Всегда и Вовеки

Фрея курит очень много, купив в магазине напротив ее нового c Финном пристанища первую попавшуюся под руку пачку сигарет, оказавшихся мужскими, и с ужасно неприятным привкусом, першащим в горле. На самом деле самая старшая из Майклсон просто не умеет курить, правда теперь уже не закашливается, втягивая в легкие никотиновый дым. - Надеюсь, у тебя все получится, - шепчет Финн, когда Фрея уже готова скрыться во входе в гробницу, где лежат их родители, мать и отец, и улыбается уголками губ. Фрея кивает и закрывает дверь, руки трясутся, как после беспробудной пьянки, из-за чего сигарета дрожит в руках. И девушка прислоняется к холодной стене затылком и обтянутыми в бежевую ткань кофточки плечами, заглатывает дым зажженой сигареты, пока отец медленно приходит в себя, кожа на лице, похожая на серую, старую бумагу, принимает человеческий оттенок, кровь окрашивает губы, в лице появляется жизнь. Фрея тушит сигарету о стену, серый пепел спадает на черную юбку, и она стряхивает его, несильно обжигая подушечки пальцев. - Кто ты? - Майкл стоит рядом, настолько близко, что перехватывает дыхание, и смотрит ей прямо в глаза. И только тут девушка понимает, что доказать, что она его дочь, она не может, и лишь нервно сглатывает, чувствуя, как кадык прокатывается по горлу. - Я твоя дочь, - она поднимает взгляд и облизывает пересохшие от его нереальной близости губы. Майкл хватает за горло, прижимает к себе. Слишком близко. Сердце почти проламывает грудную клетку. Ожидаемо. Предмет ее детских мечтаний о возвращении домой, ее идеал настоящего мужчины вот тут рядом, зажимает горло в холодных пальцах, что трудно вдохнуть воздух. - Не ври мне, деточка! Фрея шепчет что-то про меч, сбивчиво, путаясь в словах, и все смотрит-смотрит-смотрит в родные серые, как осеннее небо над головами, глаза. И Майкл верит, позволяет уткнуться лицом в грудь, в шуршащую ткань рубашки, пропитанную запахом его дорогого парфюма и привычного с детства сизого густого дыма и полыни, горчащей в горле, и ромашки, гладит по волосам, путая в них пальцы, как давно-давно, раньше. - Моя златовласая Фрея... - шепчет он, зарываясь носом в копне спутавшихся локонов, осыпавшихся на их плечи, будто нимб. Майкл целует в лоб, обхватив лицо в грубые ладони, смотрит в глаза, качает головой, сообщая, что похожа на мать, и вновь целует, на этот раз в щеку. А Фрея отмечает, что он все-таки постарел, заметив сеточку морщинок, залегших в уголках губ, глаз, у носа, только вот это не старость, а зрелость, придающая в ее глазах отцу еще больше шарма. Фрея понимает, что любит, когда отец обхватывает ее плечи руками, обсуждая вместе с ней и Финном план убийства Никлауса, когда невесомо касается губами макушки, виска, а она ловит себя на том, что млеет от этих прикосновений. Майкл говорит, что любит ее почти каждые полчаса, улыбаясь и вызывая шквал бабочек в животе, и Фрея повторяет тоже самое вновь и вновь. Только ее слова имеют потайное, скрытое значение, которое ей так хочется где-то глубоко внутри, чтобы отец заметил. Фрея курит-курит-курит, открыв окно и шифруясь, как ребенок, кусает тронутые почти съеденной розовой помадой губы, представляя, как засасывая кожу, оставляет ярко-красные отметины на шее отца, как сминает его губы в поцелуе, скользит языком по нёбу, зарывается пальцами в жестких волосах, протяжно стонет... Руки Майкла ложатся на плечи, и Фрея отбрасывает незатушенную сигарету на пол. Внутри больно, словно ее пронзило мечом, ввернули отвертку в сердце, отрезали от него еще кусочек, дернули из груди. Фрея прекрасно понимает - при всей своей аморальности Майкл не знает, не поймет, как можно любить родного отца.