варежки и щеки покусанные декабрьским морозом давали понять что здесь она достаточно долго. Уперев руки в бока, она довольно разглядывала свои труды. Два снеговика - мама и папа - и между ними еще один чуть поменьше - она сама. Рин не могла отделаться от ощущения, что она забыла еще кого-то, но попытки вспомнить рождали лишь головную боль. - Эй, Рин! - внезапно окликнули ее. Шумно захлопнулась дверь церкви. - Кирей, добрый день. - Как ни в чем не бывало поздоровалась Тосака со своим опекуном. - Как долго ты здесь? - Ммм... Не знаю. Когда я выходила из дома было около одиннадцати. - неопределенно пожала плечами она. Больше всего ее отвлекало то что сам Котомине вышел на улицу в брючном костюме без своей привычной мантии, не говоря уже про обычную зимнюю куртку. - Уже второй час. Ты так простудишься. - укорил он ее. - Уж кто бы говорил. Наклонись. - съязвила Рин, и топнула ногой, когда священник вопросительно посмотрел на нее. - Наклонись кому говорят! Добившись послушания от взрослого, девочка стянула с себя длинный шарф, что так долго ей мешал и замотала Котомине почти до самого носа. - Вот так! Единственный кто здесь простынет, так это ты. - самодовольно заявила она. Кирей смирившись со своей участью, взял ее за руку. - Идем. Сегодня у меня на обед мапо-тофу. - О, нет, только не он. – Рин от ужаса округлила глаза, если уж священник взялся кого-то угощать, то от него не отвертеться. - О, да. Зато ты согреешься. Это сложно было назвать заботой с его стороны, но потешаясь столь невинным образом над Тосакой, он испытывал нечто похожее на моральное удовлетворение.