Регенерация.

Откровенно нарастающее чувство боли в груди может и можно скрыть, но оно никогда не пройдет полностью незамеченным. Оно заставит вдохнуть чуть более судорожно, посмотреть вслед чуть дольше. Боль никогда не была ноющей прежде. Эффи чувствует, что сердце растягивает удары, доставляя проблемы дыханию. – Вы оставляете меня? – дрогнувшим голосом бросает она в центр комнаты. – Так будет лучше для всех, – ей отвечают голосом, который не выдает эмоций даже, если они есть. Почему ее так оскорбляет эта фраза? Со стороны кажется, что людей в комнате больше, чем двое. Но это не так. – Хеймитч, мне страшно, – признается Эффи и обхватывает себя руками. – Как же здесь холодно, черт возьми... Эбернетти поднимает глаза на женщину. Она выглядит... Как всегда. Она органична в своем образе, который чуть менее дикий, чем остальные. Она даже милая в этих ленточках между прядями не своих волос. Она даже выглядит красивой в платье, которое облегает ее тело розовыми лепестками белоснежного цвета. Но он должен оставить ее. – Тебе не место среди мятежников, – откровенничает Хеймитч. Он говорит то, что думает: – Разве ты сможешь выжить в таких условиях? Эффи горько усмехается. Ну да, конечно. Именно это она понимает абсолютно ясно: лишняя. Она лишняя. Жить в мире костров и оружия? В среде полной обреченности и ожидания неизвестного? В окружении загнанных и еле живых? Она слишком хрупкая для этого. Или слишком глупая, чтобы быть полезной восстанию. Да она и не решилась бы никогда. – Пожалуйста, берегите себя, – тихо произносит Эффи. Хеймитч встает с дивана и обращает взгляд на экран на стене. Китнисс и Пит, вместе со своими союзниками, бредут сквозь чащу. Квартальная бойня сейчас наверняка забирает чьи-то жизни в другом уголке Арены. – Спасибо, Тринкет, – чуть улыбнувшись женщине, бросает ментор. – Ребятам что-то передать, когда они будут с нами? Эффи смотрит мужчине в глаза. Боль сводит судорогой горло. Кажется, она сейчас заплачет. – Нет, не надо, – взяв себя в руки, отсекает женщина. – Не хочу прощаться. Плохой знак. Ментор кивает и повисает неловкое молчание. – Иди, – первой очнулась куратор. Он не видит ее слез. Двери лифта скрывают его раньше, чем боль делает надлом внутри Эффи. Оставили... Они ее оставили. Тринкет казалось, что она уже привыкла к безразличию со стороны окружающих. Но она не учла одной детали: привязанность лишает возможности безразличия. Привязанность проникает во все клеточки тела, наполняет огнем кровь в венах. Привязанность, и ничто другое, может отсечь голову самому жестокому человеку. Привязанность опасна. Но средства защиты нет. От этой болезни нет лекарства. Эффи сползает вниз по стене и закрывает глаза. Она так одинока. Ни родителей, ни мужа, ни детей... Даже ее любимые трибуты теперь будут очень далеко. А потом разразится революция неведомого раньше размаха, и новые власти сотрут прежних капитолийцев с лица земли. И ее тоже сотрут. Куратор закусывает щеку. «Я отпускаю вас, любимые Китнисс и Пит» «Прощай, Хеймитч» Женщина стирает слезы со щек и глубоко вдыхает. Она принимает желание судьбы. В конце концов, еще одна потеря сделает ее сильнее. Наверное... А сейчас, надо привести себя в порядок и спуститься к остальным. Она будет стоять среди капитолийцев и чувство собственного достоинства не даст ей заплакать снова. Она не позволит себе слез на глазах у других. Эффи принимает решение. Если бы она знала тогда, что за ней еще придут. Но люди слепы, когда дело касается их будущего. Будущее Тринкет решалось всего две минуты. Две минуты, спустя памятного выстрела Китнисс, когда купол Арены надломился и дал начало всеразрушающей волне борьбы окрепших духом жителей дистриктов Панема.

*

В группе капитолийцев заходит разговор об одном мужчине, воспоминание о котором заставляет Эффи очнуться от каких-то своих мыслей. – А что стало с его имуществом? – осведомляется судья, один из лучших в своем роде деятельности. – Я не видел никаких бумаг, хотя мой друг и работал с этим делом. – Отобрано в государственную казну, – отвечает главная сплетница элиты Капитолия. Она сверкает своей белозубой улыбкой и обращает взгляд на Тринкет. – Эффи, дорогая, ты знала его ближе, чем мы. Он, что же, тоже поддерживал революционные взгляды? – С чего вы взяли? – натянув на лицо маску безразличия, щебечет Тринкет. – Ну, он дал выжить обоим трибутам в прошлом году. Китнисс, определенно, заслуживала носить корону победительницы в одиночку. А живой Пит Мелларк, как бы мы его не любили, есть примером того, как нарушается свод правил, продержавшийся столько лет. Бокал, который держит Эффи, почти трескается от того, как сильно сжала его женщина. Она вовремя приходит в себя, увидев, как побелели ее пальцы. Голос перестает быть звонким. – Сенека всего лишь хотел, чтобы у Игр были победители. Морник убил бы их обоих. Распорядитель в любом случае был бы виноват: или в спасении двоих, или в их смерти. Эффи резко умолкает. Белозубую улыбку сплетницы мажет красная помада с дернувшейся губы. Собеседники замолкают. Сплетница решается на вопрос: – Ты что, дорогая... Жалеешь Сенеку Крэйна? Тринкет бегает взглядом по лицам присутствующих. Она взвешивает каждое слово своего ответа: – Я не говорю, что с ним поступили неправильно. Ради безопасности Капитолия необходимо принимать иногда очень серьезные решения. Я только говорю, что вина не лежит отдельно на Сенеке. Он просто делал свою работу. В своде правил сказано, что у Голодных Игр есть победитель. Так лучше пусть их будет двое, чем не будет вовсе. То, что происходит, началось с Китнисс Эвердин. С умной девчонки, но очень неопытной в делах политики. Она хорошенькая и ее полюбили все мы, но она также очень непредосудительно поступает. Волнения – лишь следствия ее, как раз-таки, необдуманных поступков. Все закивали и разошлись шепотом одобрения. Эффи стало тошно от того, что она говорила. Она почувствовала, как ее тело, начиная от кончиков пальцев ног, покрывается невидимой другим, зеленой отвратительной слизью. – Простите, я, кажется, выпила лишнего. Пойду на воздух. Она не узнала свой голос. Несмотря на омерзительное внутреннее состояние, слова ее прозвучали спокойно, даже немного кокетливо. Эффи сбежала с приема. Она хотела закрыться у себя и провести ночь в бессоннице и молчании. Она скорбела по тем, кого должна была потерять. Она понятия не имела, как именно сорвут Квартальную бойню, но зато она знала, что после не увидит такие родные лица. И Эффи хотела смотреть на экран, на трансляцию Игр, в поисках знакомых очертаний.

*

Тяжесть на груди немного мешает дышать. Эффи чувствует ее, лежа с закрытыми глазами. Только когда она разомкнет веки, поймет, что ничего там нет. Что это легкое онемение от обезболивающих. Женщина почти приходит в себя. Писк приборов и голоса становятся различимы. – Вы уверены? – спрашивает до боли знакомый голос. – Ну, мы должны удостовериться. Для этого нужно, чтобы мисс Тринкет проснулась, и я взял у нее официальное согласие. – Но вы же можете ошибаться? – Я почти уверен. Говорю же, нужны еще анализы. Но все может быть. Эффи сейчас абсолютно не интересно, о чем врач пытается говорить с Эбернетти. Женщина предпринимает уверенные попытки позвать его. От жалостливых интонаций капитолийки Хеймитча передергивает. Он оборачивается на нее и замирает. Женщина улыбается ему уголками побелевших губ. Эффи сама сейчас вся белая, с полупрозрачной кожей, под которой жилами тянутся синевато-сиреневые вены. Голубой цвет глаз выглядит выцветшим, но это только от накопившейся усталости. – Эй, крошка, привет. Хеймитч садится на край кровати и берет в свои руки ледяную ладонь. Его слова часто звучали, как обзывательства, но сейчас это скорее попытка показать женщине, как он рад, что она в порядке. И что она в безопасности. Эффи думает о том, как часто видела его, находясь в заключении. Во сне, под действием галлюцинаций от постоянных пыток, в мечтах... И просто, когда хотела успокоиться. Только сейчас мужчина как-то странно на нее смотрит. Эффи не может понять, что именно в ней заставляет его так смотреть на нее. – П... помоги мне, – просит она Эбернетти в попытках сесть. Мужчина оглядывается на врача. Тот кивает, разрешая. Тринкет начинает двигаться и поток воздуха из вентиляции касается ее головы. Эффи сбивается с толку. Голова словно стала легче, более невесомой и, кажется по ощущениям, чего-то не хватает. Женщина облокачивается на подушку, которую подкладывает ей Хеймитч и касается пальцами лба, двигаясь выше. Ничего. В прямом смысле ничего. – Хеймитч, я не... – Вы рассекли затылок. Нам пришлось срезать волосы, – встрял доктор. Тринкет сглотнула комок и впилась округлившимися глазами в Хеймитча. – Это ничего, – поспешил успокоить ее тот и сжал крепче ладонь. – Они отрастут. Ты все равно выглядишь прекрасно. – Я тебе не верю, – дрожащим от слез голосом выпалила Эффи. – Это... Это все, что было моим. Настоящим. – Мистер Эбернетти прав, волосы быстро отрастут, – добавил врач. – Есть более важный вопрос, мисс Тринкет. – Какой? – чувствуя, как учащается сердцебиение, промолвила женщина. Доктор посмотрел на приборы, где показатели уже выдали волнение Тринкет, и наградил Эффи укоризненным взглядом. – Пожалуйста, успокойтесь, мисс Тринкет. Я объясню. Пытки подействовали на ваш организм более чем разрушительно. Некоторые функции были сбиты с правильного функционирования. В том числе и... Функция продолжения рода. – Все еще не понимаю, – немигающим взглядом наблюдая за доктором, сказала Эффи. – Мы с коллегами не совсем уверены... Но... Возможно, что Вы могли потерять способность родить ребенка. Непонимание на лице Тринкет треснуло. Осколки осыпались, и теперь уже осознание исказило бледные черты Эффи. – Как я уже сказал, мы не уверены. Для проведения более точных анализов требуется Ваше соглашение. Вы разрешите нам? Хеймитч взволнованно смотрел на женщину. Слезы заблестели на поверхности ее голубых глаз. – Д... да. – Тринкет закивала. – Да. А сейчас, уходите. Все. – Эффи, – начал Эбернетти. – Все, – настояла женщина. – Ты тоже, Хеймитч, прости. Когда остается одна, она подтягивает к себе колени, не смотря на предупреждающие писки приборов, к которым ведут натянутые трубки. Снова трогает голову, лишенную волос. Зажмуривается. Бездетна? Если это правда... За что? Почему она? Эффи закрывает голову руками и упирается лбом в колени. Так она и начинает дремать, пока медсестра не заставляет ее лечь нормально. Мысли о бесплодии заглушают тишину даже во сне. Эффи готова отдать все, что у нее осталось, лишь бы это не оказалось правдой.