Мой сладенький ублюдок

- Любовь, настоящая, искренняя, даётся лишь раз в жизни, – произнёс Гилберт, щурясь от солнца, которое слепило своей яркостью чистые и не запылённые окна больницы. Оно жарило, однако, беловолосому, кажется, было на это абсолютно наплевать. Его бледная кожа жадно впитывала в себя лучи небесного светила. - Это ты к чему? – лениво поинтересовался Варгас-старший, прищурив глаза. Он уже давно сдался солнцу на милость и поражённый разлёгся на кровати, почти не глядя никуда. - Интересно было бы обсудить это с тобой. - Ты бы ещё спросил, что возникло раньше: курица или яйцо, – насмешливо проговорил Ловино и, сделав над собой усилие, перекатился на бок, лицом к Байльшмидту, который в свою очередь и не смотрел на собеседника. К слову, кажется, он даже не рассердился от такого ответа. Привык? - Ну и скажи тогда мне своё мнение. - Курица, – вполголоса пробормотал шатен. Альбинос усмехнулся. - Я тоже так считаю. Хоть я и атеист, но версия отчасти божественная, – почувствовав любопытный взгляд на спине, он продолжил, – Бог создал курицу, а та уже начала сносить яйца. Яйцо из ниоткуда не появилось бы. - Почему тогда, как ты говоришь, Бог не создал бы яйцо, а оно само бы развивалось? Разве так не легче? - А смысл, если это всего лишь яйцо, которое неизвестно, вылупиться ли без заботы матери или нет? - Ты прав. Воцарилось молчание. В воздухе парило множество необсуждённых вопросов, к которым они должны были бы приступить, но не знали с чего начать. Однако эту не смущающую тишину прервала открывшаяся дверь, за которой стояли Франциск, Антонио и Феличиано с Людвигом. И, кажется, что последние двое что-то скрывают, а первые двое – всего лишь не знают, что делать и куда им деться. Стыд, страх, недоверие… странные чувства тогда плыли по палате. - А что вы тут вместе делаете? - Вместе веселее. Великий решил порадовать своим присутствием это пессимистичного холопа, который даже не порадовался моему присутствию. Ловино лишь закатил глаза на эту высокопарную речь и промолчал, чем очень удивил Антонио, Франциска и Феличиано, которые никак не могли понять, в чём проблема. Они были достаточно чувствительными, чтобы суметь ощутить, что что-то не так, а Людвиг был слишком внимательным человеком, чтобы понять. Но что именно не так? Что именно изменилось? Не ответил на колкость? Стал более унылым? Побледнел или похудел? Всё вместе? Почему они этого не заметили? - Братик, ты как? – Варгас-младший подскочил к старшему, приобнимая его за плечи. Надо повернуться. Надо обнять. Надо улыбнуться. - Хорошо, а ты как? Прости, что напугал, заячья моя душа, – усмехнулся Ловино, обнимая брата, который был чуток младше. - Прекрасно! – тут, будто Феличиано что-то обеспокоило, и он поинтересовался, склонившись к уху старшего, – Слушай, а тебя… Гилберт не обижает? Да, обижает. Разговорами о философии мучает. Безусловно, да. - Нет-нет, всё отлично. Я могу ответить и постоять за себя. Варгасы улыбнулись друг другу. В это время Людвиг спрашивал у брата, доставал ли он Ловино. А почему они сразу подумали, что он обязательно должен приставать? Что за репутация у этого человека? - Я удивлён, что вы поладили. Даже разговариваете друг с другом, – протянул Антонио. Звучало это беспокойно с привкусом ревности. Кисло. - А что удивительного? – с вызовом произнёс Ловино, глядя прямо в глаза своей старой… любви ли? Это была иллюзия. Любовь настоящая, искренняя, даётся лишь раз в жизни. Верно сказал альбинос проклятый. Интересно, он кого-нибудь любит, чтобы вот так с уверенностью заявлять? - Одинаково заряженные частицы отталкиваются друг от друга, – внезапно серьёзно заявил Карьедо. В палате повисла гробовая тишина. - Пять бы тебе по физике. Но это не действует среди людей. Знаешь, гораздо проще ужиться с тем, кто похож на тебя и понимает лучше, чем противоположный тебе человек, – Варгас говорил спокойно, что было несвойственно для его несколько истеричной натуры. - Дорогие мои, в чём дело? – Франциск решил разрядить обстановку. Уж он-то знает натуру Гилберта. Он едва ли кого-то тронет, если его не достать вконец, разумеется. Ловино окинул всех собравшихся оценивающим взглядом. Он невольно связал свою судьбу со школьным трио, любящим мелкие выходки, которые не выходили за рамки разумного. Его брат и Людвиг не будут связаны с намечающимися разборками. Фернандес и Байльшмидт-старший из-за него, Варгаса, будут находиться в состоянии войны. Шатен рассуждал здраво, не завышая и не занижая свою самооценку. Бонфуа будет миротворцем. А что нужно делать Ловино? Какое место он должен занять в будущих отношениях между знакомыми? Отдалиться от них? И куда податься? В идеале – остаться одному и забыть о том, что творится вне его самого? Зачем это должно его интересовать? Но существует совесть, к счастью или к сожалению. Встать на сторону Карьедо Варгас уже не мог. Остаётся два варианта: миротворческая сторона Франциска или сторона Гилберта. Альтернатив маловато. - Если мой друг докажет свою лояльность к Ловино, то… – Антонио не закончил предложение, да и не нуждалось оно в продолжении. Кому нужно было знать подробности произошедшего, тот понял. А вот судя по лицу альбиноса, он сначала хотел, что-то сказать, но потом передумал, потом всё же выдал: - А как? Будешь подглядывать? Тем более, для меня не составит большого труда сыграть нужную роль, и для тебя это не секрет. Может, тебе стоит отступиться, наконец? И снова ледяное молчание. Прошло всего лишь около двух минут с того момента, как в палату вошла компания из четырёх человек, а в голове Варгаса-старшего произошла буря, революция и настало оглушительное молчание. Оно вышло из него и заполнило всю палату. Всё, в голове больше нет ни единой мысли. Время тянулось подобно тягучим ирискам на зубах. - Я не сдамся, – тихо, но отчётливо произнёс Фернандес, встал и вышел за дверь, аккуратно закрыв за собой. Ловино успел углядеть в его глазах, ныне необыкновенно тусклых вместо привычных зелёных огоньков, чертенят. Сейчас парню нужно было ловить абсолютно все знаки, которые могли бы помочь определить состояние людей, окружавших его. Напрягать внимание на полную катушку. Ох, что-то будет, это почувствовали все. Следом вышел и Бонфуа, извиняющееся улыбнувшись у порога. - Вы просто обязаны рассказать, что это только что, чёрт подери, было, – в тишине, нарушаемой лишь отдаляющимся топотом, громом раздался голос Людвига. Кажется, и ему надоели эти все тайны. Неопределённость всего раздражает, когда не понимаешь, что происходит вокруг тебя и как это связано с близкими тебе людьми. Варгас-старший знал об этом не понаслышке. - Какая разница? – Ловино огрызнулся, несмотря на свои мысли, спутанные в клубок ниток противоречий, после длительного молчания. Скоро тишина станет самым привычным звуком в палате. Особенно, у пациентов. Младший брат сразу же попытался утихомирить только зарождавшийся спор: - Людвиг, Ловино, перестаньте, пожалуйста! Вы когда-нибудь верили, что мира можно достичь только мягкостью и дипломатией? Вот Варгас-старший не верил, только младший братец заставил передумать: названные им люди замолкли - Я объясню тебе, Людвиг, – встал вдруг Гилберт, – Идём в мою палату, братишка. Когда Байльшмидты вышли из временной обители Ловино, Феличиано вмиг стал серьёзным. - Брат, что-то серьёзное и плохое случилось? Почему вы расстались с Тони? Он же такой хороший, заботился о тебе. Гилберт не обижает тебя? – младший тараторил, задавая вопросы с невероятной скоростью. А старший понял, что Людвиг нашёл в этом тёмно-рыжем солнышке. Пусть он и рассеянный, временами всё падает из рук, но он был лучше его самого, Ловино. Лучше во всём. Парень тяжело вздохнул. - Феличиано, не тараторь. Ничего серьёзного и плохого не случилось. Честно. Я рад, что ты заботишься обо мне, но не случилось ничего такого, из-за чего следовало бы волноваться, – Варгас не стал отвечать на другие вопросы. Иногда ответа на первый вопрос понимающим и чувствующим людям вполне хватает, чтобы успокоиться и перестать волноваться. Обычно, братец относился именно к таким людям. Расчёт не подвёл. - Ладно, – протянул Феличиано и улыбнулся. Ловино обожал улыбку своего брата. Да и самого брата целиком он любил. И даже не заметил, как улыбнулся в ответ. Улыбка. Как же давно он не улыбался! Искренне, тепло. - У вас как дела с… Людвигом? – поинтересовался Варгас-старший. Как оказалось впоследствии, правильно думал, верной темой отвлёк, потому что братец и вправду сразу же переключился, расцветая. - Замечательно! Ты представляешь, он помогает мне с уроками, терпит и не кричит! И ещё он очень понимающий. Но строгий! А ещё мы друг друга учим готовить, – тут он покраснел, – А недавно был романтический ужин. Я не знал, что он такой романтик. Ловино рассмеялся. Он тоже не знал, что Байльшмидт-младший романтик. Да и ни одного из этих братьев он не мог ещё неделю назад представить романтиками. А тут открывались такие невероятные факты, что Варгас продолжал ощущать, как переворачивается его внутренний мир. Чёрное становится белым, а белое – чёрным. Чёрным изначально, разумеется, он имел в виду братьев Байльшмидтов, которым не доверял и Франциска, который в воображении его слыл неслыханным извращенцем. И за несколько дней чёрным стал Антонио, обелив остальных своим поступком. Разумеется, Ловино осознавал, что ничего не бывает полностью чёрного или полностью белого – между ними всегда полно разных оттенков. Кто-то ближе к чёрному, кто-то – к белому. Но чистых цветов не бывает. Смех чуть было не перерос в истерический, но Варгас сумел вовремя остановиться и закусить губу. Бывает, что просто так истерика появляется. А бывает, что пытаешься сдержать, когда есть повод. Но разве сделаешь с бушующим организмом. - Братец, ты прости меня, я ночь не спал. Можно я… посплю? - Конечно! О чём речь! Не спрашивай о таком и немедленно ложись! Я пошёл, пока! Выздоравливай, – с улыбкой Феличиано выпорхнул из палаты, где лежал его брат. Ловино же лёг в действительности. Мысли лезли в голову не давая уснуть. Тем более, он пытался расслышать разговор в соседней палате, но ничего не получалось: видно, тихо говорили. Расстроившись вконец, Варгас уснул, не зная о том, что в комнату зашёл кто-то, оставив на его щеке лёгкий поцелуй и пожелав спокойно отдохнуть.