Москва, весна 2001 год
«Мне кажется, здесь какая-то подстава. Приехай, пожалуйста!» «Если Кота разбужу, приеду. Мне Вадику позвонить?» «Не стоит. Жду внутри». Андрей перегородил рукой дорогу, завидев санитаров скорой. Налетев на него всем телом, Глеб едва устоял на ногах. Внутри толпились смертные. Под потолком растворялся алый туман ауры. Мёртвый вампир лежал на полу. По его замершему навеки лицу стекали капли воды. И мёртвое сердце не билось больше. - Саша… Блокада снимала ненадолго боль. В эти секунды можно было немного поспать. Во сне – алые пятна перед глазами. Всегда чуть прохладные руки на груди… Он никогда не давил, не требовал, не просил слишком многого. Не дразнил, как это бывало с другими, не обижал. Держался чуть в стороне, пока не будет заперта дверь. Пока, выпив крови, не станет снова живым и подвижным. Сильным, гибким… Он не любил целоваться. Дарил ласки лишь в ответ. Точно сдерживая пылающий внутри огонь. А он там был. Он обжигал так глубоко и сильно, раз за разом, испепеляя сердце, раздирая сердце. Но только, когда ему было позволено. Не раньше. Он делился силой сам. И их силы, перемешиваясь, сливаясь, преобразовывали друг друга. Увеличивая мощь и способности. Их ауры перекидывались. Питали друг друга, разжигали сильнее. Он всегда слушал внимательно. Говорил спокойно и всегда по делу. Находил пути урегулирования любых конфликтов. Как прирождённый врач лечил душу и тело. И, если и надо было сделать укол, брал это на себя. Благодаря ему не оставалось уродливых синяков и пятен на венах в сгибах локтей. Благодаря ему не было ни одного сорванного концерта… Казалось, вчера он предложил имя, сейчас не сходившее с уст заядлых рокеров – «Агата Кристи». Казалось, вчера гроб с его остывшим телом опустился в промёрзшую землю… - Это было убийство, - еле слышно отчитался Контролёр. – Его убили Светлые. Поэт с запоминающимся низким голосом, длинными волосами и узким лицом. Его дружба с тремя оборотнями поражала. Его стихи – страшноватые сказки с объёмным текстом и почти симфоническим сопровождением – поддерживали в людях веру в нечисть чуть не хуже автора популярных толстых книжек… - Спасибо, - Вадим кивнул. Пальцы не гнулись. Все суставы чувствовались как разбитые деревянные шарниры. В голове стоял неясный гудёж. А ведь не пил уже около месяца. Но этот месяц стёрся из памяти. Словно послушная марионетка, живой робот ходил на интервью, говорил что-то, писал о чём-то. Двигался. Пил и ел. Но что происходило вокруг – не знал… Воцарилась тишина. «У меня две плохие новости», - звенит в голове перепуганный голос Андрея. В голове стоит фоном перепуганный и отчаянный, переполненный болью крик Глеба. В голове – абсолютная тишина. Миша допивает чай. Отмечает чуть нервно, что его друзья иногда шутки ради наливают чай в блюдца и лакают его по-собачьи языком. Волк, лис и медведь. Хорошая, добрая и смешная группа – «Король и Шут». За Контролёром захлопнулась дверь. В квартире пусто, тихо и слишком светло. Вот когда и в связи с чем, начинаешь понимать постоянное последние несколько лет нытьё по поводу слишком яркого света вокруг. Обиды, разногласия, агрессия… Все тугоплавкие материалы таяли со скоростью снега за окном. Хотелось почувствовать снова тепло простого человеческого общения, которого не было слишком давно. Да и не дастся больше этот дикий, больной зверь в руки. Не позволит, никогда больше не позволит называть себя братом… Слёзы и ужас кончились. Остановилось сверло в мозгах. Сердце почти не билось. Вены вспухали от каждого удара. Встать получилось через несколько недель после концерта. Кто-то тащил куда-то. Кто-то неумело ставил капельницу. Колол в плечо – слишком больно – блокаду. Прошло некоторое время – стало легче. Подсечённый внезапным стрессом организм отказывался восстанавливаться без подпитки. Но коснуться кого-то другого казалось немыслимым настолько, что выворачивало желудок. Кто-то, кажется, поднятый по тревоге Эдмунд, заставлял есть. Зачем? На улице становится тепло. Предательски лопаются почки и распускаются первые цветы. И всё это ненавидишь больше всего на свете. Хочется, чтобы мир замёрз. Замер в двадцать восьмом февраля раз и навсегда. Как могли люди одеваться в яркие одежды, слушать радостные песни, смеяться и улыбаться сейчас, когда не прошло и сорока дней с этой величайшей трагедии последних пяти сотен лет… Терять? Любой бессмертный обречён на это. Потому и держатся вместе. Не выбирают за редким исключением спутников жизни из людей, не привязываются к местам, не приходят на похороны себе подобных. Когда убили оборотня, выли все собаки Питера и все оборотни страны. Но мало кто тогда позволил себе перешагнуть дверь церкви, где его отпевали. Даже прекрасная, древняя, рыжая ведьма, его подруга, не нашла в себе сил прийти. Потом мир потерял одного из немногих в роке эльфов… И каждый год отбирал кого-то. И каждый год, привязываясь и теряя, учились жить заново, чувствуя, что это неизбежно и надеясь, что не коснётся никого из близких. Никогда. Когда ушёл за перила балкона, не то устав от жизни и разочаровавшись в друзьях, не то по воли чей-то недоброй руки так хорошо знакомый, всегда вертевшийся где-то рядом и всенародно любимый ангел, стало страшно. И страшно захотелось куда-то сбежать. В те дни, в какой-то гостинице, в кромешной тишине, в ритме сердца древнего вампира так трогательно обнимавшего как главное сокровище своей жизни рождалась песня о тех, чья жизнь слишком трагически оборвалась на взлёте… Но это было там. За порогом дома, за пределами видимости. Даже здороваясь с теми, кого трагедии прошлого касались напрямую, видя вселенскую боль в их глазах, невозможно было представить и понять, как это возможно – жить после того, как не стало… В постели ужасно холодно одному. Ужасно жарко от собственных мыслей. Хочется обратно, в пелену дурмана. Туда, где были его силы, его мощь. Его глаза. Его любовь. Её вполне хватало на двоих. Она переливалась как в сообщающихся сосудах из сердца в сердце… И капала теперь кислотой на пол. На осколки. В сердце измученном, неживом оставалась только пустота. Пустота и боль. Пустота и забвенье. Пустота… Дверь скрипит, впуская пронизывающий свет, чуть не сталкивающий в чёрный плен Паука-безумия. В дверях стоит не волк ещё, но уже не человек. Холодные жёлтые глаза. Пальцы вздрагивают, скобля изогнутыми когтями дверь. Ещё несколько часов до полнолуния. До ночи ещё несколько часов… - Глеб. Выйди, нам надо поговорить…Варшава, осень 2003 год
Иногда приятно вернуться туда, где родился на самом деле. Не согласно паспортным данным и тому, что будет вписано во всеобщую энциклопедию рока. Нет. Туда, где носился ещё живым по брусчатке. Где видел своими глазами, как из небытия вырастает огромный готический город. Как люди в нём меняются, превращаясь в настоящих европейцев, теряя облик славян. Как ввысь возносятся дома… Как сровненный с землёй он восстанавливался силами всех, кто только мог помочь. Славян, европейцев, немцев, не потерявших за годы войны человеческий облик и отрекшихся от идей фашизма… Город, где остановился навсегда в возрасте, кажется, не больше сорока. Город, где потерял жизнь, но обрёл суть. Научился виртуозно играть на гитаре и клавишах. Лютне, цымбалах, флейте… Красавица Варшава. Алые и коричневые клёны, подпирающие стройные готические храмы. Ярко-жёлтые ясени, ластящиеся к новостройкам. Миниатюрные машинки, распугивающие стаи синих голубей. Эдмунд наслаждался тёплым пасмурным днём и счастьем быть неузнанным на улице, пройтись спокойно и свободно по знакомой с юности мостовой. Одиночеством, по которому успел соскучиться за эти долгие три года. Группу болтало то туда, то сюда. Писался вяленько сольный проект… Вадик сходил с ума в своей замкнутой, захлопнутой как крышка гроба тоске по буферу в отношениях с братом. Учился заново писать и аранжировать песни. Очень много пил и, кажется, не обращал внимание на происходящее вокруг. Только сплавив их с истерично храбрящимся Глебом в тур, Эдмунд почувствовал себя свободным и, взял отпуск, исчез из виду. Никто не знал, куда. Никто не должен был этого знать. Однако это было не так. Он чуял русских за версту. Он видел Светлых за сотню миль. И о том, что во дворе хорошенького маленького дома, где он жил, сидит молодой русский альва, Эдмунд узнал ещё до того, как свернул на свою улицу. Вечер, как говорилось в одном фильме, переставал быть томным. Альва выглядел на двадцать с небольшим, был коротко стрижен и гладко брит, носил очки и короткую белую кожанку. Он сидел на скамейке, поджав под себя ногу, и выстукивал бездумно на спинке, точно на клавишах, какую-то мелодию. Его ярко-зелёная аура сияла и переливалась от напряжения. И чего-то необычного. Нехарактерного для Светлого настолько, что сути происходящего невозможно было понять. - Зачем пришёл? – вместо приветствия поинтересовался, сев рядом, Эдмунд. - Я должен Вам кое-что показать и сказать, Эдмунд, - ответил Костя, толкнув ногой чёрную торбу с портретом Талькова, стоявшую на земле. - Нам нужно подняться наверх? - Да. - Тогда пойдём… Эдмунд никогда не поворачивался к Светлым спиной и впредь, а после того, что случилось и того, что он узнал, и вовсе боялся этого делать. Костя спокойно прошёл в подъезд. Угрозы от него не исходило. Но, не смотря на спокойствие, он был возбуждён до того, что его аура освещала подъезд лучше новеньких ламп. В квартире было тихо и темно. Эдмунд включил свет, снял плащ. Тёплый день и паровое отопление создавали в комнате атмосферу тропиков. Но гость стоял, дрожа всем телом. По его рукам ползали мурашки, и зубы нервно стучали. Он держал за лямку свою торбу, и внутри что-то тряслось, отдавая тихим мерным стуком. - Ты замёрз? Даже зная, чем это может грозить, Эдмунд едва удерживал себя от порыва обнять этого большого ребёнка с чистейшими и честнейшими глазами и такой красивой белой с редкими веснушками кожей. - Нет… - Костя едва совладал с голосом. - Хорошо. Что ты хотел рассказать? Они прошли в комнату с плотно занавешенными шторами. Не разуваясь. Эдмунд сел на край своего рабочего стола. Бекрев остался стоять в центре круглого, оставшегося здесь с социалистических времён цветного ковра. - Ну? Не могу пожаловаться на отсутствие времени, но и тянуть резину мне тоже некогда. Резко успокоившись, парень перехватил свою торбу за шнурки, перетягивающие горловину, медленно развязал узел, осторожно вынул что-то объёмное. Подняв взгляд, Эдмунд с содроганием сердца понял, что это большая, плотно закупоренная банка формалина с отрезанной человеческой головой внутри. Мага, судя по отпечаткам ауры. Убитого другим Светлым. Высоким стройным альва в аккуратных очках, заношенных джинсах и белой кожаной куртке, стоявшим напротив. - Его имя – Саид Дадашев, - от неожиданной твёрдости голоса Кости у Эдмунда прошёл по позвоночнику холодок. - Светлый маг. Это он убил Сашу Козлова. Пробил ауру лечащим заклинанием и выкачал энергию до нуля. Это был заказ. Я знаю заказчика, но к нему не подобраться. Части паззла встали на свои места. «Мир огня» не просто колесили по бывшему Союзу. Они вели расследование. Или охоту. Свой против своих. Вот, что произошло с юным альва. Вот, почему его так колотит и почему дрожит как факел на ветру его аура. - Что ты хочешь за него? Светлые не умеют требовать. Им подавай компромиссы. Политику. Демократию… Но Костя молча ставит банку на пол, расстёгивает кожанку. Под ней – обнажённое тело. Руки распороты наискось от локтя до запястья. Крупные неумелые швы. Парафин, заливающий тонкую кожу, не даёт распространяться запаху крови. Умно. - Сделай меня вампиром. Он ослабил своё тело до предела. Его силы сейчас поддерживались только стрессом преступления и ситуации. Сейчас он не опаснее обычного смертного. Разве что обожжёт немного губы, да будет несварение пару дней. Ничтожная плата за возможность получить новую марионетку в свои руки. Выпить его душу и командовать им, тренировать, выращивать смену… Стоп. Почувствовав на губах радостно-маньячную улыбку, Эдмунд постарался взять себя в руки. - Зачем тебе это? – он поднялся со стола, подошёл к юноше. Тот вздрогнул, и пламя его ауры метнулось в сторону. - Я отомстил за боль, причинённую этими людьми тому, кого я люблю. Мне больше нет места среди Светлых. Резонно. Но неужели он пронёс эту любовь. Эту боль через десятки лет, меняясь, переезжая, теряя и находя?... - Он не оценит такой жертвы… Его кожа пахла прошедшим летом. Холодными дождями, липовым цветом, грозой, одуванчиком и густым красным вином. На плечах и спине – лёгкая россыпь рыжих веснушек. У другого знакомого альва их нет. Зато волосы огненные, а у этого – русые с лёгким налётом ржавчины. - Я знаю. Поэтому я стану лучшим из лучших в том, что я делаю, чтобы подойти к нему. Но быть рядом с теми, кто предаёт с лёгкостью и коварством, неведомым и пиратам, я больше не могу. Я работал с оборотнями и вампирами, ведьмами и лешими. И все они говорили, что это самый лучший выход. - Они говорили, что тебя ждёт? Он ужасно тёплый, не смотря на то, что сотворил со своим телом. Не смотря на то, сколько крови потерял. Его сердце не бьётся даже, а дрожит. Ему ужасно страшно. И он ужасно возбуждён. Больше не надо ничего. Идеальные условия. - Мне всё равно… Его аура пахнет грозой. Его руки пахнут парафином. Его пальцы сильные до такой степени, что кажется, что сломают руки, когда впиваются в запястья. Кожа Светлого обжигает кожу. Не сильно и не глубоко. И это толкает на отчаянный шаг. Он не сопротивляется поцелую. От прикосновений его силы у Эдмунда замирает сердце. Это как ходить по краю. Это как целоваться, стоя на тонкой проволоке над пропастью… Когда зубы прокалывают артерию, он просто закрывает глаза. Он жмурится от боли. Место укуса – Эдмунд помнит – болит как синяк. Но куда сильнее боль в загнанном сердце. Оно, глупое, стучит сильнее и сильнее, разгоняя кровь, пытаясь спасти тело… Неприятно щиплет губы. И сразу же перестаёт. Его тело слабеет. Его сердце бьётся медленнее и медленнее. Он по-прежнему страшно возбуждён. Он по-прежнему подсознательно хочет жить… Он опускается на ковёр, практически теряя сознание. Перед глазами всё плывёт. Скорее всего, его тошнит. И аура едва теплится только вокруг умирающего сердца. Эдмунд берёт со стола острый тонкий нож. Он стоит здесь для красоты. Но сейчас он вполне готов распороть тонкую белоснежную кожу. Но сначала он должен знать: - Ты хочешь этого? Костя не в силах сказать ни слова. Только кивает и умоляюще смотрит поверх сползших очков. Нож распарывает запястье. Первый глоток. Зелёная аура тает и сердце останавливается. Второй. Замершее сердце вздрагивает. Третий. И, одеваясь алым огнём, начинает снова биться…