В час столкновенья миров. Книга первая: Тайна Рун

- Он закончил, - сказала Маринка. – И хотел, чтобы ты взглянула. - Но его самого здесь нет? - Он сказал, так надо. Чтобы твоя реакция была искренней. А я потом ему расскажу. - Ну, тогда... Маринка подвела ее к картине. Это было огромное полотно, чуть ли не во всю стену. Наверно, чтобы писать, Рышарду приходилось забираться на стремянку. Нури шагнула к картине, и тут же отшатнулась. Потому что изображенная на ней бегущая женщина была так реальна, что на секунду Нури показалось, что они сейчас столкнутся. Женщина бежала вверх по склону горы и, видимо, была еще не на самой вершине, потому что ее фигура, изображенная почти в полный рост, была скрыта тенью. На женщине было белое, шитое серебром платье, развевающееся на бегу, светлые локоны ее волос растрепались и липли к взмокшему лбу. Она полуобернулась назад и ее прекрасное, но искаженное ужасом лицо было видно в профиль. Серебристо-серые глаза были полны отчаянья. Однако фигура женщины занимала лишь малую часть картины – правый передний угол. За ее спиной, у подножья горы лежал город. Вернее, это больше напоминало видение, мечту, а не город, существующий в реальности. Прекраснейшие здания, мосты, башни утопали в золотом сиянии вечернего солнца. Казалось, что они сами излучают свет. Хотелось все смотреть и смотреть на эту красоту, не отрывая глаз. И не сразу можно было понять – от чего же бежит та женщина? А потом вы замечали то, что в первую минуту заслоняло сияние города. Далеко на горизонте за ним вставала огромная волна. Она тянулась от края до края картины, и даже в таком отдалении была выше самых высоких башен города. Становилось ясно, что через несколько секунд волна поглотит и город и, скорее всего, гору, на которую пыталась взобраться женщина. Небо над городом было зловеще-багровым. В нем едва различимыми черными точками парили орлы. Нури долго стояла перед картиной в странном оцепенении. Впрочем, работы Рышарда почти всегда производили на нее подобное впечатление. Но на этот раз он превзошел самого себя. Нури, наконец, пришла в себя. Ее трепетавшее сердце забилось ровнее. Она обратила взгляд на название картины. Потом удивленно взглянула на Маринку. - «Не всегда»? Маринка засмеялась. - Это он так со мной полемизирует. У меня есть песня, ты помнишь – «Орлы Летят». И в ней слова: «Всегда есть место вере, когда летят орлы». Так вот, он отвечает – не всегда. Когда-то орлы Манвэ летели на Нуменор. - Гм... Я думаю, это не совсем удачный пример. Ты могла бы с ним и поспорить. - Зачем? Это его видение. А у меня есть свое. - Да, но… его видение… Уж очень близко к правде. - Я рада, что ты это говоришь. - Да… Иногда он меня удивляет. Говоря это, Нури покосилась на одну из картин, висящих в глубине студии. Маринка знала, о чем она. Картина называлась «Лютиэн», и изображала один из ключевых моментов в ее истории, битву с Сауроном. Вернее фрагмент этой битвы. Тем, кто не знал легенды, вряд ли бы показалось внятным содержание картины. Просто опушка леса, красноватые стволы сосен, залитые светом заходящего солнца, где-то вдали замок. На первом плане фигура коленопреклоненной женщины. Красное платье в нескольких местах разорвано, растрепанные черные волосы стелются по земле, руки раскинуты в стороны и напряжены, голова запрокинута назад, лица не видно. Картина была так прекрасна, что у Нури сердце замирало при каждом взгляде на нее, но все же такая трактовка образа Лютиэн казалась ей слишком смелой. - И почему у нее волосы длинные? – говорила она сварливо. – Лютиэн тогда их обрезала. - Так говорят, но наверняка ты же не знаешь? – заступалась за Рышарда Маринка. – А хоть бы и так. Это же не документальный снимок, а художественное произведение. Зато я будто слышу, как она поет. Я вижу, что она последние силы вкладывает в эту песнь… Она не может себе позволить проиграть или сдаться. С Маринкой было трудно спорить, когда дело касалось картин ее мужа, хотя с ним самим она спорила сколько угодно. И, видимо, считала, что право на это принадлежит исключительно ей. - То есть картина тебе нравится? – спросила она полуутвердительно. - Да. - Ты немногословна. - К чему? Это о недостатках надо много говорить. Маринка села на диван и взяла в руки гитару. - Понимаешь, - она тронула струны. – Ты о каждой картине так говоришь. - Если картина отражает правду, то что еще можно сказать? - А эта? Нури не было нужды оборачиваться, чтобы понять о какой картине говорит Маринка. Об одной их тех, сюжет которых принадлежал исключительно воображению самого Рышарда. Молодая девушка, стоящая на крыше высотного здания. Темно-синее облегающее платье прямого покроя с длинными рукавами. Белый кружевной пояс и такая же повязка на лбу. На заднем плане неспокойное море и серое небо. И в этом небе скорее угадываются, чем видятся, все те же орлы. Девушка смотрит прямо перед собой и лицо ее на удивление спокойно. Ветер ожесточенно треплет ее волосы. За спиной девушки высится еще один небоскреб. И в стеклах его окон отражается то, на что смотрит девушка. Огненный вихрь, который через пару секунд сметет и здания, и девушку, и, возможно, море с небом. Картина называлась «Новый Нуменор». Была ли она прекрасна? Бесспорно. Возможно, одна из лучших картин Рышарда. Но Нури она пугала. Нет, не стена огня. Пугали глаза девушки. В них не было ни паники, ни отчаянья, ни скорби. В них было… Удовлетворение. Облегчение. Усталость. И зловещая радость. И это было страшнее всего. Да, в этой картине тоже была правда. Ужасная правда того, что скоро этому миру и огненный вихрь покажется благом… Маринка, видя, что Нури увлечена созерцанием старых работ Рышарда, склонилась к гитаре. Ее рука лениво перебирала струны. Волна красноватых волос почти скрыла лицо. Она напевала: Высоко над водой Появлялась луна. Глубоко под луной Волновалась волна. Серебристый туман Застывал на воде. Золотистый дурман Остывал на луне. Маринка пела – «словно хрустальные жемчужины перебирала». Нури почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Это были не ее слова. Так однажды сказал Луинмир об одной из ее песен. Высоко над водой Отражалась луна. Глубоко под луной Поднималась волна. Там с далекого дна Глубины черных вод, Тихой скорби полна, Моя песня придет. И сгустится вода, Словно смерть, холодна. И далекого дна Не достигнет луна. Маринка, как и Нури, была певицей. Правда, почти все свои песни она писала сама. Да и стили у них был непохожими. Маринка пусть и сочиняла нередко печальные задумчивые романсы наподобие того, что она пела сейчас, или песни с фольклорными и этническими мотивами, но в большинстве своем ее творчество тяготело к року. Она активно использовала и электронные инструменты, но все же основное место в ее музыке занимала акустика: гитара (это в первую очередь), фортепьяно, виолончель. В отличие от Нури Маринка регулярно выезжала на гастроли. Я живу и пою В одиночестве здесь. Избавления жду, Не придет ли мне весть. Я ли призрак, я ль дух, Или просто мираж, Иль легенда, иль слух, Иль предания страж… Часто бывало, что они писали песни друг для друга, обменивались ими. Или выпускали на своих альбомах одну и ту же песню, но исполненную совершенно по-разному, наполненную зачастую противоположными смыслами. Например, «Язычницу», написанную Нури, которую Маринка перевела для себя. Нури пела о другом… В оригинале песня была на двух языках – Квенья и синдарине. Ее душа словно спорила сама с собой. Половина ее рвалась на запад, следуя родству и древнему языку, а вторая половина намертво прикипала к этой земле, к ее наречиям. Маринка перепела эту песню по-ирландски и по латыни. Тогда и появилось это название – «Язычница», в оригинале она называлась «Сумерки». Маринка пела о противостоянии в язычестве и христианстве, о том, что храмы новой веры строятся из камней прежних святилищ… О том, что любая культура вырастает на руинах старой, и забывать об этом не следует… Странно, но перевод песни почти не отличался от оригинала, а смысл стал другим. Маринка даже снялась в клипе именно на эту песню, он стал одним из ее хитов. Несколько позже эта самая песня вошла и в репертуар «Готики», получила тяжелую аранжировку, английский текст и название «Отшельница». Пела ее, правда, Иза. Нури было бы смешно, от первоначального варианта практически ничего не осталось. Отраженье луны Серебрит тину дна. И под гнетом воды Я одна, все одна. И туман над водой – То дышу я во сне, Отражаясь луной На покинутом дне… Маринка перестала петь и замерла, задумавшись, безотчетно подергивая струны. Теперь волосы скрывали ее почти всю до пояса, вместе с гитарой. Если бы они были хоть чуть темнее… У Нури вновь сжалось сердце. Иногда ей казалось – вот сейчас эта девушка откинет волосы, и она увидит Раутиэль… Даже причесана сегодня Маринка была так, как обычно причесывалась Раутиэль: начесанные от корней волосы пушились вокруг головы, образуя что-то вроде шлема. Одно время они все так причесывались. Нури помнила, как Раутиэль любила свою правнучку. Даже больше, чем дочь и внука. По крайней мере, с ними она никогда так не нянчилась. Но маленькую Нерданэль она просто обожала. Она даже подарила ей незадолго до смерти свой золотой с рубинами крестик. Иногда Нури посещала суеверная мысль – не это ли стало причиной ее гибели? Но нет, конечно, она в такое не верила. Раутиэль, как и она, изучала христианское учение и разделяла многие его положения, но она никогда бы не окрестилась. Значит, этот амулет значил для нее нечто иное. Может, чистое, без всяких примесей и проб золото напоминала ей о ее втором имени – Малинальдэ, Золотое Древо? А десять круглых темно-красных рубинов были похожи на капельки крови, уже почти свернувшиеся, блестевшие на ее груди, у самой шеи… Маринка была похожа на нее не только лицом, но и многими талантами. Конечно, не все свои качества Раутиэль предала Маринке. Той немного недоставало ее ловкости, поистине акробатической, ее изумительной гибкости и легкости. Раутиэль напоминала стремительную, неуловимую ласку, которая к тому же еще и умеет летать. Маринка, скорее, была похожа на рысь – прыгучую и хваткую, но недостаточно изящную. И бесшумности, способности неслышно скользить по земле и при желании становиться невидимой, сливаясь с окружающей природой, этого у Маринки тоже не было. Да и откуда? Она была дитя города. Но у Маринки оставалось многое другое. Способность идти напрямик и добиваться своей цели. Быть несокрушимым щитом для всего того, что она любила. Сокрушить весь мир вокруг, если ей это было необходимо. И способность очаровывать, брать в плен сердца одним только взглядом. И еще она унаследовала ее прекрасный голос. И умение складывать песни. Ее манера петь живо напоминала Нури прежнюю Раутиэль. Такую, какой она была в дни их юности и юности мира. Но голос Маринки был более мягким и звучным. Настоящее оперное контральто. И песни ее были немного странноваты… Даже Нури не всегда понимала, что она имеет в виду. Даже Рышард не всегда понимал. Нури казалось – она и сама не всегда понимает. Ее артистический псевдоним был – Мэри Флэйм. Пела она и по-польски, и по-английски, и по-французски, и по-русски, и по-ирландски, и на других языках. Пусть она и не выпускала альбомов в таком количестве, как Нури, но ее карьера складывалась довольно успешно. В любом случае, как молодая, ведущая активную гастрольную жизнь певица, она была известна гораздо больше, чем ее муж, художник. На вернисажи ходит гораздо меньше людей, чем на концерты. Да и альбомы по живописи не так хорошо расходятся, как диски. Но каждый из них был по-своему счастлив. Со стороны было похоже на то, что Краевские живут между собой чересчур отчужденно. Они мало походили на любящих супругов. Рышард был всегда занят своими картинами, Маринка – музыкой. Если Рышард не работал в студии, то всегда, казалось, обдумывал сюжеты своих будущих картин. Он всегда словно путешествовал в своих собственных мирах, и земное его мало интересовало. Маринка вела активный образ жизни, и дома застать ее можно было крайне редко. Даже если она и находилась там, то по большей части сидела за роялем или в обнимку с гитарой или виолончелью. Почти все их общение друг с другом сводилось к редким беседам. Но они не были несчастливы. Может, в их жизни не было сентиментального воркования и бесконечного лизанья, но не было ни ссор, ни нелепых сцен ревности. Они не скучали друг с другом, потому что им некогда было скучать. Некоторые люди полагают, что любовь это бесконечное держанье за руки и заглядывание в глаза. Но на самом деле это очень быстро надоедает. Нет, любовь это еще и понимание, и уважение… Впрочем… Нури не могла бы с уверенностью сказать, что Краевские счастливы друг с другом. Но в целом… Сами по себе… Да они были счастливы, как люди, вполне состоявшиеся в этой жизни, воплотившиеся в своем творчестве. Любовь? Любовь дана для того, чтобы будить лучшие чувства в нашей душе и расточать их в творении… Но не наоборот. Так живут эльфы. И Нури казалось это единственно правильным. Сказать по правде, она была рада, что Маринка и Рышард живут именно так. *** Нури продолжала бродить по студии, в который раз разглядывая уже знакомые полотна. Некоторые из них были не закончены, некоторые и вовсе едва начаты. Что-то мешало Рышарду завершить или даже продолжить работу над ними. Иногда он возвращался к ним, и все же доводил до конца, а вот некоторые до сих пор ждали своего часа. Возможно, Рышард и не собирался их заканчивать. …Вот две фигуры, словно выхваченные из заверти снежной бури… Он еще пытается ее поддержать, помочь встать на ноги… И на лице его отчаянье и безумие, волосы и даже ресницы запорошены снегом. Она – голова покоится на его плече, лицо уже умиротворенно и безмятежно, хотя в уголках губ и на изломе бровей еще хранится след страдальческих складок… Тургон и Эленвэ. Две величественные и вместе с тем исполненные грации фигуры – золотистые волосы и светлые одежды женщины, темные волосы и синие одеяние мужчины. Рука об руку над миром – Манвэ и Варда. Очень похожая, но более завершенная картина… Величественный нолдо с мудрым взором и рядом с ним прекрасная и печальная эльдэ с серебряными волосами. Финвэ и Мириэль. Дева ослепительной красоты, нежная и задумчивая, в королевских одеждах, с потупленным взором. Рядом с ней юноша, человек, преклонивший колено, сжимающий ее пальцы в своих ладонях… И чуть дальше, полускрытый ветвями кустарника, темноволосый эльф. Его взор прикован к влюбленной паре. Острый, полный злобы и темной ненависти взор... Туор, Идриль и Маэглин. Но были и совсем завершенные картины. Например, любимая Нури «Анайрэ». Красивы, но мрачны были черные скалы, скрытая мраком водная гладь и клочья туч, клубящиеся в багровом от далекого зарева небе. Красив, но печален был летящий снег, похожий на сияющие слезы, падающие с небес. И женщина, ступающая по скалам, идущая прочь от моря. Ее кроткое, нежное лицо было видно в профиль. Она была печальна, но в этой печали таилась твердость. Она была одета в светло голубое платье, но зябко куталась в темно-синий шелковый плащ. Солнечного цвета волосы ниспадали на горестно согбенные плечи. Анайрэ. «Солнечная». Предпочетшая мятежу вечную разлуку с мужем и детьми. Навечно оставшаяся в Благословенном Крае. Остался ли он благословенным для нее после того, как она потеряла всех, кого любила? Но она не пошла против своей совести. Не потеряла себя, а это худшая из потерь. Ибо все, возможно, возвращается, но это – никогда. Еще одна картина. Мужчина и женщина. Эльф и эльфийка. Нолдор. Он, с прекрасным и гордым лицом, с черными, как ночь волосами, с горящими темным огнем глазами. Он сидел, держа в руке шар, похожий на стеклянный. Шар лучился бледным сиянием. Внутри него виднелись, словно смутное видение, очертания гор – какой-то неведомый мир. Нолдо протягивал шар стоящей рядом с ним деве, казавшейся воплощением красоты. Длинные сияющие волосы спускались почти до колен. Ее лицо казалось спокойным… Но в глубине ее взгляда таилось волнение. Рука тянулась к шару, на щеках играл румянец. Она выглядела так, будто чего-то страстно желает, но страшится этого желания. Черты ее лица неуловимо напоминали Маринкины. В глубине картины виднелась фигура еще одной женщины, закутанной в плащ. Лицо было скрыто капюшоном. Видны были только волосы цвета меди и глаза, которые смотрели на странную пару. С пониманием, укором и жалостью. Галадриэль, Феанор, Нерданэль. Видение Эндорэ в палантире. Маринка подняла глаза и заметила, что Нури смотрит именно на эту картину. - Знаешь, я часто думаю, что бы было, если бы она сказала «да». Она, Галадриэль. Если бы согласилась подарить Феанору несколько своих волос. Были бы Сильмариллы другими? Был бы он сам другим? - Был бы мир другим, ты это хочешь сказать? - Мм… Думаю, ты уж чересчур перегибаешь. Разве мир может зависеть… От такой мелочи? - Разве бывают в жизни мелочи? Маринка пожала плечами, и снова склонилась к гитаре. Нури подошла к следующему полотну. - Знаешь, я думаю, для мира гораздо важнее, было ли в нем вот это. Не было видно лица эльфа, изображенного на этом полотне. Он сидел спиной к зрителю. Всю спину закрывали длинные волнистые волосы дивного золотистого оттенка. Эльф сидел, подперев голову рукой, глядя на статую из белоснежного мрамора, еще не законченную. - Мне как-то неловко за эту картину, - призналась Маринка. – Ведь того, что на ней изображено не было в действительности. Мог ли Рысек пойти против правды в том, что так важно для тебя? - Он не написал его лица. Вот это было бы неправдой. Нельзя изобразить его лицо таким, каким оно было, передать верно его черты… А этот эпизод… Он взят из книги, а не из жизни, но пусть… Я счастлива, что о нем пишут книги, что его помнят… - А то, что ты сказала… Это значит… - Это значит, что без таких эльфов, как Инглор, или таких людей, как, скажем, Иисус, мира бы и вовсе уже не было. *** В эту минуту в комнату вошел Рышард Краевски. Он был одет во все черное. Его слишком светлые для человека волосы густыми мелкими кудрями ниспадали на плечи. Рышард всегда одевался очень скромно и с безупречным вкусом. Как правило, это была обычная человеческая одежда: пиджаки, брюки, дорогие футболки. Чаще всего это была одежда черного цвета, хотя он не брезговал и серым, и темно-синим. Маринка, наоборот, предпочитала в одежде яркие, жизнерадостные цвета – небесно-голубой, сиреневый, золотисто-оранжевый, желтый, черно-красный. Часто – сочетание всех мыслимых цветов. У нее было много платьев сшитых ею самой «по эльфийской моде», но носила она их редко и только дома. А чаще всего одевалась как сейчас, в облегающие брюки и броские топики. Если Маринка своей повадкой походила на рысь, то ее муж походкой и манерой двигаться напоминал, скорее, плавного, полного достоинства снежного барса. Рышард вошел как раз вовремя для того, чтобы услышать последнюю фразу Нури. - Значит, ты считаешь, что мир хранят те, кто живут в нем? Не это? Он кивнул на одно из незавершенных полотен. Светлый сияющий шар в океане тьмы. И две руки, вернее два крыла, осеняющие его сверху и снизу. Снизу темное орлиное крыло, из которого выступала мужская рука, а сверху крыло белое, похожее на лебединое, которое переходило в изящную женскую руку. - Если ты сам считаешь иначе, почему тогда ты не можешь завершить эту свою картину? Или понимаешь, что ИХ недостаточно? Рышард улыбнулся и слегка тряхнул своими серебристыми кудрями. Он редко спорил. Но вряд ли позволял себя в чем-то переубедить. И это холодное пренебрежение к чужому мнению порой раздражало сильнее, чем самые дерзкие возражения. Впрочем, в беседах с Маринкой он уже научился воздерживаться от этого, а Нури было сложно вывести из себя. Но ее волновала эта картина. Волновала уже давно. У Маринки была песня… Вот об этом. О том, о чем Нури никогда не решилась бы спеть. Люди все-таки многого не знают и не понимают. И в этом их счастье, они могут об этом говорить! Там, где немеют уста эльфа, человек продолжает петь! Но сейчас что-то дрогнуло внутри у Нури при взгляде на эту картину. Опять, но не так, как раньше. Мучительно потянуло изнутри тоской и предчувствием. То, что мучило уже давно, то о чем она слегка позабыла в присутствии друзей, это снова вернулось. Она оглянулась на ту картину, ради которой пришла сюда. И странно – но на мгновение ей показалось, что темная волна готова вырваться из рамы и поглотить ее. - Мы только что говорили о твоей новой работе, Рышард. Я полагаю ее прекрасной и… Рышард протестующе поднял руки. - Хватит, хватит! Не надо пустых комплиментов, Нури. Я все понял по твоему лицу, когда ты на нее взглянула. Мы, художники, учимся это видеть, инкогнито наблюдая за посетителями выставок, а уж твое лицо, Нури, я знаю слишком хорошо. - Везет вам, художникам, - фыркнула Маринка и снова принялась терзать гитару. – Вы свою картину напишете, повесите, а потом только ходи да наблюдай. А вот нам, музыкантам, каково? Снова и снова приходится свои песни петь, чтобы понаблюдать, как они людям нравятся. И каждый раз руки дрожат, как в первый. - Это у тебя-то руки дрожат? – усомнился Рышард. - А ты подумай лучше о писателях, - посоветовала Нури. – У них и вовсе нет возможности узнать, как их книги нравятся людям. При них же их не читают. Почти. Просто сидеть и гадать, нужно ли то, что они пишут, хорошо ли… Это такая мука. Раньше писатели собирали своих друзей и читали вслух, и это была хоть какая-то отдача. Но теперь ни у кого на это нет времени… И самой главной радости – контакта с тем, для кого они творят, взаимообмена энергией… Они лишены. Все, что они источают, уходит в пустоту. - Ты так, говоришь, будто сама писательница, - заметила Маринка. - Я? Нет, - вздохнула Нури. – Я, по счастью, рок-звезда… Но я просто думаю, что изо всех людей писатели – самые несчастные. - Гм. Тогда мне остается только радоваться, что я не писательница, - подытожила Маринка. - Да, и может, споешь нам что-нибудь новое? У тебя есть, я знаю, - попросил Рышард. – А то я свое творение на ваш суд выставил, так что теперь твоя очередь. Маринка не умела ломаться. А свои песни она была готова петь когда угодно. Ну, правда, не перед кем угодно. - «Тельперион», - объявила она название. – Я знаю, Нури, что у моей прабабки была песня о другом Древе… Вот я и решила, что это не совсем справедливо. Нури кивнула со своей обычной улыбкой, но на душе стало неспокойно. Маринка откинула волосы назад и села прямо, нога на ногу, в классически правильную позу гитаристки. Пальцы ударили по струнам уверенно и упруго. Мелодия была изысканно прекрасной, но слегка тревожной, словно каждую секунду грозила сорваться из своей прекрасной правильности во что-то иное, мятежное и надломленное. Там, на Западе, так давно Свет родился от двух Дерев Это было, но все равно: Возвращаюсь, уйти не сумев Для меня настоящее здесь, Но грядущее все же там Мне приносит из прошлого весть Ветер, мчащийся на закат Там два Дерева рядом стоят И, мешаясь, струится свет Двух Деревьев прощальный взгляд Предначальных Эпох привет Древо Первое в серебре Чаровную точит росу, Хочет петь о любви и добре, Но молчит, излучая красу Древо младшее золотым, Нежным светом ласкает глаз И в цветах его Солнцу гимн Свет, которого не угас В ночь мерцает Тельперион, День встречает Лаурелин, Улетает на Запад сон, Я в безволье стремлюсь за ним Там хрустального света тень, Там, рождаясь, вздыхает сон Там в слезах покидает день, В ночь сияя, Тельперион Я скучаю, томясь о нем Я лелею в сознанье песнь Я – Последыш, рожденный днем, Солнцу гимны слагаю здесь Я не верю прохладной луне, Я не вижу пути в ночи, И напрасно в мелькнувшем сне Песня западных рос звучит Я люблю лишь Лаурелин, Солнца пленница славлю свет Золотой, и сливаюсь с ним Для меня Древа Первого нет Но тоскуя бессильно о нем, Я мечтаю о нем всегда И в мерцании вечном звон Прилетает ко мне сквозь года Я всем сердцем стремлюсь к нему! Но мечта моя без пути Я его никогда не найду До него мне вовек не дойти Дар судьбы мне – Лаурелин И любить я должна ее, И мечтаний запретных дым Не изменит уж ничего Я свой выбор не изменю Воспеваю солнце опять Пусть вздыхаю, встречая луну – Для меня ей не стоит сиять - …Таким вот образом, - закончила Маринка, категоричным жестом откладывая гитару. – И не надо так мудро улыбаться. Я знаю, о чем вы оба подумали. Нет. Нет, и еще раз нет. Это просто песня, художественный образ, понятно вам? О чем бы я ни думала, это просто мысли. Такие бывают и у просто людей. - Значит ты – не «просто»? – спросил Рышард. - Я хотела сказать – у таких же, как я. - Думаю, и они не «просто». - Да ну вас! – надулась Маринка. – Вообще не буду ничего вам больше петь! Нури глубоко вздохнула. Тянуть больше не имело смысла. - Но ты не забыла, что хотела мне о чем-то рассказать? – сказала она. - А, да… Может, пойдем ко мне? - У вас от меня секреты? – удивился Рышард. - Нет, - сказала Маринка. – У нас от тебя нет. Но у женщин иногда бывают секреты от мужчин, понимаешь? - Да пожалуйста, - пожал плечами Рышард. – Я могу и выйти. - Ты только не обижайся, Рысек, - попросила Маринка. – Я тебе потом все расскажу, но сначала посоветуюсь с Нури. Рышард улыбнулся и вышел из комнаты. Нури на секунду почувствовала себя неловко. Хотя она целиком и полностью разделяла ту точку зрения, что никто не имеет право совать нос в чужие дела, даже если это дела близкого тебе человека. Тем более. С близкими людьми следуют проявлять особую тактичность.