***
Три часа минуло для меня незаметно. Торина очень быстро отнесли в лекарскую на самодельных носилках. В этом большом, просторном помещении было несколько комнат без дверей, в которых можно найти все, что угодно. Смауг, что творил разрушения внутри Одинокой Горы, не затронул, не добрался до этой важной ее части, поэтому нам нужно было только тщательно все убрать, зажечь светильники и запустить печи, чтобы нагреть воды — водовод оказался также целым, пострадали только внешние трубы, выходящие к шахтам. Этим занималась не я — к нам подключился Бомбур, Ори и лишившийся пальца Бофур, которые в считанные минуты подготовили место для Торина. Дис, Кирин, Дори, Глоин и Нори принялись помогать раненым — их было так много, что лазарет наполнился за час. Впрочем, до них мне сейчас совсем не было дела, а Фили и Кили, которых Двалину пришлось едва ли не палкой отгонять от Торина, занялся Оин, взашей прогнавший парней прочь на перевязку. — Он выживет? Двалин остался со мной, молчаливый, без пререканий подчиняющийся коротким приказам-требованиям. Помог снять покореженную кольчугу, пропитанную кровью одежду, принес воду — все это мой наставник делал со скупой четкостью. Я едва ли замечала его, полностью сосредоточившись на мужчине, чья жизнь скользким ужом пыталась вывернуться у меня из пальцев. Казалось, будто желание остаться в этом мире покинуло Торина. Что-то сломалось в нем, треснуло, и тот стержень, что всегда удерживал его и заставлял жить ради других, исчез. Он добился своей цели, своей мечты, вернул родной дом — а дальше он и не заглядывал. — Да. Мой ответ был ложью. Отточенный, варварский клинок оставил рваную рану, сломал ребра и задел сердце. То, что в Торине еще теплилась жизнь, было несомненным чудом, но вытащить его с дороги к Чертогам Мандоса было под силу только богам, и больше никому. Двалин не стал продолжать; опыта ему было не занимать, и сын Фундина прекрасно понимал, что мои слова — лишь попытка дать ему надежду. Или не ему, а самой себе. — Достаточно, — коротко произнесла я. — Выйди. И вновь он беспрекословно подчинился. Только негромко зашуршал большой отрез прекрасной алой ткани, которую безжалостно покромсали и ею же завесили проем в комнату, где лежал Торин. Негоже другим видеть страдания и смерть короля. Я прижалась лбом ко лбу любимого. Нельзя было позволять себе расслабляться, впускать в сердце боль, которая потом сожрет его, как голодный пес, но моих сил держать себя в руках оставалось все меньше и меньше. Слезы сами хлынули из глаз, и я торопливо распрямилась, утерла их рукавом. Судорога перехватила горло, и даже случись сейчас что, я не смогла бы сказать ни слова. Ему не выжить, не выкарабкаться. Проклятый Азог все же добился своего, нанес последний удар, и пусть его жизнь оборвалась раньше, он все равно утягивает за собой своего давнего врага. Мой взгляд упал на собственный вамаальт, который валялся на небольшом столе рядом с кроватью. Красный камень сиротливо поблескивал в колеблющемся свете масляных светильников; отражение язычков пламени было так похоже на затихающее биение сердца, что я подняла его и поднесла к глазам, будто пытаясь что-то разглядеть. — Сядь, егоза! — недовольно требует почтенный подслеповатый гном с длинной окладистой бородой, и девочка в длинной рубахе, небрежно заправленной в легкие штанишки, залезает на слишком высокий для нее стул. — Что на этот раз? — Скажи, деда, — Йоввика хмурит лобик, — можно ли запереть смерть? Пожилой лекарь, которого знают под именем Матс, внимательно смотрит на внучку. Та смущается и сбивчиво объясняет: — Риг сегодня очень сильно плакал, — на ее глазах выступают слезы. — Сказал, что смерть забрала его маму. Ему больно. — Больно, — соглашается Матс. — Но я как-то рассказывал тебе, что смерть — это неотъемлемая часть жизни. Все мы когда-нибудь отправимся в Чертоги Мандоса, и ни для кого не будет исключений. — А если кому-то рано туда уходить? — неожиданно сердится внучка. — В том году разбойники зарубили Харли, он ведь ни в чем не провинился! Лекарь только вздыхает. Смерть любимого пса Йоввика переживала очень тяжело, а после стала приходить к деду в лазарет, чуть позже — потребовала научить и ее врачевать. И, надо сказать, имела к этому недюжинные способности. — Есть одна байка. — Матс поднимается, подхватывает девочку и сажает к себе на колени. Она все еще дуется и глядит волком, но под тихий рассказ расслабляется и слушает очень внимательно. — Что за жизнь можно заплатить схожую цену. Но не убить, нет, отдать то, что дороже всего. Например, любовь. Ты же знаешь, что такое любовь? Йоввика возмущенно смотрит на деда, и тот смеется. Я долго стояла молча. В голове было совсем пусто, будто все мысли испуганными мышами позабивались подальше в норы. В конце концов, это всего лишь старая сказка, рассказанная когда-то давным-давно мне моим дедом. Разве может она быть правдой? Словно отзываясь на мои раздумья, по легкой оправе пробежала трещина. Колечко металла разомкнулось и опало на пол осколками, каплями слез поблескивая снизу. Я, как завороженная, боясь вспугнуть уверенность в чудо, поселившуюся в сердце, достала остатки «звездой пыли» и села на жесткую кровать. Вамаальт прощально забился в моих ладонях — точно так же, как сейчас заходилось в смешении ужаса и безумной надежды мое сердце, зазвенел — и рассыпался алой крошкой прямо в шкатулку, перемешался с крохотными кристалликами снадобья. Пути назад не было, да и не нужен он был. Серебристое облако взлетело, высыпанное дрогнувшей рукой, втянулось в рану, а я припала к его груди, прислушиваясь к редким глухим толчкам. Долгие, слишком долгие мгновения ничего не происходило, и я дрожала все сильнее и сильнее, а отчаяние стремительно охватывало и без того измученную душу. Но вот сердце Торина толкнулось сильнее, увереннее, и гулко равномерно застучало, разгоняя застывшую кровь по венам. Дыхание выровнялось, мертвенная бледность раскрасилась едва заметным цветом, тяжелая складка на лбу разгладилась. Я коснулась его щеки — кожа под рукой потеплела, и лежащий на кровати мужчина уже не напоминал надгробную статую из холодного, мертвого мрамора. Глупая, безумная улыбка расцвела на моих губах. Мне оставалось немногое: вернуть Торину его вамаальт. Для меня теперь он бесполезен и даже опасен: когда король придет в себя, он, несомненно, будет в ярости, что какая-то лекарка посмела прикоснуться к его камню души. Потому что меня, как созданную для него женщину, он помнить больше не будет, как и не останется ни капли любви ко мне в его сердце. Такова плата за спасенную жизнь. Малая плата, надо сказать. Многие из нас, кхуздов, расстаются с вамаальтами только потому, что избранник или избранница не имеют никаких чувств к беднягам, и этого никак не изменить. Я же сознательно отказалась от обретенного счастья ради того, чтобы Торин сошел с тропы смерти. Ему даровано право не только на новую жизнь, но и на новую любовь. Пожалеть о содеянном? Да как бы не так! Я осторожно застегнула крохотный замочек на шее Торина, полюбовалась на мерцающий синий камень, согревавший меня так долго своим неиссякаемым теплом, хорошенько укрыла мужчину, чья грудь равномерно вздымалась от спокойного дыхания, коснулась губами лба и вышла прочь. Теперь здесь справится и Оин. — Дана? Наверное, у меня и впрямь был безумный вид, раз Двалин, не смевший до того расспрашивать меня, не удержался. Его взгляд был похож на темный омут: столько в нем было беспокойства, горечи, боли. Он злился на несправедливость произошедшего, переживал из-за Фили и Кили, а душа его разрывалась от невыносимой боли за Торина, его самого близкого друга и короля, которого он признал задолго до того, как врата Эребора пали, сметенные Смаугом. Все эти чувства смешались сейчас в один неразборчивый клубок, и Двалин не находил себе места, не в силах ни разобраться в том, что его так терзает, ни прекратить это. — Все хорошо, — мягко сказала я. — Буря миновала. Торину начертаны долгие и долгие годы впереди. Загнанность сменилась недоверчивостью, затем надеждой, а потом — вспыхнувшим в темных глазах счастьем. Стоящий передо мной воин ни на мгновение не усомнился в этих словах, потому что говорила я уверенно и в этот раз уже не лгала ни ему, ни себе. — Ты бы сходил к Оину, он тебя заштопает. — Я с улыбкой погладила его по щеке. — Прости, но сама я уже ни на что не годна. Мне очень нужно отдохнуть. Уходя, я чуяла взгляд Двалина. Этот мужчина знал меня слишком хорошо, чтобы не заметить следа того, что я сделала, но мне было все равно. В любом случае, мои дни в Эреборе и рядом с теми, к кому я привязалась всей душой, сочтены. Так чего трепать и без того замедляющее стук сердце напрасными метаниями и переживаниями? Древнее королевство гномов было невозможно прекрасным. Я долгие часы бродила в полном одиночестве по вознесенным над пропастями переходам, огороженным узорчатыми коваными перилами — местами они были позолочены или посеребрены, и отражения света заставляли прекрасные фигуры, вплетенные в металл, оживать и двигаться. Вздымающиеся арки связанных между собой помещений, бесконечные, захватывающие дух анфилады залов — все это позволило мне продержаться достаточно долго, но боль все же взяла свое. Забившись в угол в какой-то небольшой каморке, предназначенной, скорее всего, для хранения инструментов, я разрыдалась. В этом бессмысленном вое выплескивались все те ужасы, что пришлось пережить с того момента, как Торин ушел. Бессонные ночи, темные паучьи лазы, безнадежность, новая надежда как воспарение — и итог как бесконечное падение в черный провал отчаяния. В какой-то момент во мне ярко вспыхнула ненависть. К самой себе, к этому миру — мало было ему меня изувечить, облив пламенем, как кипящим маслом; к Торину, который вообще посмел встретиться на моем пути, забрать сердце, а затем поставить свой долг выше собственного счастья; ко всем тем, кто был так добр ко мне, кто стал мне поддержкой и опорой, кто дал мне надежду на новую жизнь, на обретение настоящей семьи и дома. Но больше всего мне выворачивало душу осознание того, что вамаальт Торина рано или поздно примет другая, куда более везучая женщина. Я разбила руки в кровь, когда в отчаянии колотила кулаками по гладким стенам, а затем, не выдержав навалившейся на меня муки, провалилась в беспамятство. Пробуждение вышло скверным. Я не чувствовала правую руку, всю в ссадинах, а в щеку больно впились каменные крошки, оставившие кровавые точки на коже. С трудом поднявшись, размяла руки, растерла ладонями лицо и как смогла привела себя в порядок. В груди все еще немного болезненно тянуло, будто кто-то пытался вытянуть жилы из еще живого тела, но мука осталась там, в темной тесной каморке. Душа замерзла, как лед на реке на Вороньей Высоте, и позволила мне вновь свободно дышать. Оставалось только не заблудиться в переходах Эребора — в метаниях я умудрилась зайти очень далеко. Вот будет забавно окончательно тут заплутать…***
Кирин чувствовал себя полным дураком под оценивающими взглядами двух лоботрясов. Дис стояла сзади и изредка кашляла-смеялась в кулак. — Похож. — Фили обошел отца кругом. — Ну похож же. — А вот и нет, — заупрямился Кили и непримиримо сложил руки на груди. — Ну ты посмотри только! — Да похо-о-ож, — протянул старший из братьев и задумчиво накрутил ус на палец. — Вылитый ты. — Это он вылитый я, а не наоборот, бестолочи, — не выдержал Кирин представления этих скоморохов. — О-о-о! — восхитились братья в один голос. — Заговорил! Фили и Кили переглянулись, одинаково ухмыльнулись и потянули оружие из ножен. Кирин обреченно покачал головой и встал в боевую стойку, хотя знал, что парни сейчас ни на что не способны из-за ран, но пренебрегать не посмел. Дис наконец-то успокоилась: если полезли в драку, значит, приняли отца.***
Жизнь била, как родник. Благодаря Балину, умудрившемуся полюбовно договориться с Бардом Лучником, остатки вырезанных орками в Дейле людей перебрались под своды Одинокой Горы. Их поселили в ближайших к выходу помещениях, которые раньше и использовали как пристанище для посещающих королевство купцов и торговцев. После страшных событий ночи, когда в долине сошлись пять свирепых армий, люди перестали требовать золота и нарываться на новую ссору. Сейчас им нужно было совсем немного: крышу над головой, тепло, еды и помощи лекарей. Все это гномы могли им дать, а Балин не был жесток и не мучился подозрениями. К тому же эльфы встали лагерем совсем недалеко, агрессии не проявляли и внутрь Горы не лезли. Эребор понемногу восстанавливали. Все, кто не был ранен, усердно трудились, разбирали завалы и по мере возможности устраняли разрушения, однако открывать путь внутрь Горы, к сокровищницам, тронной зале и дальше, к шахтам, не очень спешили. Это запретил Даин. По его словам, хоть люди сейчас и сговорчивы, однако полностью доверять им не стоит. Железностоп отправил вестников в Железные Горы, и вскоре оттуда потянулись подводы с продовольствием, необходимыми материалами и воинами. Также выгребли, судя по всему, весь лазарет — нам очень сильно не хватало снадобий, повязок, поддерживающих трав и даже рук. Я, Оин и Ори сбивались с ног, пытаясь успеть все, что только возможно — перевязки, осмотры и лечение. Даже Дис была нам здесь не помощником: на нее свалились все дела по женской части, начиная от готовки, к которой она привлекла женщин и детей из Эсгарота, и заканчивая уборкой разобранных от завалов помещений. Но никто и не отлынивал, даже легкораненые наспех подлечивались и спешили помогать остальным. Я не спала уже трое суток. Меня много раз пытались отправить немного передохнуть, но я отказывалась, потому что сон все равно не шел. Мой разум не желал передышки, а я не желала того, что за ней последует: новых мыслей о произошедшем, сожалений и горести. Постоянная кутерьма, нескончаемая работа — все это держало их в узде, и выпускать на волю такие разрушительные чувства не хотелось. Приходилось тайком пить настойку, поддерживающую меня в бодрости. Да, последствия будут очень тяжелые, но мне было все равно. Достаточно того, что за эти дни я помогла очень многим, вытащив их из-за грани. К исходу четвертого дня, когда я только присела перекусить заботливо отложенным для меня Дис куском лепешки с вяленым мясом, ко мне влетел Ори с сияющими глазами: — Торин очнулся! — Прекрасно, — обрадовалась я. А внутри все оборвалось. — Я сейчас подойду. Молодой гном кивнул и поспешил обратно. В его глазах Торин всегда был каким-то недостижимым идеалом. Именно Ори постоянно дежурил у кровати своего короля и считал основным занятием вытащить как можно скорее его из забытья. Если бы мы с Оином его не отгоняли временами — залечил бы до смерти. Убедившись, что Ори ушел, я торопливо дожевала кусок, вытащила из-под так и не использовавшейся кровати дорожную сумку со всем необходимым, пустой поясной кошель, в который смахнула целый ряд скляночек с настойками, воровато оглянулась, наскоро переоделась и выскользнула прочь, к загону с лошадьми. Сейчас большая часть обитателей заняты новостью о своем короле, так что на меня никто не обратит внимания. Выбирать особо было не из чего — все кони были упряжными, попадали к нам с подводами из Железных Гор. Но все же одна кобылка приглянулась мне больше прочих, а седло я без зазрения совести утащила у Дис. В конце концов, оно еще нескоро ей понадобится. — И куда ты собралась? Я подпрыгнула от неожиданности и резко развернулась. Лошадь, которую я ласково называла Храпкой, вскинула голову и едва на сбила меня с ног. Двалин стоял возле выезда, перегородив его, и смотрел на меня с укором в глазах. — Мне нужно ехать. — Стараясь успокоить бешено стучащее сердце, я отвернулась и принялась подтягивать подпругу. — Что ты натворила в этот раз? Впервые за долгое время в его голосе я уловила недоверие. Какая-то холодность промелькнула и почти сразу сгинула, но успела обидно резануть. — Так нужно, — тихо отозвалась и опустила голову, чтобы он не увидел заблестевших на глазах слез. — Если ты переживаешь за Торина, то его жизнь давно вне опасности, а простые перевязки сможет делать и Оин. Во мне сейчас нет нужды. — Я видел вамаальт, — жестко произнес Двалин. Я затянула последний ремешок, примерилась и взлетела в седло. Если он попытается мне помешать, просто снесу его лошадью. — Потому повторюсь: что ты натворила, Дана? Он упорно называл меня новым именем, не признавая имени Йоввика. — За все нужно платить. — Я смогла наконец твердо взглянуть ему в глаза. — За спасение Торина я отдала то, что могла отдать. Не бойся, это не причинит ему боли — сейчас он не узнает меня, даже если увидит. Его сердце свободно, и однажды он отдаст вамаальт той, что достойна. — Ты… — Двалин аж задохнулся от гнева, вспыхнув, как хвоя при лесном пожаре. Я никогда не видела его таким… страшным. — Так было правильно, — перебила я наставника, ударила Храпку пятками, и та, взбрыкнув, скачком оказалась у ворот в загон. Двалин попытался было перехватить повод, но кобылка оказалась проворнее, ударила его грудью и вынесла меня прочь. Тут я немного придержала ее и, обернувшись, улыбнулась: — Отпусти это все, Двалин. Вы выиграли, получили все, что хотели. А для меня достаточно знать, что Торин жив и сможет вновь ощутить счастье без гнета многолетней боли утрат. В глаза мужчине я не смотрела, да и не смогла бы, к тому же любые прощания были бессмысленны для нас. А потому подняла лошадь в галоп и оставила позади все, что мне было дорого.