Философская обитель

      Когда она выпьет из полного бокала вина, никого кроме меня не будет рядом, но что я смогу сделать, если философский камень убьет ее? Зачем я это делаю? Ведь не хочу ее смерти, но, иначе, она попадет в руки отца, и они ее сломают. А я не могу позволить, чтобы мою зверушку сломали!       Я Энви, вернулся на сцену и не важно, ждали вы меня или нет. Мне плевать! Я думаю об одном: если отравлю ее тело ядом, это станет доказательством ее невиновности — она будет способна использовать алхимию философского камня в себе. Без врат. И тогда, если и тело, и душа, все цело, никто не сможет доказать, что девушка-гений совершила человеческое преобразование младшего брата цельнометаллической фасолины.       Не могу думать ни о чем, кроме опасности, которой подвергаю ту, что Отец пытался выжить из моей памяти. Но я все равно каждый раз называл ее имя… Не знаю почему, но помнил, как сам решил уйти от нее и навсегда, потому что знал, что после того, как она совершит человеческое преобразование, отец узнает о новой ценной жертве. Через мои глаза. Поэтому я ушел! Я не хочу, чтобы ее хотел попробовать Глотани и просто хотел Грид! Мне претит желание видеть, как она будет подчиняться Рас…       Забыв о существовании придуманных людьми табу, я забыл, что и вся армия под нашим контролем, под его контролем. И конечно… без меня Валери не выбраться из всего этого дерьма.       Почему я не смог забыть этой свободной и одиноко цветущей розы, чьи лепестки всегда будут залиты кровью?       Ведь на тебе так много крови, Валери… Ты одна такая - ты смотришь не в мое лицо, но на все равно чувствуешь страх. Ты узнала меня с первого взгляда… Ты одна ждала меня этим праздничным вечером. И почему ты говорила с Мустангом, я знал, я все слышал. Я видел твои скупые слезы, что почти скатились с глаз, но полковник их вытер. А потом он ушел, оставив тебя одну все обдумать, успокоиться.       Я на мгновение задумался, где Элрик, но уже сделал шаг из тени, и в ту же единицу времени зеленые глаза пронзили мою грудь удивительным выражением. В этих глазах было все. Радость. Страх. Почти неуловимый гнев. Успокоение. Холодное беспокойство. Желание и воздержание. — Выпьешь со мной? — спросил я и подал близь стоящей девушке предательски бледно сияющий красным бокал.       Валери плавным движением взяла его, но делать первый глоток не спешила, смотрела на меня и усиленно думала о чем-то. Я успокоил ее: — Тебе не нужно меня бояться… — Но почему?..       Перебив, я дал ответ: — Я чувствую, что стал человеком еще не совершенно, но… Теперь я понимаю больше, чем раньше. — Я рада… Тогда скажи, почему ты ушел? Боялся, что скажет Эд? — Нет! — я даже засмеялся, несмотря на камень внизу живота, когда видел в ее белой тонкой руке с блестящим кольцом наливающийся отравленным светом бокал. — Я бы никогда не стал относиться к этой креветке по-новому, как бы не изменился! Так что, я и не думал, что он скажет… — Тогда в чем дело?       С абсолютной уверенностью в глазах, что она добьется ответа, даже если его не получит с первой попытки, девушка ни на секунду не отводила от лица Эдварда взгляд, но каким-то образом, все той же магией проклятой ведьмы смотрела прямо в мою душу. Дьявольский зеленый взгляд из-под черных накрашенных ресниц давил на меня своей искренностью и рвением все узнать, всем чем есть, что может быть помочь, если это нужно. Валери думала, что у меня какие-то серьезные проблемы, и поэтому я пришел. Проблемы на пути становления человеком, как смешно! Но с этим все в порядке…       Я не убивал уже три месяца.       И я так и думал, что девушка решит именно так, что сразу забудет о себе, о своей куда более трагичной беде. И в ее голову никогда бы не пришло, что я здесь, чтобы помочь, а не простить о помощи. — Выпей, — напоминая про отравленное вино, я взял руку, которой Валери держала его, в свою и слегка поторопил девушку, подводя края бокала к ее подбородку. — Но, Энви…- я вздрогнул от того, как впервые за эти два года кто-то так мягко произнес мое имя, и лишь от этого уже хотелось выбить проклятый бокал из ее рук.       Но я долго готовил себя к подобным желаниям, я знал, что буду в каждый миг сомневаться, и с секундами сомнение будет все расти и рости. Я натренировал себя, чтобы все слова самому себе звучали ровно, доходили до сознания: «Ты должен, иначе, ей воспользуется другой, ее жизнь превратят в ад. Ты должен спасти ее, не имеет смысла как! Спасти или спасти убив!»       Но как же прекрасны, как насыщенны краской, жизнью ее глаза. За какие-то два года ведьма с серым лицом, с узкими губами, с путающимися волосами, одевающаяся в только черное, в безрадостное… Стала привлекательной, но ее волосы по-прежнему непослушны, и губы тонки, но теперь эти губы не старой куклы, а творение мастера. Кукольник, что создал такую красоту, наверное, я даже знаю его по имени, любуется своим творением, он любит его. Я знаю, кто ее любит, я знаю, кто захочет мстить за ее смерть, мстить и не успокаиваться, не отомстив. Но я бессмертен, и если ты умрешь от камня, что дал моей грешной душе жизнь, я пойму, что значит жить вечность с твоей невинной кровью на руках. — Пей, Вал… Чего ты так на меня уставилась?! — У тебя дрожат руки, ты бледный и явно тебе плохо, я беспокоюсь. — О себе лучше побеспокойся, дура… Какая же ты… — Дура? Ну нет! Ничего дурного в моем беспокойстве нет! — Девушка занесла руку над моей грудью, чтобы толкнуть, чтобы дать мне понять, что обидел ее, но было совсем не до подобных игр и извинений на глупые обиды.       Сегодня. Совсем уже скоро прольется кровь, реки крови… Но ты можешь это остановить, вместе с фасолиной и его братом, с Роем Мустангом и его людьми. Вы сила! Та единственная сила, которую хочет заполучить отец, но вы и те, кто может его уничтожить! Но я не позволяю себе думать о его смерти, чтобы он не убил меня, чувствуя мое подсознание. И сейчас он тоже может слышать мои мысли, которые я не могу сделать тише, когда наглая в своей доброте девчонка вот так смотрит на меня. Когда эта чужими любимая девушка, изменившаяся до неузнаваемости, стоит рядом, не так уж и близко, но я могу слышать ее биение сердца, дыхание, но одно мгновение, и я уже чувствовую, как она вздрогнула от моих неожиданных объятий и теперь злится от собственного смущения.       Палитра ее лица побледнела, насытились огнем только щеки и губы. Да, к ним полно прилилось крови, когда я, выхватив бокал, половину его содержимого залил в свой рот и так заставил ведьму замолчать. В одну долю секунд разжимая ее рот своими губами, между ними я излил яд, что потек струйками по ее шее и темными каплями остался на воротнике платья. Я ее не целовал. Мои губы просто были рядом, а главная задача была в другом. Но будь я тем, кем раньше, я бы воспользовался моментом поцеловать ее кукольные идеальные губы. — Энви! — Она оттолкнула, а я поспешил допить остатки и выкинуть в траву ее бокал вслед за своим, который бросил, когда только понял, что девушка еще долго будет собираться сделать хоть глоток. — Ты с ума сошел?! Я…       Но не дав ей договорить, я вновь проделал то же самое. Чувствуя, как ей нелегко дышать под моим напором, как она сжала пиджак у меня на спине между худых палец и теперь только глотала, и я не мог не получить наслаждения от нашей близости. А она все глотала странного вкуса вино, что, возможно, через время ее убьет. — Теперь все… Как ты? — придерживая подругу за локти, одну руку уронив на ее спину, на случай если Валери начнет падать. — Как я?! — она злилась, злилась и была готова меня с силой, всерьез ударить, но в теле уже появилась слабость. — Да ты… Да я… Кха!       Грудь девушки натолкнулась на мою, руки ее копьями вонзились в мои плечи. Валери отчаянно держалась за меня, чтобы не упасть от кашля. Не знаю, нормально ли это, что человек, кашляя, так шатается и весь в себе зажимается, как будто его трое бьют в живот, словно толкают в грудь, только удар идет изнутри. Бедняжка совсем побледнела от этого, от того, что просто не могла вдохнуть. И все быстрей летели секунды ее боли, ее мучения. Время устремилось в будущее, время неслось вперед, пока девушка на моих руках умирала. Уже умирала! Только странно она умирала, словно она лишь болела астмой, и начался приступ, так же тяжело затягивала в себя воздух, так же его выплевывала из себя.       Ни искр, ни крови… Все как-то без эффектов.       Я только наблюдал, ничего не делал, мог лишь помочь ей держаться на ногах, но, кажется, она уже хотела упасть и не чувствовать больше ничего.       И кашель прекратил разрывать ее грудь лишь через четверть минуты, но для Валери они стали вечностью. Она все еще дышала. А я с замиранием сердца все еще ждал нового приступа, чего-то еще, что ее убьет. — Энви… Что это… Что ты мне дал? — хрипело единственное дорогое мне существо в мою грудь, и очень тихо звучал ее голос, а стройные кисти девушки, что носом уткнулась в меня и еле дышала, медленно опускались с ткани пиджака.       Я взял ее на свои руки и припал к земле, чтобы ей было хоть чуточку легче дышать, повернул ее лицо к звездному небу, с которого на нас смотрела полная луна. Почему она была полной? Словно все главные герои всегда умирают в полнолуние. Но для меня сейчас любой знак — это знак ее смерти. Я почти не верил, что она останется жива. — Тише… Ничего не говори. — Я гладил по ее горячей как раскаленный на солнце камень щеке. — Ты выпила философский камень. Я вывел его из себя, чтобы вернуть тебе алхимию, тогда в суде ты будешь признана невиновной. — Какой ты дурак… — прокашляла тихо девушка и подняла свою руку к себе на горло, зажимая напряженную шею, словно душа себя: — Камень только убьет меня, мое тело слишком слабое для его силы… — Но… Есть же шанс! Или ты хочешь быть использована этими…?!       Она заставила мой голос дрогнуть, заставила меня замолчать своим остекленным взглядом. Кукла, девушка стала совсем как кукла. — Вал… Вал! Нет! — я начал трясти ее хрупкое тело, чьи мышцы уже расслабились, а руки тяжело и безжизненно упали на платья, а от моей тряски упали и на песок тропинки. — Очнись! Хватит так смотреть! Вал, ты меня слышишь? Валери, ты не можешь… Черт… Неужели… это конец.       Мир перестал существовать. Позабылись фонтаны, что журчали рядом, за полосой ровно высаженных лиственных деревьев, что тихо шелестели на теплом вечернем ветерке. Я забыл о саде, в котором я был не впервые, а как-то несколько раз смотрел на птиц и уснул на скамейке. Это было зимой, тогда все было в снегу. Забылся и этот давно прошедший редкий снежный денек в столице. Ушло в небытие все. К душе подступал хаос, вселенский бессмысленный хаос, который бы я возненавидел также сильно, как самого себя, но вот я опомнился.       Слезы катились с носа на ее розовеющие щеки. Она сделала первый вдох и сама закрыла глаза, опять закашляла. Опять взялась за горло. Опять ее колотило, но я уже держал крепче. «Жива, еще жива!» — думал я, пока Валери меняла свой облик.       Летели искры, маленькие жужжащие молнии разрывались в ее глазах, а голос ее хрипел: — Еще… Дай мне еще! — сквозь рваные, глухие вздохи и выдохи, похожие на звук чего-то ломающегося, рвущегося, пока эти глухие звоны били то ритмично, то разрывались в беспорядке, она продолжала просить свой яд. — Дай! Еще! Дай мне камень…       То что я испытал было не шоком, не изумлением. Это был страх, ужас. Отравленный просил еще и еще смертельного яда! Жутко… Страшно… Но я немедля преобразовал свое тело в собственный облик и за секунду, не проливая и капли крови, достал из груди твердый неограниченный пылающий камень философов. Девушка схватилась за него и начала грызть. Но у нее ничего не получалось, ее зубы только колотили по твердым стенкам и стучали: они не были настолько крепкими, чтобы отколоть хоть кусочек. — Подожди… сейчас. — Я вновь взял камень в свои руки и разгрыз для нее пищу из человеческих жизней.       Без слов Валери слизала в тоже мгновение все с моей ладони. И я понял, что девушка обезумела от желания насытится силой, снова и снова чувствовать, как она разливается новыми потоками по каждой частичке кожи, как она горит в жилах, делая их совершенными, создавая собой непобедимое тело. Мне было это знакомо, я знал, что сам выглядел так же жалко, когда меня кормил отец. — Вал, постой, ты же человек, тебе нельзя много… Как ты себя чувствуешь? — Я жива… жива, — со слезами трясущейся рукой девушка вытерла губы от слюней, она лежала у меня на коленях и смотрела куда-то сквозь. — Ты приняла его, теперь все будет хорошо… Теперь… — Я не чувствую своих внутренностей, в животе пусто… — Видимо, так камень действует на человеческое тело. Оно полностью обновляется, и, пока философский камень через кровь не разойдется по всему телу, ты будешь чувствовать пустоту. Но как твое сердце? — Болит. Страшно было… Как же страшно… Энви, ты хотел меня убить? — Нет, я хочу помочь… я… — Понятно, ты просто не знал, что тебе еще сделать. и пошел на самый рисковый вариант… Верно? — Смотрю, тебе уже лучше… — это мнение сложилось по странному впечатлению после ее слов, будто девушка говорила их с презрением и ожесточением. — Хочу еще камня, но что-то меня держит. Мама… — Мама? — Видела ее одно мгновение… Истину. Кажется, она была испугана. Нет! Не может быть… наверное, мне показалось. Она же не может бояться…       Пока девушка шептала эти слова, иногда говоря в голос и задавливая в груди новый приступ кашля, я смотрел на ее волосы. Косичка когда-то успела расплестись, и теперь волосы лишь наполовину были завязаны. Но это не было самым важным. Более заметно и пугающе было то, что они начали терять пигмент. Цвет плодов каштанового дерева и шоколада туснел, серел. А когда я перевел взгляд на лицо девушки, ее зелено-карие глаза стремительно приобретали голубизну. Почему это происходило? Думаю, она сможет потом это объяснить, а я не знал, я растерянно смотрел на это. Я взял в немного влажную от слюней девушки руку ее волосы и до конца их расплел. За это время они приобрели почти грязно-серый болотистый цвет. А в глазах уже явно была синева. — Вал, ты… Как хорошо, что ты жива… — Поможешь встать? Что теперь мне делать? Я никакая… Сказать, что пьяная, и уйти домой? Поможешь? — она говорила несвязно, но толк в словах пробивался. — Эд меня ждет, и я с ним так и не потанцевала… Эх, Энви, ты должен мне танец с Эдвардом!       Мы уже шли по тропинке к зданию и выходу из сада, там был и вход в оперу. Можно было бы уйти из сада сразу в город, но девушка не могла оставить друзей без объяснений своего ухода. Они бы за нее волновались. Я понимал это, понимал хоть и был гомункулом, хоть она мне ничего об этом не говорила. Валери почти ничего не говорила сейчас адекватного и, пошатываясь, неровно шла, держась за мою шею и плечи, а я только и мог поддерживать ее за талию. — Ты действительно как пьяная, даже притворяться не надо… — Я был растерян таким поведением своей зверушки. — Если Уинри его у меня уведет, ты виноват будешь! — Аа?! Так ты все-таки призналась себе, что любишь этого Стальную коротышку? — Гх… Как ты?.. — Конечно, я это понял. Еще тогда, той ночью, ты несла его на своих плечах, ведь не потому, что просто вредничала… Ты не доверяла мне, боялась, что я его добью. — Прости… — Да все нормально, нечего извиняться перед тем, кто подвел тебя к самому краю дважды…       Внезапно из-за стоящих стеной деревьев разнеслись в унисон два громких голоса. Я быстро узнал их, а вот девушка скорее всего не поняла, кому они принадлежат, но закричала в ответ, так как голоса выкрикивали и звали ее по имени. — Я тут! — крикнула в ответ эта дурочка. — Ты что?! Тут же я, они же…       Но было поздно. Эдвард и Альфонс Элрики уже стояли в начале тропинки, выбежав из-за поворота.