Философская обитель

В Ризенбурге конечно же палило солнце! И здесь не могло быть иначе в десятых числах мая, да, дома, как всегда, лето наступает очень быстро. Жара не спадала, без малого, целую неделю, и кажется похолодания было ждать уже бессмысленно. Луга успели позеленеть всего за пару дней, а только появившиеся почки распуститься. Виды нашего захолустья словно по волшебству приобретали жизнь и цвет. Просыпались и сами жители, никого не заставлял ждать и лентяйничать ежегодный труд над урожаем. От того многие из соседних городов приехали к родным и теперь помогали на огородах, фермах. И запахи в воздухе витали самые разнообразные. От теплого и сладкого аромата свежего молока до терпкого и горького дуновения скошенной после обеда травы, что заботливо, не теряя всех красок, доносил ветер даже до моего балкона. Там уже пятый день подряд, накрывшись от солнца панамой, я жду возвращения двух друзей с вокзала, и каждый раз надеюсь, что они вернутся уже втроем. С заказами было давно покончено, и я заслужила хороший отдых. Правда, сегодня бабушка немного поворчала, что я слишком расслабилась и толком не сосредоточена на работе. Конечно это было лишь от части правдой, да, я позволяла себе лишнюю минутку побездельничать в теньке, но лишь потому, что заканчивала с каждым новым заказом быстрее чем с предыдущим. Плюс, мне просто не хотелось возвращаться в душную комнату, где обычно приятный запах масла теперь мешал дышать, и казалось, что из-за него воздух становится только горечей… Жара превращала мастерскую в настоящую камеру пыток: метал быстро нагревался даже под темной тканью, и все время приходилось работать в перчатках. Но я была довольна проделанной работой, и даже как-то слишком рада вернуться к любимому делу. Вдалеке под ярким солнцем, у начала нашей улицы, компания неугомонных мальчишек играла с игрушечным поездом, вырезанным из дерева руками нашего местного мастера. Звонкие голоса шумной компании уходили все дальше по улице, где на вершине холма гуляли молодые девушки в белых платьях, что под вечер собирались на пляски. Любуясь их улыбками, светлыми лицами, пока те без оглядки убегали глубже в поля, я вспоминала, как умела любить, умела открывать сердце, начинать все с чистого листа как они. Но я выбрала свой путь и научилась прощать, научилась кусаться, могу уже топнуть нагой и, словно на картине, написать себя (как я смело сделала это, надев на бал красное обтягивающее по фигуре платье). Я помню всех, кто меня обидел, и со временем хорошо поняла, что от любви никуда не деться. Раньше я бы казнила себя за пожар в груди, но сейчас уже не играю с его огнем и смотрю в жизнь, где только хорошее. Все, что было не прошло без следа… Но это — лишь мое, и может я с «приветом», но я не хочу другого, не хочу терять то, что сейчас есть. Вот только время никогда и ни для кого не остановится, по этому всегда нужно нужно идти дальше. Разве что… Никто не посмеет запретить мне мечтать. Я больше не жду, я всеми силами и упорством, что у меня есть, стремлюсь к тому светлому дню! Когда все дорогие мне люди будут спокойно спать. Я ради этого… Я готова на все! И мне хочется верить и вериться в этот день, который в будущем стану вспоминать, как это и каждое другое бесконечное лето. Ведь рядом с друзьями всегда много приключений. С ними я забываю про свою грусть. Небо улыбалось как во сне, оно голубело в глазах и тянуло под облака мои руки… А соломенная шляпа не укрывала от душевного тепла, и мое сердце таяло как шоколадная конфета, когда его грели самые приятные моменты прошлых лет. Хотелось поделиться всеми лучами их солнечного света с подругой, что мне так не хватает сейчас, рядом. Сегодня предпоследний поезд из Централа. И я все никак не могла оставить в покое мысли, что будет, если никто не выйдет на станцию сегодня и завтра. На все мои вопросы Валери отвечала понятным языком, но я все равно не могла поверить, что такое возможно. Ее глаза стали голубее моих. Как она говорила: «Мое тело будто бы бесцветно. Глаза потеряли весь пигмент и полностью стали прозрачными, а исходя из прозрачности радужки, стал виден голубоватый хрусталик. Но вот, если свет упадет под косым углом, они покажутся красными из-за множества сосудиков внутри и тем, что за глазным яблоком… Да, кожа теперь бледнее, ресницы и брови тоже белые. Считай, я родилась альбиносом!», «Согласна, страшно выглядит… Но к этому можно привыкнуть, всяко лучше чем умирать, когда только 20 стукнуло!» Бледная как снег девушка смеялась, но при каждом взгляде на нее у всех зажималось сердце, она ловила не только мои косые, пронизывающие взгляды, а и всех военных, что могли бы увидеть настоящее чудо-чудовище где-то на ее пути. Глаза в действительности выглядели настолько пугающе красиво, как не выглядит ни что другое на свете. Пытаясь подобрать их несравнимому цвету сравнение, я остановилось на: серебристо-серо-голубой и мутно-аспидноголубой. В них закрадывалась леденящая тайная суть всех миров, даже когда подруга улыбалась и звонко смеялась для нас. Все в ней было чужое, пустое и отталкивающее, но я пыталась убедить себя, что богатство души Валери по-прежнему с ней, что ее смеренный голос, отвечающий с чистой теплотой и богатой любовью, принадлежит несомненно моей подруге. Приобретенная ей женственность простыла в белизне бесцветных волос, творя с образом зеленоглазой шатенки нечто жуткое. Но не смотря ни на что признанная дочерью Истины и тогда же заклейменная преступницей не собиралась отступать. Сдаваться не позволяли мы… Мы стояли рядом с ней, каждый поддержал ее за розовое запястье, обнял через прутья решетки, и каждый хотел унести узницу с собой, в наши родные края, чтобы общая запрятанная печаль стала радостью. Тогда братья в серьез говорили о своих планах на главный военный штаб страны, а именно фраза: «Разнесу к чертам собачьим!» громко прозвучала со стороны Эда. Только вот с каждой минутой разговора мне все больше казалось, что и Ал был не прочь тот час же воплотить безрассудно сказанное братом в реальность. Я тоже не молчала, но в отличии от парней не забывала о главной теме разговора. Тяжело было спокойно обсуждать такой спорный вопрос, как новое рассмотрение приговора, как внесение в дело новых имен, в частности и упоминание имени государственного Цельнометаллического алхимика и его младшего брата. «Таким образом, в перспективе, мы можем добиться твоего освобождения. Суд не имеет права даже оспорить или игнорировать наши признания, тебя как минимум освободят!.. А если мы сможем добиться и личной встречи с фюрером, то появится шанс на выезд из столицы. Вал, нет смысла упираться…» — говорил Эд. «Это неоправданный риск, вы не понимаете…» — отвечала Валери, берясь за переносицу и тяжело вздыхая. Парень перебил ее: «Что понимать? Что понимать-то?! Твое дело подписать эту чёртову бумагу, и все тут!» — более худая чем лева рука в очередной раз подсунула девушке исписанный лист. «Братик, не кричи…» — напряжённым голосом придержал брата Ал и подал девушке металлическое перо. «Ал, я не буду!» — отрезала подруга и отшагнула от решетки, от протянутых бумаги и ручки, как от огня. Эд зарычал и зло отпрянул от прутьев. Он вынул кисть из отверстия между их черными полосами и, отдав бумагу Альфонсу, на выдохе бросил: «У меня на нее терпения уже не хватает, сам ее уговаривай!» Пока я наблюдала за этой картиной, как томительно друг пытался убедить седоволосую, нежную пленницу, мне было понятно почему Валери видит страницу Ада в бумаге, где заключалось согласие со всем выше сказанным, со всем, что написал Эд от ее имени. Представляя себя на месте Вал, я понимала, что также бы отстаивала до конца непричастность друзей, зная какое тяжелые наказание может последовать за этим. Но всю ответственность подобного шага понимала ни одна я — Ал, Эд также осознавали все причины, но принимать их не собирались — я тоже, по этому взяла важный документ в свои руки и вслух сосредоточенно зачитала его строки: «Я Валерия Браун, признаю, что, двадцать восьмого декабря, два года назад, совершила прямое законно нарушение Трех Запретов Алхимии. Мои действия были известны двум гражданским лицам: Альфонсу Элрику и Эдварду Элрику. Также, согласно с последне указанным именем, я прибегала к использованию материалов Центральной библиотеки, доступных только для лиц, прошедших экзамен на звание государственного алхимика. Так как я не являюсь при исполнении армии, все мои действия были согласованы и известны Цельнометаллическому алхимику, чье имя носит майор Эдвард Элирик… — я подняла глаза на Эда, что сложив на груди руки крестом и прислоняясь спиной к стене, недоумевал зачем я читаю то, что он писал целых два часа в кабинете у Хьюза, — Также я согласна с тем, что в возрасте 10 и 11 Альфонс Элрик и Эдвард Элирик совершили человеческое преобразование своей погибшей матери Триши Элрик. Мне было известно, что Альфос Элрик в следствии невозможного преобразовании человека потерял свое физическое тело, и из собственных соображений, самостоятельно выведенной теории я совершила законно нарушение ради возвращения утраченного… имущества? — я посмотрела на Эда, и тот пожал плечами, сознаваясь, что это словечко ему подсказал подполковник, — Альфонсу Элрику. Я согласна с тем, что участие Альфонса Элрика было добровольным и не несло насильственный характер. Также, необходимо отметить, что о нарушениях братьев Элриков Табу Алхимии было известно Огненному алхимику — полковнику Рою Мустангу. И подтверждаю, что в свою очередь свидетелем невозможного человеческого преобразование Триши Элрик является гражданское лицо — Уинри Рокбелл, дочь двух врачей Ури и Сары Рокбелл, погибших при исполнении долга во время Ишвраской войны…- я выдохнула, это были не последнии строки, но дальше перечислялись даты и время прибывая друзей в больнице, что читать сейчас было действительно бессмысленно, — Вал, теперь ты все слышала, подпиши… » — я протянула бумагу подруге, она нерешительно взяла ее и пробежалась по тексту глазами. «Вы все… Даже ты Уин…» — у Валери навернулись слезы, а листок в руках задрожал. «Естественно, — я положила свои руки на ее сквозь холодную решетку, — никто не остался в стороне, все бороться за справедливость и твое освобождение. Все мы верим в это. Поверь и ты…» «Хорошо, я подпишу…- с рук Ала она взяла перо, но прежде чем коснуться бумаги подняла глаза в сторону братьев: — Парни, вы не могли бы выйти, я хочу поговорить с Уинри наедине.» Эд тут же оттолкнулся лопатками от стены, пожал плечами и молча, ярким жестом махнув рукой брату, вышел за порог комнаты, позже закрывая дверь. И пока Вал судорожно перечитывала текст и ставила подпись, я не подозревала, что еще минута, и я испытаю тот же страх, как в детстве, когда Эд был живым мертвецом, а Ал днями мог не говорить ни слова. «Скоро я умру.» «Что?..» И она рассказала мне, что, вероятнее всего, ее либо сразу убьют, либо принудят к бесчисленным экспериментам, а потом убьют. «Тут такие законы.» — Валери вернула мне договор, заключенный с дьяволом, и ручку, что словно подписывала кровью. Трудно и больно было видеть, как дрожит всем телом всегда смелая, всегда уверенная в себе девушка. Она ослабела за эти дни до немоты, до дрожи в коленях, и ей уже не верилось, что она покинет свою клетку. Она устала от всего, и это было видно. «Но есть же шанс, что нам все-таки удасться поставить свои условия! Твоя смерть… Это недопустимо!» — я уже сама дрожала как осиновый лист, плечи не слушались и то и дело вздрагивали, язык заплетался, и губы еле шевелились. Она тихонько плакала, и какое же бледное было ее лицо; какой неживой взгляд смотрел на меня и ждал понимания: «Даже если и так, я уверена, что меня заставят делать что-то ужасное. И всю оставшуюся жизнь мне предется только искупать свои грехи… — она закрыла глаза и прикоснулась лбом к холодной тюремной решетке, — Я буду молиться Господу Богу, чтобы вас больше никогда не тронули никакие несчастья. А ты не позволяй ребятам сходить с пути, поддержи всеми силами… — голос ее слабо и надрывно шептал: — Особенно Эда, после всего ему с каждым днем только хуже… И Уинри я хочу, чтобы ты не думала обо мне… Парни, они ведь такие — считают, что первая любовь — это навсегда, а потом забывают. Да, не думай обо мне. Я знаю, что все вышло бы само, и без моих слов, но так тебе будет легче… Зная, что… Ну, как бы… Я желаю вам двоим счастья. » Меня привязали веревкой, за пояс медленно потянули в бездну, когда пол исчез из-под ног. Заветное желание быть рядом с любимым кривым гвоздем вбилось в череп, я пошатнулась, взялась за ноющий висок, а когда боль немного отпустила, поднимая взгляд на Валери, я была готова разорвать ее на мелкие кусочки: «Что ты… такое говоришь?! Мне не нужно разрешение, не мни из себя черт знает кого! Ты ведь его, в конце таки концов, тоже любишь!» «Ну и что?! — не открывая глаз, не отрываясь от тугих прутьев выкрикнула девушка, но тогда же ее голос совсем стих, а по щекам покатились крупные слезы: — Ты даже представить себе не можешь, что меня заставят испытать, чтобы я выполнила все, что они только скажут… — тонкие пальцы стыдясь быстро смахнули слезы, Вал открыла глаза и устремила равнодушный взгляд в стену, затем она заговорила громче, — Сначала меня будут пытать, ломать меня: бить, избивать, вводить сыворотки, пробуждая страх, пытаться искалечить мою душу, повлиять на разум и сломать его. Уинри, армия это не детский сад, со мной никто не будет нянчиться, если они не добьются ожидаемого результата, мне просто выкинут, как сломанную игрушку. Фюрер, нет, все, кто у власти, связан с властью — это не люди, это звери! Дикие и безжалостные звери! Ты никогда не узнаешь большей жестокости, чем от войн, пропитанных теплой кровью тех, кто верил до последнего вздоха в справедливость. Мой тебе совет, Уин, никогда и впредь не интересуйся политикой… Это не для тебя.» «Мне это уже говорили… Но я хочу. Хочу все изменить! Не может быть, чтобы все было так плохо! Должен быть выход, Вал! Верь в Эда и Ала! Они обязательно…» «Представь на мгновение, — она перебила меня с такой легкостью и одноименно с такой тяжестью в собственном голосе, что по моей спине пробежались мурашки, словно от прикосновения холодной костлявой руки, в горле сразу же возник ком, а в низ живота упала мутящая тошнота; в серой комнате зазвучал голос настоящей мученицы: — Представь, что ты пережила голод, холод, неутолимую жажду, а потом, когда ты пришла жить для людей, тебе плюнули в лицо, растоптали в грязи, поставили крест и забыли. Ты одна. Ты лежишь между четырех узких стен из голых досок. Это твой гроб. И ты не видишь, но чувствуешь свое изнывшее тело, как медленно поднимается твоя грудь при каждом вздохе. Ты чувствуешь, как ткань футболки липнет от крови к коже, но боль уже давно ушла. Веки полузакрыты, ресницы дрожат, и левый глаз без конца дергается. А сердце… сердце не стучит, а долбит внутри тебя! — она стукнула рукой о прутья, в ответ я всем телом вздрогнула и обняла себя за плечи от холода, что хлынул в голову, — Ты представила? Каково там? Неприятно, да? Страшно, да?.. А мне словно довелось это узнать на собственной шкуре, когда я оказалась здесь… Твои родители не смогли рассказать тебе о войне, и не стали бы, но хочешь я расскажу? Я слушала это, видела все во снах, жила там каждую ночь. Истина именно так воспитывала меня! Она учила меня твердым и уверенным взглядам смотреть на то, что творили собственными руками люди. 70% Истины — это всего лишь то, что творят люди. Никто другой… Я, ты, наши друзья, близкие, близкие близких… И те, что убивают, умирают, рождаются где-то прямо сейчас. Ты знаешь это, но не можешь понять насколько… насколько это страшно. Насколько вещи могут быть обесцененны, а истинные ценности забыты. Но не все люди твари и сволочи, большенство просто живут, просто есть, а в другой век их уже нет. Понимаешь? Понимаешь к чему я это все?» «Нет. Я не понимаю. Я не понимаю почему ты должна обязательно умерать… Ведь есть, … обязательно есть другой выход!» «Я не более чем просто пустышка. Мои знания… память… Это перестало быть нужным людям. Мне нет места, нет стимула. Я наконец-то поняла почему мать сидела тихо. Истина под запретом. Философия — бред. Материнский обитель — безвкусица. Зачем мне жить, если нет будущего?» Я только сейчас заметила, что дверь двадцать секунд назад приоткрылась, как вдруг в комнату зашел Эд, он просто ворвался. Яро и злостно взял Вал за кофту и с жестокого размаха ударил ее лбом о шершавые прутья клетки. Эдвард закричал: «Я выбью эту хрень из твоей бошки силой если продолжишь говорить, что тебе нет смысла жить! Будущее всегда можно построить! И может быть, — он поднял ее перекошенное лицо на себя, — ты не нужна целому миру, но неужели тебе недостаточно нас?! Ты нужна нам! — от тряхнул ее раз, другой, из носа во всю хлестала кровь, но парень будто не замечал, загипнотизированный взглядом, поглощённый чувствами, — Господи, ты нужна мне! И плевал я на свою гордость, звание, на все, лишь бы ты-дура, была счастлива!..» — он расслабил хватку; затрещавший по швам тонкий черный свитерок теперь был растянут в горле и медленно опускался на залившуюся кровавыми пятнами грудь. «Ты бальной что ли?!» — я оттолкнула Эдварда от решетки. Вал тяжело дышала, зажимая нос. Но вот в распахнутые двери уже вбежал Альфонс. «Ал, проклятье, не стой столбом, тащи скорей бинты!» — закричала я как можно членораздельнее и взволнованней, дабы парень скорее отошел от ступора и в другую секунду уже мог догадаться, что произошло. «Да, все нормально… Хватит этой паники.» , — подруга улыбалась и со странным выражением глаз смотрела на Эда, кровь капала сквозь пальцы на пол, а потом затянулась чуть в нос и перестала течь, Валери утерла кровь платком, поданным мной, а потом тихо поблагодарила. Я отошла к Алу — хотела ему все объяснить, но только стоило мне дотронулась до его плеча, как за спиной раздался холодный и громкий стук. Это был удар о ту же решетку, что кажется уже погнулась. Я обернулась. Вал держала Эда за шиворот рубашки, а тот держался за разбитый, кровоточащий нос. «Отвали от меня! Я живу по своим законам, какое тебе дело?! Я не хочу осознавать, что все было напрасно! Ты же знаешь каково это! Когда изнеможение держит тело, как морит голод, но вместо того чтобы есть, ты открываешь новую книгу! Думаешь мне ни гадко было в одиночестве, десять лет по деталям, по крупицам собирать истину!.. Хватит с меня этих пустых надежд, у моих сказок не бывает хороших концов…» Мне стало страшно. Подобная ссора доводила друзей до самой опасной черты, когда они не смогут простить друг друга. Но почему-то казалось, что их гнев, захлебывающийся от слез голос девушки, только укрепляет связь между ними. По этому я стояла молча… «Бывает, что человеку никто-никто не может помочь… Человек рождается сам и умирает сам…- продолжала подруга, потихоньку опуская руки на руки Эда, которыми он зажимал нос в попытках задрать голову, но не в силах оторвать взгляда от глаз Валери- Понял, Эдвард Элирк?» «Так значит я для тебя никто?»— спросил парень, и тут же кровь прихлынула, растеклась сильней по его лицу и с рук склизкой струей капнула на пол. Платок испачканный на половину кровью подруги теперь окунулся в кровь государственного алхимика. Но они все продолжали смотреть друг другу в глаза, пилить друг друга необъяснимыми взглядами. Их будто не ограничивала решетка, настолько они стали неделимы, взглядом и кровью слитыми воедино. Завороженная, я не заметила, как ушел и вернулся Ал, как в его руках оказались бинты и вата, а в кармане торчала стеклянная бутылочка с прозрачной жидкостью, наверное, спиртом. «Эд, — обратился он к брату и поднес к его лицу смотанный в впитывающий клубок из бинтов, когда одновременно Валери убрала свои руки и насквозь обмякший платок, — Ни то вы место выбрали для выяснения отношений.» «Не мешай, Ал. Пусть ответит, — развернул голову в другую сторону Эд и отвел грязной рукой чужие пальцы от лица, — Я узнал кое-что интересное, ты будишь рад это услышать… Вал, может повторишь для моего братца, он припоздал на наш душевный разговор.» «Прекрати! — вступилась я и посмотрела на подругу; она молчала и смотрела на свои руки, запачканные в крови Эдварда, — Не издевайся, мы и так все на нервах. Заслужил, нечего было первым ее трогать.» «Это мелочь, я о другом… Пусть еще раз скажет, что мы для нее никто.» Альфонс не обратил никакого внимания на горькие слова и еще немного поборолся с братом за освобождение его лица от крови. А когда Эд все же поддался и принял помощь, парень старательно утер всю красную и вязкую жижу. И пока старший Элрик морщился и шипел от жгущего кожу спирта, сквозь неприятные звуки боли, через длинную паузу, прозвучал засыпающий голос увядающей на глазах девушки: «Я этого не говорила… Я лишь сказала, что ты меня бесишь, когда лезешь в мои принципы. Я же тебе не говорю, чтобы ты пил свое ненавистное молоко… Так и ты должен уважать мой выбор.» «Не равняй молоко и смерть!» — выкрикнул Эд и заставил Вал обернуться. «Не желаю ничего слышать! Просто оставь меня уже в покое!» Эд, не рассчитав напала, отбил руки брата от лица и напрыгнул как лев на клетку, разбешенный он вздымал свои плечи, направляя всю силу воли на бледное лицо Валери, что растеряно отшагнула назад. «Ну и пошла ты! Мне это надоело! — девушка еще раз отшагнула и натолкнулась спиной на угол клетки, — Ха! Вот я наивный придурок, поверил, что действительно полюбила меня! Уже жалею, что когда-то ждал от тебя понимания! — Эдвард скинул руки с прутьев и отвернулся от напуганных красных от слез глаз, — Все… конечно! Я ухожу…» «Эд, успокойся!» — мои руки сами собой обхватили юношу со спины. «Прекратите вести себя как дети! — Ал поддержал меня, спеша избавиться от окровавленных бинтов и сильно опустившийся бутыли, — Вал, мы хотим тебе помочь! Почему ты ни во что нас не ставишь…?» Пленная за собственными мыслями бедняжка, скатилась спиной по стенке своей камеры и закрылась от нас руками, как будто ей не было никакого дела до всего, что происходило в серых стенах комнаты. Она просто вздрогнула пару раз, пару раз протерла глаза, а потом, шмыгнув носом, ответила на убой: «Я не просила ничьей помощи…» Эда, словно в живот ударили. Что-то в наших сердцах подохло. Он перестал дышать, лишь разинул рот в попытке вдохнуть, но потом возмущение в перемешку с горечью и шоком отпустили его, и, все еще не пытаясь освободиться меня, он произнес: «Да… Какого хера?! Ты хоть понимаешь, как нам больно все это слышать от тебя?» «Так уходите…» Я не понимала, как все обернулось подобным образом! День был не из легких у всех: допрос за допросом, приходилось вспоминать все, будто на исповеди. Но настолько… Настолько сильного отвращения к миру никто не испытывал, и безразличного поведения ни у кого не было кроме Валери. Раньше, в первое наше знакомство, я… именно так представляла ее характер. Только от этого осознания было не легче, наоборот… Со спины будто вонзили нож и крутили-крутили, все медленнее, желая доставить как можно больше боли. Именно так я себя чувствовала, смотря как седые вьющиеся локоны падают на колени и прилипают к голым ягодицам ног подруги. Но, не считаясь ни с чем, я продолжала горячо любить ее. «Вал…» — произнес мой голос с дрожью, как тут же я почувствовала, что кто-то тянет меня под руку к двери. «Пойдемте.» — это был Эд; это он тащил и меня, и Ала силой к выходу. «Нет, так нельзя… Я никуда не уйду.- Альфонс отказался уходить, показывая полуоткрытой ладонью на закрывшийся от нас белый цветок, пучок чистого и святого света в остроугольной клетке: — Эд, открой глаза, она напугана… Она столько всего вытерпела… Ты потом сам же будишь жалеть, что ушел.» «Мы ей не нужны. Она сказала оставь ее в покое, я просто делею то, что она хочет.» Ал отрицательно и скорбно покачал головой. «Как знаешь.» Эдвард вывел меня за собой. Но я все же вырвала руку, когда мы вышли в зеленый коридор. «Я согласна с Альфонсом, она явно не в себе. Наша Вал не могла сказать все это…» «Что ж… Тогда я уйду один.» Вернувшись в камеру, я увидела, как Вал все также сидит на полу, в углу, у койки и стены, между прутьями, рядом с голым бетоном. Казалось, что она мирно спит, но красные глаза были открыты и сквозь челку смотрели на меня. Она не отрывала взгляда, и этим пугала-пугала меня, пока на ее бледных щеках высыхали ручейки слез. Она медленно гладила себя рукам по волосам, играя с локонами. Ал глубоко дышал держась у решетки, положив руки на глаза и подняв голову к потолку. «Что теперь?..» «Я задержусь еще немного, нужно отдать мистеру Хьюзу все документы…- парень тяжело выдохнул, освобождая сердце, отпуская от себя неуместные мысли, — И, наверное, приеду следующим поездом. А ты езжай с Эдом…» «Хорошо, а как она?..» «Я дал ей лекарство… Должна успокоится. Все будет хорошо. Они просто устали оба.» «Так устать?! Они чуть не убили друг друга…» «Это уже не первый приступ… Эд понимает, но принимает все ее слова в серьез, думая, будто в этом стоянии она говорит то, что действительно чувствует. Но я так не считаю. Как-то Валери рассказала мне, что у нее в глубине есть девочка, которая видит мир полностью несправедливым. Сейчас ей очень тяжело, столько всего сразу… Суд, философский камень внутри нее, еще и Эд… Ведь!.. Из-за наших чувств к ним они не могут полностью забыть о боли, просто поддерживать друг друга, по старой привычке давят в себе все чувства с помощью агрессии, и вот что в итоге…» «Ал, а разве тебе не больно когда они вместе?» «Немного, но я стараюсь думать о том, что они счастливы и будут только счастливее… Гораздо больнее видеть их ссоры, как сегодня.» «Я думала, что они скорее искалечат себя, чем услышат другого.» «Не бойся, все уже хорошо…» «Ал, а ты изменился…» «Я просто тоже устал… и не хочу видеть непонятных слезы.» «Она говорила что скоро умрет… это правда?» «Конечно же нет, ее никто не убьет, как и Такера, они не убивают тех, кем могут воспользоваться. Но он не в какое сравнение с ней… Все будет хорошо, мы добьемся лучших условий. Я сам не знаю кто ей в голову в бил, что ее убьют, хотя нет знаю… Истина… В старой религии Бог тоже вел своего сына на смерть, когда тот открыл свое чудотворнее людям.» *** Незаметно подступил вечер. По ощущениям уже прошел шестой час. А за те три, что я полу-сидела, полу-лежала на балконе, на небо успела прилететь большая страшная темно пунцовая туча. На верхушках облака играли кремовые оттенки, еле заметно ползя в след ветру по мутнеющему небу. Сгущалась предгрозовая тяжелая мгла, поля тускнели, цвета гасли. Природа замирала перед дождем, птицы уже не пели так голосисто, только одна ворона могла пролететь над горизонтом и крашей дома, с тем громко выкрикнуть свое ‚КАРР!‘ раз другой. В глухоте тихо-тихо мог напеть где-то соловушка, и на ветру зашелестеть деревья и кусты, как и еще не покошенная трава, что дай ей пару дней и дорастет до колена. Все казалось таким знакомым, но в тоже время тревожное чувство закралось в душе. Странно было открыв глаза увидеть не огненный закат, а непросветный в бледно фиолетовом цвете горизонт. Сквозь облака кривыми толстыми и широкими полосами падали тускло желтоватые лучи, они проходили сквозь цвет чистого дыма в небе, что сильно настораживал все внутри. Я люблю смотреть на небо, но сегодня у меня еще были дела, нужно успеть спечь пирог, и я ушла с балкона. Через час, ожидаемо, пошел мелкий дождь. А скоро, будто бы учуяв запах вот-вот готового пирога, пришли и братья… Вдвоем.