Жители одичалых городов

      «Никто не забыт. Ничто не забыто».       Он видел эту надпись каждый день на протяжении всего времени, что находился в этом месте. Наверное, впору удивиться, но он любил этот старый заброшенный военный городок, который так отчаянно не любил Феликс Лукашевич.       Впрочем, Феликс много что ненавидел, и, как правило, именно это и любил его двойник. В этом смысле они и в самом деле были полными противоположностями. Тут уж сама природа постаралась.       Кивнув собственным мыслям, мужчина открыл банку с белой краской. Он уже разбавил её растворителем: сказывалась прежняя привычка на всём экономить. Обмакнув тонкую кисть в краску, Польша принялся обводить уже истёртые временем линии букв, дабы любимая надпись выглядела свежей.       Феликса это просто раздражает. Его вообще раздражает всё то, что хоть как-то напоминает о коммунизме, Советском Союзе или просто России. В этой своей ненависти он знатно преуспел, чего никак не скажешь о других показателях. Например, экономике. А вот это уже раздражало его двойника. Раздражало также и то, что Польша пресмыкался перед Америкой и целым рядом европейских стран, словно послушная собачка выполняя все их приказы.       Двойник не вмешивался в дела государственные. Он вполне мог пойти против Феликса, но оригинал был по-своему ему дорог, и обижать его не хотелось.       Обведя надпись, мужчина чуть отошёл и полюбовался на плоды своего труда. Так-то лучше, пусть хоть кто-то бережёт память о подвиге солдат, великой Советской Армии. Как бы к этому ни относился Феликс, двойник мог позволить себе всё что угодно, пока находится в своём городе.       Не то чтобы Кломино можно было назвать городом. По сути, это никогда не было городом, просто военное поселение. Но всё же Кломино был местом, помнившим ужасные, подчас трагичные события прошлого. Особенно это касалось XX века.       Анджей Лукашевич хорошо помнил эти события. Он помнил, как эти клочки земли стали немецкими, как немецкая армия построила свои полигоны и военные гарнизоны. Он помнил, как и для чего появились Гросс-Борн и Вестваленхоф. Также он помнил трагичный для польского народа 1939 год, когда время замерло, история засорилась, города содрогнулись, а мир лицемерно отвёл лик в сторону. Он помнил немецкий лагерь для польских военнопленных, помнил пленённых мирных жителей и повешенных на всеобщее обозрение партизан.       Он помнил всё то, что предпочитал забыть Феликс Лукашевич. Это была одна из тех многочисленных черт, что так радикально отличала оригинала и двойника.       Феликс бывал порой даже слишком эмоциональным. Он мог творить чудачества, вести себя порой до смешного нелепо и совершенно не заботиться о чужом мнении. А порой это чужое мнение заботило его слишком сильно. Он был внезапным и мало кому понятным. На его фоне Анджей казался куда более простым. Он не любил двойных стандартов и считал, что истина возможна только одна-единственная, без всяких оговорок и прочих мелочей. Он любил работать, заниматься физическим трудом, в то время как Феликс был тем ещё белоручкой. Он не следил за своим внешним видом и одевался, как придётся, в то время как оригинал часами укладывал волосы, вычищал лицо от всяких чёрных точек, пользовался косметикой и одевался с иголочки, подолгу выбирая, что лучше надеть, и приглядываясь, хорошо ли сочетаются цвета.       Феликс напоминал ребус из школьной книжки — казалось бы, и есть в нём море загадок, но их легко разгадать. А Анджей внешне мог сойти за самого обыкновенного фермера недалёкого ума, но недюжинной силы, и притом никто бы не смог определить точно, что у этого мужчины на уме. Настоящие противоположности.       Лукашевич направился обратно в дом. Закрыв банку с краской, он оставил её на крыльце. Наверное, стоит подмести двор, поскольку каждый миллиметр под ногами был укрыт жёлтыми листьями. Анджей не стал снимать свои кирзовые сапоги, как и давно изрядно поношенную старую фуфайку. Разве что пришлось снять с головы шапку-ушанку, ту самую, которую ему когда-то подарил Иван Брагинский. У них всегда были довольно неплохие отношения, несмотря на то, что Феликс Россию люто ненавидел. Но опять же, Анджей ни в чём не был похож на оригинала, что и удивляться.       Положив шапку на полку, мужчина прошёл в комнату и включил старенький телевизор. Ему порой было интересно послушать, что же происходит в мире, пока он коротает свои дни в Кломино. Недавно прошли выборы, на которых Феликс категорически запретил появляться Анджею. Впрочем, там и без двойника можно было понервничать. Такие процессы постепенно охватывали всю Европу, и это пугало всегда слишком эмоционального Феликса.       Что же до Анджея, то он считал эти процессы своеобразной аксиомой. Мир ведь не стоит на месте. Он меняется, движется в каком-то определённом направлении. И сколько бы ни причитал Феликс, Польшу данные изменения тоже не обходят стороной. Его нелюбовь к России, однако, не менялась никогда.       На столе, покрытом пожелтевшей от времени скатертью, стояла бутылка водки. Было время, когда он пил с Россией и параллельно спорил о том, кто же из них эту водку придумал. Однажды они даже подрались, будучи уже пьяными. А потом шло шутливое примирение, которое сопровождалось продолжением попойки. Это было весело, но Феликс этого никогда не понимал.       Зато Феликс виртуозно ругался. Польский мат из его уст звучал, как древние проклятия, и это порой пугало даже Анджея. А Феликса всегда пугал внешний вид двойника и то, что тот носит бороду. Именно благодаря этой бороде невозможно было сразу уловить их внешнее сходство.       — Анджей, ты дома?       Мужчина напрягся, услышав смутно знакомый голос.       — Дома. Заходи, там открыто.       Дверь со скрипом открылась, и в затхлом помещении оказался молодой мужчина.       — Здраво, пријатељу. Као што си ти?*       Анджей невольно улыбнулся ему и поднялся на ноги, дабы поприветствовать.       — Witaj. Cieszę się, że cię widzę.*       Гость улыбнулся в ответ. Они пожали друг другу руки, после чего Польша жестом пригласил его присесть. Они сдружились не так давно, и мало кто вообще знал об этой дружбе. Зато Лукашевич знал о нём нечто такое, чего не знали даже европейцы и Россия.       — Твой Феликс окончательно выжил из ума, ты знаешь? — пошутил гость. — Он меня недавно удивил.       — Он никогда не был особо в своём уме, — кивнул Анджей, — так что это не странно. У тебя всё в порядке, Драган?       — Полагаю, что да. Хотя и не уверен.       В отличие от своего оригинала, Анджей умел всем сердцем сочувствовать чужому горю. Именно на этой почве они и сдружились с Сербией. Тому очень сильно нужна была хоть чья-то поддержка ещё несколько лет назад. Тогда для него время остановилось и жизнь превратилась в ад. Он был всё так же красив, но теперь былую прелесть портили шрамы на лице и повязка, которая скрывала самую главную рану. Да, у него не было правого глаза. Его Косово, его любимое детище, которое буквально вырвали из глазницы в страшный 1999 год.       Но это лишь внешние травмы. Куда более страшная тайна касалась его двойника. До сих пор все были свято уверены в том, что Радован Милошевич живёт в одном из сербских городов и никого не тревожит. И лишь Анджею Драган признался в том, что его двойника давно уже нет в живых. Тот погиб в ходе бомбёжки Белграда, фактически закрыв собой оригинала и спасая тем самым ему жизнь. Сербия был просто потерян. Он слышал о том, что потерявшая своего двойника страна сходит с ума. Но он так и не стал сумасшедшим. Он скрыл от всего мира факт смерти Радована и похоронил его позже, втайне ото всех. Как ни странно, смерть двойника практически ничего не изменила, хотя Анджей до сих пор опасался того, что друга может настигнуть судьба Пруссии.       Но Сербия был жив. Он не сошёл с ума и не обезумел от горя. И мир об этом не знал.       — Что-то произошло?       Драган нахмурил свой единственный глаз.       — Мне звонил Россия. Он опасается того, что Америка может начать подпольные действия.       — Но он и так давно действует подпольно, — резонно заметил Анджей. — И уже не первый год.       — Речь о куда более серьёзных действиях. Александр сказал, что эта американская мразь уже подобралась к двойнику Беларуси. Они заключили союз.       Польша задумчиво провёл рукой по бородке. Он всегда так делал, когда его что-то тревожило.       — Вот, значит, как… А Иван?       — Он в Москве, — ответил Милошевич. — Саша уже вернул его.       — Хоть одна хорошая новость.       Анджей давно осознал, что мир сильно напряжён. Что-то готовилось, нечто очень масштабное и пугающее. Друг лишь подтвердил его догадки.       — Наташа скоро поедет в Россию, — продолжил Драган. — Они придумают какой-то повод, чтобы никто не заподозрил ничего странного. Нас с тобой тоже позвали.       Польша усмехнулся.       — Тогда стоит поехать. Будешь?       Он указал рукой на бутылку с водкой. Сербия кивнул, но взгляд так и не отвёл.       — Твой Феликс ничего не заметит?       — Он стал очень нервным из-за выборов. Думаю, ему пока не до меня, так что я спокоен. А ты? Соседи заметят?       — Придумаю что-нибудь.       — Вот и хорошо.       Польша нашёл два чистых стакана и разлил водку. Они, как правило, пили без закуски, по своей давно заведённой традиции.       — Сейчас самое главное, чтобы никто не заметил подвоха, — сказал Милошевич между делом. — Иначе мы подведём Россию.       Анджей взял в руки стакан.       — Мы его не подведём.       Сербия в ответ улыбнулся и тоже взял в руки стакан.       — За Русију,* — сказал он.       Лукашевич согласно кивнул:       — Za Rosję.*