В час столкновенья миров. Книга первая: Тайна Рун

… Словно в насмешку назвали ее Мириль – «улыбающаяся». Но мало кто мог похвалиться тем, что видел ее улыбку. Она была дочерью Ириэн Лалвэндэ, сестры Феанаро, чьими родителями были Финвэ и Индис. В преданиях о ней мало что сохранилось, кроме имени. Говорят только, что Ириэн последовала в Эндорэ за своим братом. Это не так. Она последовала за своим супругом, чьего имени предания до нас не донесли. Он был из тэлери, но покинул Аман вслед за своими друзьями из дома Нолофинвэ и погиб в первых же битвах за Средиземье. Вот почему Мириль никогда не видела своего отца – это произошло до ее рожденья. Они с матерью жили при дворе Нолофинвэ. Мириль растили как принцессу, но это не значило, что ее оберегали, словно цветок, от жизненных невзгод и опасностей. Цветком была скорее ее мать, даже странно было, что такая ранимая и нежная душа посмела покинуть Валинор. Как, видно, велика была ее любовь к своему мужу, но даже если это и было так, то эта любовь оказалась единственным свершением в ее долгой жизни. Мириль очень рано поняла, что не похожа на свою мать. Одним из имен Ириэн было Иримэ, что значит «прекраснейшая»… Она, казалось, сохранила в себе свет Валинора. Маленькая и грациозная, с толстой золотой косой, спускающейся до пят. Мирили говорили, что обликом она гораздо более походит на свою бабку Индис, нежели на мать. У нее были те же мягкие, медового золота волосы, задумчивое, немого бледное личико и мудрые серебристые глаза. Руки Иримэ никогда не прикасались к оружию, а Мириль еще в самом юном (по эльфийским меркам) возрасте довелось участвовать в битвах. Не как воину, конечно, а как целительнице. Но она видела своими глазами и боль, и смерть – умела владеть мечом и стрелять из лука. Не было в ней особой доблести или дерзости, но была спокойная отвага и выдержка, достойная мужчины. Ирит Лалвэн (так стали называть Ириэн в Эндорэ) обладала нравом живым и веселым. Да, она долго скорбела после потери мужа, но со временем утешилась. Второй раз не полюбила, – для эльфа такое крайняя редкость, - но снова стала улыбаться и петь. Она была легкой и изящной и славилась умением танцевать. Мириль же никогда не испытывала особого влечения ни к танцам, ни к охоте. Не была она искусна и в рукоделиях, хотя для эльфийской девы это странно. А она хоть и вышивала шелками и золотом, но делала это только тогда, когда ей хотелось о чем-то подумать. И свои работы редко доводила до конца. Веками позже ей понравилось плести кружева на колках и расписывать фарфор, но и эти увлечения она сохранила ненадолго. Мириль была книжницей, много читала, изучала науки и языки, в том числе и наречия людей – они манили ее своей странностью. Она часто играла на арфе, и могла бы добиться в этом большого мастерства, если бы не чрезмерная задумчивость. Она слагала много стихов и песен, но пела их – всегда будто для себя. Да и были эти песни странными, мало похожими на те, что слагались и пелись вокруг нее. Одевалась Мириль всегда очень скромно, а из украшений признавала только жемчуг. Она почти не принимала участия в пирах и празднествах. Ее больше привлекало фехтование и далекие прогулки верхом. Подруг у нее не было. Кроме своих книг и арфы, она любила кошек, собак, лошадей, цветы и – одиночество. Один раз ей довелось побывать в Ондолинде. Еще до того, как его постройка была полностью завершена. Но все равно: она запомнила этот город как прекрасное и величественное видение. Ее кузина Исфин и племянница Идрэн пришлись ей по сердцу. С ними она могла бы, пожалуй, сблизиться и подружиться – но для этого пришлось бы остаться в Ондолинде навсегда, а мысль о жизни в запертом, пусть и самом прекрасном городе была ей невыносима. С матерью они никогда не были близки. Она почитала свою родню, кроме феанариони, к которым испытывала настороженную неприязнь с примесью жалости. Она смутно понимала свои чувства по отношению к самому Феанаро, признавала его заслуги и безоговорочно осуждала его преступления. Его было трудно жалеть, но как еще можно относиться к эльда, который всю любовь и страсть направил на творения своих же рук? Ведь они все равно никогда не станут живыми, даже если ради них загубить сотни жизней. Живой, не любящий живого, заслуживает лишь жалости. А живой, губящий живое, заслуживает презрения. Возможно, заслуживает и ненависти, но ненавидеть Мириль не умела и так и не выучилась этому никогда. Само чувство ненависти, встречаемое ею в других эрухини, вызывало у нее безграничное удивление. Она видела и читала в их сердцах, что нет муки страшней, и не понимала, как они могут добровольно обрекать себя ей. Мириль испытывала глубокое чувство преклонения перед своей двоюродной сестрой Артанис, но робела ее. Трудно, вернее, невозможно искренне любить того, кого побаиваешься. Мириль только двоих эльдар действительно любила – своего дядю Нолофинвэ и своего двоюродного брата Финдарато. Она часто и подолгу гостила в Нарготронде. Но всегда возвращалась в Хитлум, так как чувствовала, что нужна там. Нолофинвэ был привязан к ней – особенно сильно после смерти Исфин. Он не проявлял своих чувств, ни словом, ни делом, но Мириль знала. И она не верила, что кто-то более нее скорбел о его смерти. Может, быть только Финдекано. Но как бы там ни было – Мириль в Дор-Ломин к нему жить не пошла, осталась в Нарготронде. Некоторое время спустя, ей пришлось все же на время (как она думала) покинуть его, чтобы навестить мать. Не так уж ей этого и хотелось, но дочерний долг повелевал! Как потом она корила себя за это! Она так никогда и не смогла простить себя за то, что уехала из Нарготронда именно в те дни! Она не спрашивала себя, могла ли она что-то изменить. Нет, не могла бы. Но она могла бы последовать за Финдарато и погибнуть с ним. Он не смог бы ее не взять. Да и какой смысл теперь думать, что могло бы быть? Главное – ее там не было. И это уже ничем не исправить. Она должна была быть с ним до конца, в этом и заключался смысл ее существования здесь, смысл ее рождения. А теперь… Она не знала как и, главное, зачем жить дальше. Никто не увидел ее слез или других проявлений скорби, когда пришла весть о гибели Финдарато. Наоборот, она оставалась до крайности спокойной. И когда Ириэн или кто-то еще подходили к ней с утешениями, она оставалась безучастна. Казалось смерть Финдарато ее совсем не трогает. Она знала, что многие уже считают ее холодной, как лед, и бессердечной. Но ей не было до этого дела. Все равно не осталось никого, кто понял бы ее. Она не вернулась в Нарготронд. Там ей больше нечего было делать. Зато еще больше полюбила далекие одинокие прогулки верхом. Ей нравилось подъезжать к людским селениям и издалека наблюдать за людьми. Она думала – вот живут создания, которым скоро суждено покинуть мир, который они любят, навсегда, и все-таки они продолжают жить и любить жизнь. И даже могут петь и танцевать по вечерам, зная, что скоро умрут. Она знала, что многим эльфам люди кажутся существами мало развитыми именно поэтому. Будто бы они не понимают, что значит жизнь и смерть, и потому так безразлично к этому относятся. Но если все же знают и понимают, а такую мысль Мириль вполне допускала, тогда перед их мужеством можно только преклонятся. Так говорил Инголдо. Она не все в его словах понимала и принимала, но он разбудил в ней интерес к людям и неукротимое желание знать. Проникнуться до конца – кто же они, те, с кем она живет бок о бок. Но здесь люди слишком зависели от эльфов. Мириль все чаще думала, а какие они там, далеко на востоке? Ей всегда говорили, что там, на востоке, ужас и тьма. Но ведь и с севера надвигались ужас и тьма, и были они все ближе, и бежать от них становилось некуда. Разве только на Запад. В любом случае бежать придется. И им дан только один путь к спасению. Что-то в ней противилось такому решению. Какой-то бунт назревал в ее душе. Она вспоминала Феанаро – и ужасалась себе. Но потом она думала об Инголдо, и ощущала надежду, смутную и призрачную, как утренний туман. Не было никакого пути, по которому она могла бы следовать. Никто не проложил его, никто не дал ей ответа. Значит, понимала Мириль, искать путь и ответы на все вопросы придется самой. Когда-то мятежные эльдар избрали Средиземье. Но Средиземье на Белерианде не кончается... От этой мысли ее бросало в дрожь. Ты погибнешь, говорила она себе. И никто о тебе даже не вспомнит. У тебя только два пути – Валинор либо Мандос. Но если я не желаю, ни того ни другого? Она понимала, что этот путь гибельный и приведет ее к бездне. Но она не знала, как это преодолеть. Она так и продолжала скитаться по лесам, становясь все более замкнутой. Часто не появлялась дома по нескольку дней. Она знала, что люди уже стали слагать о ней легенды, как о Дикой Охотнице, встреча с которой пророчит беду. *** … В тот день Мириль, как всегда, выехала на прогулку одна. Она нарочно старалась выбирать места поглуше, чтобы ни с кем не встретиться. Одета она была в голубое с белым – цвета арфингов. Золото вполне заменяли ее волосы. Она давно, очень давно стала носить цвета арфингов, но после смерти Инголдо, ее стал привлекать черный цвет. Цвет скорби и тайны. Она хоть и корила себя за это странное пристрастие, но поделать ничего не могла. Плащ ее был черным, шитым серебром, но сейчас он был свернут и приторочен к седлу – день обещал быть жарким. Конь нес ее сквозь чащу. Сегодня Мириль хотелось заехать куда-нибудь, где она еще не бывала. С каждым разом это означало – все дальше и дальше от дома, и вообще от тех мест, где селятся люди и эльфы. Дорога, а точнее то, что она избрала своей дорогой, вела в гору. Внезапно Мириль выехала на открытую площадку. Лес здесь кончался. Мириль оказалась на краю высокого утеса. Она подъехала к самому краю. Прямо перед ней, насколько хватало ее эльфийского взора простирались леса – темные и еще нехоженые. Не принадлежащие никому. Огромные земли, в десятки раз превышающие размерами Белерианд. Это зрелище напугало ее. Она вдруг осознала, как она юна, слаба и… одинока. Не в силах больше выносить этого ощущения, Мириль развернула коня и помчалась прочь с утеса. Она решила не возвращаться прежней дорогой и продолжала следовать наугад сквозь чащу. Теперь ее путь лежал дном неглубокого оврага. Внезапно ее конь вздыбился, а потом резко метнулся в сторону. Мириль была прекрасной наездницей, но это было слишком неожиданно, к тому же она была слишком погружена в свои мысли и расстроена, поэтому не удержалась и вылетела из седла. Конь промчался мимо нее вперед. Она подняла голову и поняла почему. Прямо над ней, на краю оврага стоял волк – таких крупных Мирили видеть еще не доводилось. И он был не один: вдоль оврага по обе стороны их выстроилось не меньше дюжины. Мириль никогда не слыхала, чтобы волки летом сбивались в стаи. Хотя в этих краях, может, и волки другие? Удар о землю оглушил ее. Нога вспыхнула резкой болью. Она упала на тот бок, со стороны которого висел меч, и чтобы вытащить его из ножен, нужно было сначала встать. Но не похоже, чтобы волк собирался дать ей на это время. Почувствовав под рукой камень, она машинально сжала его, прекрасно понимая, как это глупо и беспомощно. Даже если ей удастся удачно ударить первого волка и убить его прежде, чем он вцепится ей в горло… Она не успела додумать своей мысли до конца, как волк прыгнул. Мириль занесла руку, сжимавшую камень. На мгновение зверь будто завис над ней. Она видела его темное худое брюхо, на котором проступали ребра. И тут ее слух уловил хорошо знакомый свист. В тот самый момент когда волчья пасть была уже на расстоянии локтя от ее лица, в бок зверю вонзилась стрела. Волк взвизгнул, извернулся в воздухе и рухнул замертво рядом с Мирилью. И тут же прыгнул второй. Но и его стрела сразила прежде, чем он долетел до нее. Мириль наконец пришла в себя. Она вскочила и выхватила свой короткий меч. Третий и четвертый волки прыгнули одновременно. Одного из них встретил клинок Мирили. Она вонзила его под ребра, и тут же отступила назад, стряхивая зверя с меча. Следующие несколько секунд слились в мешанину волчьего визга, свиста стрел, оскаленных клыков и коротких взмахов меча. Когда бьешься, не думаешь ни о чем, ибо любая мысль способна привести к панике. И когда все кончается, первые несколько секунд тоже ни о чем думать не можешь. Может, у опытных и хладнокровных воинов не так, но Мириль еще не могла отнести себя к их числу. Хорошо, что после битвы нужно прежде всего вытереть меч, а потом уже думать обо всем остальном. Эта короткая передышка дала ей возможность собраться с мыслями. Кто-то спас ее. И теперь нужно было отблагодарить спасителя. Мириль медленно повернулась в ту сторону, с которой летели стрелы. Но никого не увидела. Но тут кто-то спрыгнул с дерева, которое росло так близко к краю оврага, что часть его корней уже выворотилась из земли и висела в воздухе, подобно застывшим змеям. Мирили пришлось смотреть против солнца, поэтому она не сразу разглядела лица своего спасителя. Вернее, спасительницы – по фигуре она угадала женщину. Та спустилась к ней, легко сбежав по почти отвесному склону оврага. Эльфийка. Совсем юная эльфийка, не старше самой Мирили, но выше ее ростом и тоньше. Темные волосы, ниспадающие ниже колен, накрывали ее, словно плащом. Она была одета в красную куртку и черные штаны – цвета феанариони. Но Мириль посмотрела ей в лицо, и забыла обо всем на свете. Предания сохранили память о многих прекрасных девах из рода эльдар. Менестрели и по сии дни воспевают красоту Лютиэн и Финдуилас, Эльвинг и Арвен. Но почему никто не сложил песню об этой эльдэ? Просто потому, что ни одному менестрелю не случилось кинуть взгляд в ее сторону? Или потому, что даже эльфийская поэзия имеет свои пределы, а в мир порой является нечто такое, пред чем меркнет само понятие красоты? А может – об этом Мириль подумала уже потом – просто потому, что она была не королевского рода? Только одно она знала точно – никогда, ни до, ни после, не доводилось ей видеть существа более прекрасного. Словно сама Вана явилась перед ней, соткавшись из солнечного света. И удивительнее всего были ее глаза. Люди почему-то считают, что глаза у эльфов должны быть обязательно серые. Или, в крайнем случае, зеленые. Однако у этой эльфийки глаза были карие, цвета самого темного янтаря, с танцующими в них золотыми искорками. Они сияли, словно два маленьких солнца, но солнце ослепляет, а взгляд этих глаз ласкал сердце и согревал душу. - Здравствуй! – сказала она и улыбнулась. Мириль почувствовала, что ей тоже хочется улыбнуться в ответ, но она сдержалась. И слова благодарности не шли с языка. Впрочем, казалось, эльфийка и не ждет благодарности. Она начала собирать свои стрелы, выдергивая их из волчьих тел. - Странные волки, - сказала она. – Обычно они так не нападают. Но в этих краях много странного… И темного. Не следовало бы здесь путешествовать в одиночку. Мириль сжала губы. К ней в душу закралось подозрение, что эта эльфийка оказалась здесь не случайно. Неужели в самом деле? Неужели ее тайные одинокие прогулки не были такими уж тайными и одинокими? За ней следили? - Ты ведь царевна Мирильдэ, верно? – продолжала незнакомка. Она собрала стрелы и остановилась напротив Мириль. – Какая удача, что я оказалась поблизости. Нам нужно найти твоего коня. А мой - рядом. Она свистнула. Почти сразу же из-за деревьев показался гнедой конь, который неспешной рысью приблизился и остановился подле хозяйки. - Твой такой же послушный? – спросила эльфийка и засмеялась. – А может, ты есть хочешь? Ты ведь с утра в дороге. У меня есть холодное мясо, хлеб и сыр. - Так ты наблюдала за мной? – спросила Мириль, закипая гневом. – И насколько давно? Темноволосая эльфийка снова лучезарно улыбнулась. - Я просто подумала, не нужна ли тебе телохранительница. - Мне не нужна надзирательница! – ответила она высокомернее, чем ей самой хотелось. Эльфийка отшатнулась. Глаза-солнца словно потухли, губы слегка дрогнули. Она круто повернулась и направилась к своему коню. Мириль почувствовала жгучий стыд, к которому примешивалось еще что-то. Незнакомка уже поставила ногу в стремя. Еще секунда - и она взлетит в седло и исчезнет. И Мириль поняла, что если допустит это, то будет сожалеть не меньше, чем о том, что ее не оказалось в Нарготронде в нужное время. - Прости, - сказала она. – Я благодарна тебе. Эльфийка убрала ногу со стремени, но не повернулась. - Я сожалею о своих словах, - с трудом выговорила Мириль, внезапно осознавая, что ей еще ни у кого не доводилось просить прощения. – Я была испугана… И еще не пришла в себя. Незнакомка стояла к ней уже не спиной, а боком и делала вид, что проверяет упряжь. По лицу ее ничего нельзя было понять. Густые брови почти сошлись на переносице, но уголки губ ползли вверх. Мириль зачаровано созерцала это удивительное лицо, и вдруг к ней словно пришло озарение. - Послушай, - сказала она. – Мне не нужна ни телохранительница, ни слуга. Но мне очень нужна попутчица. Я уезжаю. - Куда? – эльфийка моментально повернулась к ней. Глаза смотрели с неподдельным любопытством. - Далеко, - произнесла Мириль. – Я покидаю Белерианд. Пока эти слова не были произнесены, все казалось таким страшным и пугающим, сложным и запутанным. Но как только слова были сказаны, на сердце у Мириль сразу стало легко и спокойно. Решение оказалось донельзя простым. Вот так. Незачем еще что-то откладывать. Незачем возвращаться, потому что даже прощаться ей не с кем. Меч с собой, коня она разыщет, а если и нет… Мириль коснулась пряжки в виде лилии, которая схватывала плащ, сейчас она была просто пристегнута к плечу. Пряжку украшали шесть жемчужин, таких крупных и редких, что самой маленькой из них хватило бы на все необходимое в течение, по меньшей мере, года. Только одно могло остановить ее – одиночество. Одиночество настолько глубокое, что порождало сомнение в самом ее существовании. И если эта дева откажется… Впрочем, не похоже было, что она собирается отказываться. - А зачем тебе туда? – спросила она. - Расскажу после. В дороге. - И когда мы отправляемся? - Прямо сейчас. Так ты со мной? Эльфийка кивнула. - Идем искать твоего коня, - сказала она. *** В пути она многое узнала о своей будущей подруге. Звали ее Раутиэль. Отец ее был нолдо из приближенных Майтимо. «То есть из феанариони» - подумала Мириль безо всякой неприязни. Матерью Раутиэли была эльфийка из эглат, народа Дориата, перворожденная. Раутиэль, как и Мириль, родилась в первые года пребывания нолдор в Эндорэ. Когда произошел разрыв между нолдор и владыкой Тинголом, родители Раутиэли расстались. Раутиэль росла у матери в Дориате, но скоро покинула зачарованный лес и перебралась к отцу. Не из-за большой любви к нему, и уж никак не из-за того, что считала дело его клана правым. Просто не могла она себе представить жизни взаперти. Мириль ее понимала, как нельзя лучше. Она сразу прониклась к Раутиэль симпатией после ее рассказа. Та говорила о себе охотно, ничего не тая. Мирили было трудно ответить тем же. Она отвыкла говорить с кем-то откровенно и раскрывать кому-то душу ей было не просто, тем более, почти незнакомой эльфийке. Впрочем, Раутиэль и не настаивала на откровенности, и не задавала слишком много вопросов. Только спросила. - Так почему ты все же покидаешь дом? Да еще вот так, тайком? Мириль отвела глаза. - Я не могу больше оставаться в Хитлуме. Как ей сказать, что после смерти Инголдо весь мир кажется ей оскверненным? И сердце непреодолимо гнетет предчувствие беды? Что она никому и ни во что больше не верит, а более всего собственной матери и ее родичам? Что она предпочла бы и вовсе оказаться без семьи, чем иметь такую? И что в семье на нее поглядывают косо, как на порченную? И нет ни одного занятия, ни одного дела, ни одной даже забавы, которые приносили бы ей удовольствие и отдохновение от злых мыслей. И подчас кажется – нет в мире ничего рукотворного, что она могла бы назвать своим и нужным. Она заговорила о другом. О том как огромен мир за пределами Белерианда. Как беспредельны земли, о которых они, Эльдар, имеют лишь смутные представления. И возможно те земли, о которых они даже не знают, еще обширнее. И если Раутиэли казался клеткой Дориат, то для нее, Мирили весь мир клетка, если в нем есть земли, в которых она еще не бывала. Раутиэль слушала со вниманием, но ничего не отвечала. Впрочем, она следовала за ней, а это значило, что она согласна с ней, раз решила разделить ее путь. Мириль не привыкла столько говорить. Да и не с кем было раньше. С теми немногими близкими, которые теперь были утрачены, она больше привыкла слушать, нежели говорить. И теперь… когда никто не возражал ей, никто не спорил, она поняла, что не так уж много может сказать. Но ее спутница и не требовала пространных объяснений. Она смотрела открыто и ласково, и ее взгляд словно говорил – я тебя понимаю! Незаметно разговор перешел на смертных. Мирили было что сказать и по этому поводу. - Одни говорят – их век короток, и они против нас – песок. Таких большинство. Но есть и другие, они утверждают, - Мириль, покосилась на Раутиэль прикидывая, стоит ли ей это говорить. – Утверждают, что род эльдар и прочих квенди источается и угасает. Что мы вымираем, уходим. А люди и после нас будут существовать не одну тысячу лет. Так что, в конце концов, окажется, что их род более живуч, чем наш. - Все мы одинаково песчинки в руках Единого, - беспечно возразила Раутиэль. – Так что лишняя пара тысяч лет не имеют никакого значения. Мириль вдруг стало радостно от этих ее слов. Она не раз слышала их от мудрых людей, но в них всегда звучала печаль обреченности, и это угнетало. А Раутиэль говорила весело. Величие и непостижимость мироздания удивляли и радовали ее, но не умаляли собственного значения, в собственных же глазах. Состояние уверенности, исходящее от нее, передалось и Мириль. - Хочешь, я спою тебе? – вдруг предложила Раутиэль. И, не дожидаясь выражения согласия, запела. Мириль полагала, что достаточно слышала в своей жизни прекрасных певцов. Но ведь каждый певец неповторим в своем роде, если вкладывает в свое пение сердце и душу. И каждый раз волшебство пения поражает, словно впервые. Вот и в этот раз. Раутиэль не стремилась произвести на нее впечатление. Она пела больше для себя – и для всех, кто пожелал бы слушать: для коней, для птиц, для деревьев, для ветра… Ее голос вился в воздухе, подобно золотой ленте. А песня приносила отдохновение и радость. Песнь моя парит над землей, Песнь моя летит за тобой, В даль, где свет луны, свет звезды, Где прекрасен мир близ тебя. Без тебя вся жизнь – пустота. Без тебя весна – холодна. Птицей рвусь за песней туда Где прекрасен мир близ тебя. Только тебя вижу я, слышу я. Только тобой вся душа сожжена. Песнь моя парит над землей, Песнь моя летит за тобой, Сквозь века и дали туда, Где прекрасен мир близ тебя. Такие простые слова… И мелодия безыскусная, словно само сердце пело в ней. Мириль не привыкла к такому. И впервые подумала: не были ли те песни, что слагала она сама, чрезмерно сложны и напыщенны? Действительно ли она жила и трепетала всем тем, о чем пела? Но, может, смысл песни не в красоте мелодии и мудрости слов, а в том, чтобы песня вот так осыпалась золотой пыльцой на сердце, исцеляя его, отгоняя тяжелые думы? - Какие странные стихи, - сказала она. - Людские, - улыбнулась Раутиэль. – Мой только напев. - А я думала это ты… кого-то любишь. - Нет… я еще не так долго живу на свете. А ты? - Я? Я только одного эльда любила. Короля Фелагунда. - Своего родича? - Это не такое… о чем ты подумала. Об этом не говорят. *** - Гляди, - сказала Мириль. Они стояли на вершине холма. Деревья окружали его, но на вершине было открытое место. Здесь особенно хорошо видны были звезды, которые до этого были скрыты вершинами деревьев. Они мерцали чистым голубым светом, подобно живым трепещущим цветами. И казалось, что они висят так близко, что их можно коснуться рукой. Прямо перед ними сияли семь звезд Валакирки, Серпа Валар, прекраснейшего из творений Варды. Мириль остановилась, глядя на него, как зачарованная. - Да, - нарушила молчание Раутиэль. – Стоит жить хотя бы потому, что это есть. - Нет ничего прекраснее, - сказала Мириль. – Вот почему я преклоняюсь перед Элентари более, чем перед другими Валар. Она для меня покровительница, потому что воплощает то, что я люблю больше всего. Звезды. - Как для меня - Несса. Ведь больше всего я люблю танцевать. - Ты… смеешь ставить рядом Элентари и Нессу? - Ты смеешь сравнивать? Мириль слегка смутилась, хотя Раутиэль и спросила без гнева, лишь с изумлением. - Думаешь… они нас слышит сейчас? - Почему ты спрашиваешь? Мириль долго молчала, опустив голову. Потом вновь подняла взор к звездам. - Знаешь, о чем я думаю, глядя, на это? Когда-то мои родители увидели их впервые. Они родились в мире, где не было видно света звезд. Но самые первые из нашего рода родились при их сиянии. Мы принадлежим свету звезд так же, как люди принадлежат свету солнца. Но для моего отца и для моей матери звезды засияли в скорбный час. Их свет озарял ледяные пустыни Вздыбленных Льдов, которые им предстояло пересечь. И они шли. Страдали от холода и ветра, теряли близких, но шли. Мой отец нес мою мать на руках. Он мог бы остаться в Благословенном Краю, но последовал за своими друзьями – почему? Моя мать последовала за ним. Что они чаяли здесь найти? Переход через льды был величайшим деянием нашего рода. Разве могло оно быть напрасным? А теперь я все чаще слышу речи о том, что нам нужно вернуться в Аман, испросить прощения… Что в Эндорэ нам не место. Тогда ради чего все было? Разве наш народ великими страданиями и великой скорбью не заслужил права жить здесь? Я родилась в этой земле. Я не видела ни Амана, ни сияния Дерев. Но я каждую ночь вижу звезды, и вижу их отсюда. Я знаю, что нет ничего прекраснее, и не верю, что где-то они могут сиять ярче, чем здесь. - И… что? - А то, - Мириль гордо вскинула голову. – А то, что я только этот свет считаю своим, и только ему я согласна поклоняться и служить. И вот сейчас… - она протянула руку к звездам. - Перед лицом Варды Предвечной, и перед лицом этой земли, и пред твоим лицом, дева Раутиэль… Я приношу клятву. Клянусь Серпом Валар, великим Семизвездьем Варды Тинталле – я не покину эту землю! Вся моя жизнь до последнего вздоха принадлежит Эндорэ! Я буду биться за эту землю, пока не умру, или пока эти звезды не погаснут. Но я призываю в свидетели Манвэ и Намо – я никогда не увижу их света из иной земли! Она стояла, вскинув руку, и звездный свет, которым она клялась, отражался от золота ее волос. Раутиэль смотрела на нее с восхищением. Потом положила руку ей на плечо. - А я клянусь, царевна Мириль, что никогда не оставлю тебя, куда бы ты ни шла. Эндорэ и моя родина тоже. Но отныне мой дом там, где ты. Пока смерть не разлучит нас. Они посмотрели друг другу в глаза. Они были совсем одни, окруженные шумящим ночным лесом. Казалось, совсем одни во всем мире. - Думаешь, они слышали нас? Приняли нашу клятву? - Уверена, что да. Они вдруг обнялись, неожиданно даже для себя самих. Этот порыв смутил их и, спускаясь с холма, они не проронили более ни слова. У подножья холма дорога делала поворот. Серп сиял теперь слева от них. Казалось, он стал теперь их вечным спутником, вечным свидетелем принесенной ими клятвы.