Всегда и Вовеки

Хоуп не умеет рисовать, как отец, ее рисунки - палка, палка, огуречик, получился человечек, зато она играет на рояле, как играет - мертвое сердце в груди замирает, а потом начинает бешено колотиться, будто колеса поезда по железным рельсам. В такие моменты Клаусу кажется, что вот весь смысл его жизни - внимать этой музыке, извлекаемой девочкой из черно-белых клавиш пианино. Хочется замереть, застыть, стоять рядом, склонясь и вдыхая аромат волос клубничного шампуня и живых цветов, отказаться от всего другого, лишь бы она не убирала руки с клавиш, а потом целовать-целовать-целовать тонкие запястья пересохшими губами, зарываться в копну светлых, белых, как снег, кудрей, перебирать их, наматывать, пропускать сквозь пальцы, рисовать, каждую черточку ее лица, улыбку, едва-едва видные морщинки в уголках розовых, перламутровых губ, блеск и блики в голубых-голубых-голубых глазах, метафоры к которым подобрать не хватит слов, тонкие длинные пальцы, запястья, прядку, свернувшуюся колечком у уха, выступающие из выреза футболки ключицы, голубеющую, будто карандашом очертанную венку на шее, родинку на лопатке. Его маленькая девочка. Его дочь. Спасение и погибель. Яд, проникший в вены, отравивший безумной страстью кровь, который не вывести, не спастись. Надежда на лучшее, на спасение, на жизнь, на погибель, но вместе. Она смеется, откинув голову, смех звонкий, как перезвон серебряных колокольчиков, не сможет описать ни один поэт, как замирает давно мертвое сердце в груди, сжимается, готовое оказаться в ее пальцах. Безумие. Таять от одного смеха, полуулыбки родной дочери. Желать родную дочь, частичку себя. Как никого другого. Как никогда Б-Е-З-У-М-И-Е. Клаус давно сошел с ума, еще много веков назад, от боли, методично ломающей кости одну за другой, от своего крика, раздирающего глотку, от жажды ощутить пьянящую питательную жидкость, обволакивающую горло, ненависти, отвращения и жалости в родных глазах, невозможности получить хоть какую-либо поддержку, от осознания того, что всем плевать. Боль стала частью его жизни, неотъемлемой, главной, с ней невозможно бороться - только жить, смириться и жить дальше, постепенно привыкаешь. Клаус привык, привык к тьме в душе, к пустоте, дыре, облипшей гноем от частых предательств. Но все переменилось - появилась она. Лучик Света (в темном царстве). Хоуп. Его маленькая Хоуп. Пазл замкнулся, сложился, темнота обрела краски. Небо - цвета ее глаз, солнце - единственной золотистой прядки в волосах, снег - остальной массы кудрей. Жизнь обрела смысл. И теперь безумие поглотило с головой. Наркотик. Быстрого действия. Сильный. Без которого - ломка, а с которым - цветные мультики и музыка, заглушающая другие звуки в ушах. Дочка в белом платье и с цветами в косе до пояса. Девочка-Ангел, затягивающий в ад, который с ней рай. Его девочка, чьи колени хочется обхватить руками, упав у её ног. Но его дочь. С-В-Я-Т-Ы-Н-Я. Клаус прикрывает глаза, склоняясь над пианино и нависая над хрупкой девушкой, чьи пальцы скользят по клавиатуре, втягивает носом с громким вдохом запах её светлых кудрей, забранных в нетугую косу, зарывается носом в них. Её локоны пахнут снегом, цветами и капельку клубникой. В ней бы раствориться, забыть себя, задохнуться ею. - Папа... - её пальцы на его лице, глаза в глаза, губы, чуть дрожащие, дыхание на двоих. - Имя... - срывающийся голос, первородный утыкается лбом в лоб, обхватывает вспотевшими ладонями её лицо похожее на личико фарфоровых куколки, что когда-то купил Элайджа и разбила Хоуп. - Клаус...