Жители одичалых городов

      Мужчина очнулся в пропахшем сыростью помещении. Жёлтый потолок, казалось, вот-вот рухнет под тяжестью лет. Разводы сырости были темно-зелёного оттенка, что несколько пугало не привыкшего к подобному явлению человека, который обычно жил в нормальном, отремонтированном доме. Местами давно попадала штукатурка. Добротные стены, возведённые ещё при СССР, теперь казались жалкой карикатурой на былое величие.       Отвратный запах был просто невыносим.       Мужчина потёр лицо руками. Порой ему казалось, что эти стены давят на него, не позволяя дышать. Это чувство сильно пугало, несмотря на то, что всё это продолжалось уже несколько лет подряд.       Поднявшись на ноги, мужчина схватился за пальто. Уже грязный и совершенно почерневший от времени, этот элемент гардероба мог бы показаться просто бесполезной грязной тряпкой.       Сальные волосы, не припомни когда мытые в последний раз, грязными сосульками свисали на лицо, но мужчина уже не обращал на это внимания. Он зябко поёжился от холода и натянул на тело пальто. Ложиться спать под одеяло без верхней одежды было плохой идеей. Ведь в такое время здесь холодно, а отопления в здании нет с 1996 года.       Он помнил об этом. Но в последнее время на это наплевать. Хотя… Только ли в последнее время?       Возможно, кто-то убедил его в том, что ему нравится жить так, в полном одиночестве? Возможно, раньше всё было иначе?       Америка прибыл в Москву ближе к вечеру. Как и ожидалось, Брагинский не стал его встречать, но обещал принять в гости у себя дома.       Альфред хорошо помнил, где живёт Россия. Это был роскошный, просто поражающий своим великолепием особняк на окраине города, помнивший ещё времена Российской империи. Ему не раз приходилось бывать в гостях у коллеги из старого света и ночевать в этом самом особняке, в котором Россия жил вместе со своими драгоценными регионами. Эти регионы были значительно больше, нежели штаты Америки. Один Дальний Восток чего стоит. И многие из них Альфреда не любили. Просто не любили без всякого объяснения причин. Особенно тот же Дальний Восток, которого Джонс порой побаивался.       Помнится, раньше Брагинский заставлял их всех быть примерными и ругал, если они как-то нехорошо себя вели. Сейчас же Иван, казалось, только поощряет их нелюбовь к прочим странам, а особенно к Америке.       Сам Альфред этих метаморфоз не понимал, но не навещать Брагинского просто не мог. Стыдно признаться, но он просто не мог иначе. Не видеть его лицо, его руки, его глаза и простодушную улыбку... По сути, Россия был потерян для него ещё сто лет назад, и это несмотря на то, что ранее между ними было нечто вроде отношений. Джонс тогда был влюблённым мальчишкой, а Брагинский великолепным и желанным для многих стран мужчиной. И Иван обратил внимание на бывшую британскую колонию. Их короткий, но яркий и страстный роман вскоре обернулся настоящей трагедией.       Джонсу хотелось быть достойным возлюбленного, хотелось быть с ним на равных. Но в итоге он сделал его своим врагом. Тот перестал быть империей и навеки отдалился от Америки. У Альфреда был лишь один способ вернуть его — разбить в щепки ту стену, что возвёл между ними Брагинский. И он это сделал, но, как всегда, по-своему.       До сих пор перед его глазами стоял разбитый, покинутый всеми и несчастный Россия, которого именно он — Америка, — довёл до такого состояния. Но Джонс был доволен. Иван потянулся к нему, хватаясь за бывшего врага словно за спасительную соломинку, и сказал, что любит до сих пор. Тогда Америка был счастлив, поскольку он, наконец, добился своего. Он вернул себе Ивана и стал самым сильным и мощным государством в мире. И дальше должно было быть только лучше.       Но что-то пошло не так.       Переломным стал 1996 год. Россия изменился. Его взгляд потух и стал точно неживым. Он охладел ко всему, особенно к бывшим советским республикам, замкнулся в себе и перестал улыбаться. И даже несмотря на то, что продолжал быть с Америкой, тот понимал, что его больше не любят. К нему охладели. Былая любовь превратилась в тихую ненависть, и он навсегда потерял Россию, которого так любил.       Время показало, что он был прав. Брагинский постепенно избавился от его присутствия в своей жизни. Выплатив внешний долг, он гордо заявил о том, что ничего больше не должен Америке и теперь они будут только деловыми партнёрами, не более того. Сердце Альфреда было разбито.       А Иван стал сильным и независимым. Он постепенно набирал силу и мощь, думая только о себе. Дошло до того, что он стал угрозой собственно Джонсу, чего тот никак не мог ожидать. По сути, они снова стали врагами. Народ Ивана ненавидел Альфреда даже сильнее, чем народ Америки россиян. И ситуация с каждым днём становилась лишь хуже и хуже.       — Америка.       Блондин невольно вздрогнул.       Брагинский обнаружился в саду. Рядом с ним стоял молодой мужчина, в котором Джонс сразу признал Кавказ. Он хорошо помнил его, поскольку не раз использовал в своё время против России. Теперь некогда самый непокорный и свободолюбивый из «сыновей» Брагинского был всегда подле России и делал всё, чтобы ему угодить. И вся былая ненависть теперь направлена была на Америку. Поразительно, как только Ивану удалось так его перевоспитать?       — Россия.       Хозяин дома поманил его рукой. Одетый в строгий деловой костюм Кавказ неотрывно смотрел на гостя. В его чёрных глазах плескалась плохо скрываемая ненависть.       — Иди к себе, закончим с этим завтра, — сказал ему Брагинский.       Коротко кивнув, Кавказ удалился, оставив Россию и Америку наедине.       — Итак, какими судьбами пожаловал?       Вся эта незаинтересованность на его лице просто вымораживала Альфреда. Неужели он настолько сильно к нему охладел?       — Может, мы поговорим у тебя дома?       Брагинский окинул его подозрительным взглядом.       — Может быть. Ладно, идём.       Его дом не изменился с годами. Всё было ровно таким же, как и двадцать лет назад, когда Америка мог ходить по этим коридорам и комнатам едва ли не как хозяин. Оказавшись в кабинете, Альфред присел на один из стульев, проигнорировав недовольный взгляд России. Впрочем, тот быстро повеселел.       — Я слышал, что у тебя в Штатах полицейский вновь застрелил чернокожего подростка, — сказал он. — Вы там что, открыли сезон охоты на негров?       Джонс тут же вспыхнул до кончиков волос.       — Ты… Не говори это слово!       Иван хихикнул:       — Стало быть, говорить слово «негр» нельзя, а стрелять в негров можно? Вот она — вся суть демократии.       Америка поморщился. Да, Иван знал, как ударить больнее.       — Всё дело в пагубном влиянии моего двойника. Но я его угомоню, и демократия больше не пострадает.       В глазах России застыла насмешка, слишком жестокая для его простодушной некогда натуры.       — Двойников нужно держать под замком, как я держу своего в Кадыкчане. Он с тех пор и пикнуть не смеет.       — Со Стивом не так всё просто.       Судя по всему, слушать что-то про Стива Россия совершенно не хотел.       — Ты вроде поговорить хотел, да?       — Да… — Альфред невольно покраснел. — О нас…       Брагинский с важным видом плюхнулся на кресло за свой рабочий стол. Теперь они сидели наравне, лицом к лицу. Хотя Джонсу всё равно казалось, что он несколько ниже. Словно Россия давил на него одним лишь своим присутствием.       — Америка, — протянул Иван. — Нет никаких «нас». И никогда впредь не будет, как я надеюсь. Так есть ли смысл о чём-то говорить? Лишь зря воздух сотрясать…       — Почему ты так?       Альфред искренне не понимал, почему его до сих пор любимый стал таким холодным и жестоким. Почему его глаза сейчас такие тусклые и неживые. Почему он не хочет хотя бы выслушать и понять…       — Потому, — коротко отозвался русский. — Ты так бездарно тратишь моё время впустую, а у меня, знаешь ли, дел полно. Ты бы тоже разбирался со своими проблемами с отстрелом негров, а не ко мне бы лез.       Голос России был буквально пропитан льдом и ядом. И это было действительно жутко, ведь Джонс помнил его совершенно иным.       — Я просто хотел поговорить с тобой…       — Можешь остаться на ночь, но не путайся под ногами, — сказал Брагинский, уткнувшись в какие-то документы. — И если я увижу, что ты шаришься в моих вещах, пеняй на себя.       Америка лишь вздохнул. Как же хорошо было с тем прежним Россией…       Холодные стены давили, заставляя сходить с ума от отчаяния. Он понимал, что находится здесь не по своей воле, но уже почти не помнил, как прошли несколько минувших дней. Пальто мало спасало от холода, так что мужчина продолжал зябко ёжиться, кутаясь в потёртое грязное одеяло. Оно было дырявым и рыхлым, но всё же хоть чуточку спасало.       Маленькое окошко на старой дверце открылось, и в проход просунули поднос с едой. Мужчина вскочил с места. Он был так голоден, ведь кормили его лишь два раза в день — утром и вечером.       Еду всегда приносил этот странный старик. Он был молчалив, вёл себя так, словно носит еду в пустоту, и не позволял себе даже смотреть на узника. Едва лишь рука мужчины коснулась подноса, как старик тут же засеменил в сторону, моментально забыв о нём.       — Стойте! — прокричал тот в открытое окошко. — Когда меня отсюда выпустят? Мне холодно!       Но крики остались безответными. Как всегда…       Мужчина громко всхлипнул. На его фиалковых глазах же появились горькие слёзы.       — За что? — с отчаянием выдал он. — За что ты так со мной, Саша?