Тающий сахар

Он плелся домой по сырой улице. Серые измученные облака проливали свои жгучие бесцветные потоки воды. Широкий черный зонт безжалостно выламывал ветер. А мужчина все вспоминал ее. Девушку, которая лила крокодильи и такие сильные слезы. Громадные капли схожие с этим дождем. Да что же там наверху, выключили солнце, черт возьми! Пелагея. Она никак не зацепила его своим горем, но те глаза, в которые он смотрел несколько секунд, ломали, как молоток хрупкую стену. Он не умел ни любить, ни сострадать. Противно было смотреть на нее. Стеклянная. Быстро сдалась, такие обычно не живут, а после горя вовсе погибают. Таких уносит ветер. Холодный и пустой забирает с собой ввысь. А потом они становятся бликами на солнце. Слишком не такая для нашего мира. Слишком простая, слишком измученная и неиспорченная. Девочка. Девочка Пелагея Сергеевна, которая живет с ним, с бывшим мужем во снах. Никак его не задело, понимаете. Не для него это все, не для Димы. Нет! Стойте, он Виктор! Виктор и больше никак! Собирая все лужи на своем пути, мужчина сложил зонт. Он намеренно подставил лицо дождю, который будто усилившись, бил его по глазам, черным очерченным скулам, губам. Остывшим, знаете, таким холодным и в то же время теплым губам. Дима падал, только падал, вверх обретая нестерпимый душевный покой. И какой – то частью своего тела понимая Пелагею, он был готов помочь. Но ему не нужно, ни ее тепло, ни ее улыбки, которые продолжают принадлежать мертвому человеку. А небо над его головой взрывалось какими – то невероятно - яркими вспышками, напоминая, что и у него живет там знакомый, лучший человек. И тут он уже стоял один. Совершенно один, пропуская через себя людей и свет, но, не становясь призраком. Билан не мог улыбаться. Никогда его рот не дрогнет, а уголки губ не поднимутся. После той потери, он сумел чувствовать только неприязнь внутри себя. Мир такой свой и в то же время чужой для других сгибал вниз. Мужчина был опьянен той нежностью, а затем получил пулю, которая застряла в спине. И многие говорили, что жить ты не умеешь совсем. На что он соглашался: без нее он жить не умел. Не умел готовить, не умел дышать, и она же пустила пулю. Только первую в спину. А затем он получил реальную стальную ярко – золотистого цвета прямо в сердце. Никому и никогда, Билан не рассказывал о своей катастрофе. Катастрофе, которая случилась у него в мире, созданном так легко и невесомо, что мужчина не верил в густую черную ложку дегтя, что все испортила в один миг. Он не умел рассказывать и утешать. Никогда и никого, а теперь даже и пробовать не хочется. Да и некого уже! А ведь есть же где – то тот свет, которые греет безоблачные души, такие как у него? Если есть, то покажите, отведите туда! Потеряв, он не плакал, пережевал по – мужски. Чужая боль была для него наказанием, было страшно смотреть на нее. Но больше неприятно, неприятно смотреть, как человек на глазах ломается и вряд ли ему удастся выпутаться из лап гигантского черного зловещего монстра – БОЛЬ. А помочь то не можешь и не хочешь! Господи, во что он опять ввязался! Заглушала лишь тишина, что показывала неимоверное и неправильное чувство обиды на девочку Пелагею, которая ничего ему не сделала. Она просто страдает. Слишком много мыслей, посвященных ей. Аж противно себе! Обещал, не думать и не вспоминать, значит так и останется все тайной нечеловеческой. Руки трясутся до сих пор, когда ночами вспоминает все события прошедших лет. Ему всего 28, а опыт будто бы сто лет на планете живет. Только уже не живет, а существует, как и Пелагея, взявшая его на работу. Видеть ее не хотелось. Слишком много этих «не»! Черные и мрачные ноты, вновь опухшие глаза. Вить! Она уже давно перестала звать по ночам, понимаешь? Тебя НЕ спасут, ты НЕ дождешься помощи! Спеши домой, уходи отсюда, бросай взгляды на незнакомых прохожих. Вновь открой шкаф, прижми к себе ее белое платье, сомни, а затем снова расправь, целуя каждую складочку, нельзя так. Жизнь лишена смысла, ради чего жить? Все оборвалось так не заметно, что он даже не чувствует ноющей боли в подреберье, что не дает спать ночью. Так хотелось рисовать синими чернилами от безысходности. Рисовать глаза, которых великое множество на нашей планете. Карие – как у него, голубые, зеленые, черные, медовые и серые… как у Пелагеи. Рыдающей маленькой блондинки, которая теперь его начальник. Дима определенно не сможет смотреть на нее, да и вряд ли взгляд свой поднимет. Он устроился на работу и будет работать. Забегая в подъезд десятиэтажки, Билан как – то неуклюже поднялся по ступенькам в свою квартиру. Такая совершенно чужая прихожая без света, потому что ему было так комфортно, встретила хозяина. Сегодня обязательно должно было быть что – то не так. Впервые он щелкнул белым выключателем и тут же яркий искусственный свет залил всю комнату. Нет. Мужчина хотел темноты, он желал, он стал ее другом. Лучшим другом. Странно жить, когда твой друг - ночная темнота, не находите? И только в ней ты живешь. На ощупь, находя в закромах тишины душу, и копаешься там. Глубоко, сыро до тошноты и глупо. Противно от себя и от своей беспомощности. Пройдя вперед по коридору до спальни, мужчина встал как вкопанный, не решаясь ее открыть. Его комната была не родной и именно сегодня совсем какой – то отчужденной. Приоткрыв дверь, Дима вошел туда. О, как ему это нелегко далось, ноги, словно ватные передвигались неимоверно тяжело. Билан устремил свой взгляд на белое деревянное, покрывшееся громадным слоем пыли, трюмо, что стояло у окна. Все те баночки – скляночки с духами, которые он дарил девятнадцатого числа каждого месяца, покоились на нем. Хотелось разбить все, чтобы больше не напоминали и не мучили. А эти помады? Стояли себе и стояли, никого не трогая. Они были не нужны никому в этом доме, но все равно находились здесь. Садясь на кровать, Дима закрыл глаза и сильно надавил на веки пальцами, чтобы больше не мерещилась она. С веснушками и пшенично – светлыми волосами. А еще ее все время выбивавшийся локон, баловник. Эх, ничего и никого не вернуть! Держась за прошлое, которое автоматически стало настоящим без намека на будущее. Жить, не веря в завтрашний день. Именно так, серо проводить будни. А что же он делал последние два года, когда ее не стало? Спал беспробудным сном в своих мыслях. Из стороны в сторону, на кровать, в ванну и обратно. Задвинуть, раздвинуть шторы. Кусать локти, вне себя. А девушка то и вправду больше не мерещилась, забылась, как он и хотел… Нет, снова Дима врет себе! Откинувшись назад, мужчина смотрел на потолок. Глянцевый, натяжной, в котором он видел себя. Здравствуй, Вить. А не этого ли ты хотел? Забыл ее, устроился на работу? Жизни медом все равно не кажется, а как иначе? Ты попробуй все те трещины на своих руках залечить слезами собственными, которых и в помине у тебя не было. Плакать не хочешь – твое дело. Не нужно говорить, что не умеешь, Вить… все ты умеешь. А жить можно заново научиться, поверь, и, пережив такое, тебе уже ничего не страшно будет! Когда – нибудь ты это поймешь, но явно не сегодня. Дверной звонок трелью раздается в голове Билана, и он с нескрываемой злостью плетется к двери. Увидев лучшую подругу, он как – то грубо затаскивает за запястье ее в квартиру, громко хлопая дверью. Никак не реагируя на такой выпад со стороны друга, девушка потирает руку и идет на кухню, включая везде свет, от которого тут же щуриться Дима. Она встает у плиты и сразу же ставит чайник. Мужчина падает на стул, совершенно не смотря на нее. -Вить, как дела с работой? – высокая блондинка садится напротив него. Хотелось выкрикнуть, что никак и что нашел он там лишь одну боль, которая оставила его недавно, но Билан сдержался. Закрывая глаза, он постучал пальцами по столу. Пелагея не выходила из головы. Нет, даже не она, а ее эти слезы. Сто раз неприятные и удивительно чистые. Дима открыл глаза и видимо они были настолько пустые, что Яна невольно закрыла рот рукой от ужаса. -Рудковская, - прохрипел он, не желая называть ее по имени, от какого – то непонятного чувства, что било его внутри. Ураган эмоций при слове «работа». И все та же сжавшаяся до посинения Пелагея со стаканом воды в руке. Глаза красные – красные и всхлипы. Боже, он не хотел всего этого, НЕ хотел! Единственное чего он желал вернуться в детство, где так спокойно играл с друзьями в футбол, писал стихи и читал взахлеб. Бросив на него мимолетный взгляд, Яна распахнула шторы кухни. -Так приняли или нет? – вновь спрашивает она. А Дима еще больше злиться и что – то ворчит про себя. Ему было плохо, ему и сейчас плохо, а она тут пришла, раздвинула шторы так и еще и чайник включила, который до этого был ни разу не тронутым. Смотря на нее исподлобья, мужчина нервно кивнул головой. – И что же, там так все плохо? Ничего там не плохо. Там все просто ужасно. -Все нормально, - выхватывая кружку из рук Яны, Дима хлебнул горячей жидкости и поморщился. Незнакомый ему вкус. Чай, какой – то не такой или он просто не пил его давно? Даже вкус заварки сейчас чужой, а ведь были времена, когда у Билана целая полка была с разными вкусами: черным, с клубникой, зеленым, травяным… Другие сейчас времена и чай ему этот не сдался вовсе. Рассказывать Рудковской про то, что его начальник маленькая блондинка, которая год еще будет плакать и от которой ему так противно и одновременно больно не было смысла, поэтому мужчина промолчал. Как – то придирчиво посмотрев на друга, Яна пошатнулась. Этот его взгляд пугал, но она почти привыкла. Безразличие, смешанное с болью совершенно не привлекало внимание, поэтому в глаза лишний раз она пыталась не смотреть, да и он не любил. Проследив за тем как Билан поест, она вылетела из его квартиры в свою, находящуюся напротив Диминой, где ее ждал любимый муж и три сына, одному из которых Билан являлся крестным. А он снова остался в своей холодной, пропитанной одиночеством квартире. Тени сгущались, играя на потолке в чехарду, а Дима думал. Все эти его «думы» за несколько месяцев обрели смысл, которым он жил. Хотелось вырвать свое сердце из грудной клетки и сжать до дрожжи в коленях. Мужчине нужен был свой источник тепла, который не существовал на Земле или же он просто не видел его, маячащего перед глазами, ослеп? Наверное, но так вышло, и нет этому оправдания. Сам придумал мир, так и придумай людей тоже сам. Возьми и добавь, чего не хватает. Энергии, улыбок, любви? Книги, старые с потрепанными обложками, будто твоя душа в дырах от ожогов глаз человеческих. Напиши сценарий, чтобы жить и знать, что будет дальше, не полагайся на судьбу, она ударить может. Сюжетные линии, плавно перетекающие в реальность, не об этом мечтал ты? А мечтал ли вообще? Ощущение какой – то монотонности, и до безобразия все просто, но он любит смотреть фильмы. Самый неправильный образ, что создал спрячь поглубже, далеко – далеко за шкатулки разными и не открывай, не доставай больше, прошлое не тревожь. Так хочется рассказать всем, что ты живой и даже дышишь! Но кому это надо, послушайте. Углекислый газ твой никому не нужен. Так что же теперь, умереть? Не самоубийца он, да и не думал никогда об этом. Жить больно, скучно. А всегда ль было так? Нет, он приходил домой, и тут же на него налетала волна беззаботности. Дима, Дима. Упрямый и будет повторять, что он Виктор. Витя. Вернулись с чего начали; а холодная сегодня как – то по особому кровать не желала принимать Билана, выталкивала своей желчью. Поток мыслей начинает раздражать вместе с этим напряжением в квартире. Продать ее может, уехать отсюда к чертям? Гложет тебя чужая боль, гложет. Почему? Да ты и сам ответа четкого не знаешь, только что свою вселенско – яркую пережил. Озноб, температура выше обычной, не чувствуется совсем. Давно не чувствуется, ничего. Странно это, самые дорогие и любимые люди заставляют рыдать в подушку. Как она там, хрупкая, маленькая Пелагея с черными синяками и бледной кожей, настолько худая, что ребра выпирают или же это сердце? Вот - вот, да и вырвется, улетев на небо и оставив после себя такие же воспоминания. Черт, да может хватит? Пелагея, Пелагея, Пелагея. Девушка – боль. Если бы у Димы спросили: видел ли он, как страдают по - настоящему любящие сердца; то Билан бы непременно кивнул в ответ, думая о своей начальнице. Сравнивать девушку – боль с собой глупо, ведь он мужчина и должен воспринимать все это как должное даже если не хочет. А девочкам, девочкам плакать можно; ронять хрустальные слезы. Темнота сжимала в кольцо, пугая собой, а он стоял на сильном ветру, склонив голову. Выдержал. Сейчас то что? Боль увидел другого человечка. Он не должен отдаваться своим страхам. Составлять слова из льдин и спешить куда – то все время через боль. За пластиковым окном завывал ветер. Дождь прекратился, а прекратились ли слезы? И он в душе их лил, ломался как последний псих на планете, но внутри, где все поросло розами кровавого цвета с огромными и острыми шипами. Уберите, жжет! Поднимаясь с неуютной постели, мужчина подошел к окну и открыл его. Холодный воздух окутал Диму с головы до ног. Темная ночь, на улице никого. Лужи с грязной водой, в которой вновь возникает ее лицо, девушки, которую любил. Не закрывая пластиковую раму, Билан подходит к трюмо, хватая одну из прозрачных баночек с духами. Несколько раз пшыкнув на подушку, Дима ставит духи на тумбу и ложиться. По комнате витает мягкий аромат весенних цветов, ее любимые духи. Александра. Зарываясь носом в подушку с запахом цветов, мужчина уснул.