Философская обитель

      Дико пылающие глаза после долгой изматывающей ночи за проклятым столом, среди не один десяток раз перечитанных книг, закрывались сами собой. И ресницы быстро и беспощадно захлопывали их, на мгновение погружая меня во тьму при каждом шаге. До библиотеки оставалось двенадцать-тринадцать метров, а моих сил хватало на пять-шесть шагов. Но душа все еще крепко держалась за тело и шла вмести с ним по дороге, накрытой тонким покровом снега, по которому как-то не по-земному было приятно идти.       От мыслей, что я не на Земле, а в небе и мои ноги ступают не по камню, одетому в белоснежный наряд, а по поверхности другой планеты, где почти не было бы силы притяжения, а из вселенной на нас летела бы не кристаллизованная вода, а безвкусный серый пепел, мне совсем не хотелось останавливаться, боясь, что эта прекрасная картина перед глазами пропадет, оставив, вместо себя, унылую реальность.       В белом меху на капюшоне плаща застревали снежинки, и когда я обратила на них свое внимание, мгновенно задумалась, о вселенски обиженном на меня за кражу века Эдварде. Его зимний плащ внешне почти не отличался от того, что он носит во все другие времена года. Был теплее, мягче на ощупь и имел на пару больше застежек, совершенно бесполезные для Эда, до тех пор, пока он не познает лютые морозы Бриггса. До самого порога библиотеки я думала о малорослом мальчишке среди величественных гор севера Аместриса.       — Валерчик! Ты совсем себя не жалеешь, хоть нас пожалей! Мы тебя обыскались, испарилась куда-то, вещи тут оставила. Все тут, а хозяйки нет. Ну как так можно? — услышала я звонкий голос молодого библиотекаря Карла Жан де Свит. Благодаря дружбе с ним я могла задерживать книги и без проблем засиживаться допоздна в библиотеке. Прошлой же ночью я попросила его закрыть меня в зале и не беспокоиться обо мне. Сначала он хотел остаться, но я сумела таки убедить его, что все будет в порядке.       Нехорошо вышло, что я ушла, не предупредив его. — Прости, — с усилием открывая глаза, проговорила я, протягивая каждый звук. — Выходила за кофе: тот, что был, закончился. Вот, пока я говорила и шла к дверям зала, в конце которого стоял мой стол, Крис успел подойти ко мне и взять из рук бардовую банку. — У тебя ужасный вид… И что это на тебе надето? Плащ того государственного алхимика, что приходил к тебе несколько дней назад и шумел? — Эдвард? Эта фасолина? Ну да… Я рассказывала же тебе о нем, разве нет? — снимая капюшон и заправляя волосы за ухо, сказала я по мере своих возможностей оживленно и быстро. — Постой-ка, ты говорила о братьях… И словом не обмолвилась, что кто-то из них, или они оба? — государственный алхимик. Аа! Все! Да-да! Я забыл! Этот же парень появлялся здесь, когда тебе дали разрешение пользоваться архивом, доступный только государственным алхимикам… Я тогда еще сильно удивился, что такой малец в рядах армии. — Ты его всего-то на четыре года старше, Крис…       Когда на краю стола меня верно ждал горячий кофе, а снег на плаще Эда растаял, и высохла вода, благодаря уже включенному отоплению, я стояла у спинки стула, держа в руках книгу, по которой успела чертовски соскучиться за свое отсутствие. Читать я была не в состоянии, да и книги уже больно было видеть, но вот ее я все же бережно прижимала к груди, пока правой рукой аккуратно поднимала теплую кружку. Обжигающий напиток быстро согрел все мое тело. И с улыбкой на лице я задумалась над мыслью: «Вот он, тот самый эликсир жизни! Горячий и бодрящий кофе!»       И вот снова ты стоишь между унылыми стеллажами, полных древних книг, и говоришь о моем сумасшествии, часто повышая голос. А я снова молчу, но уже не от чего-то неясного, не беспричинно, я лишь слушаю тебя и жду. — А теперь постарайся быстро объяснить то, что ты разыграла перед Алом! — сказал он последнюю громкую фразу и, словно пес ощетинившись, рухнул на мой стул, забирая с него свой плащ. — Нет, — начала я, стоя у полок с художественными произведениями и научными собраниями по истории Древней Земли одного ученого. — Быстро не получится. Если это все, бери плащ и уходи. — Черт! Хорошо… Если это важнее, чем яблочный пирог Уинри, то я слушаю…       Эд расслаблено положил руку на стол и окинул недоверчивым взглядом раскрытые книги, заметил недопитый кофе в странной кружке и перевел взгляд на меня. — Может горячего, чтобы согреться? Не отрицай, что не замерз, у тебя красный нос и щеки. — забирая кружку с края книги, обратилась я к упрямцу, не показывая вид, что хоть каплю хочу позаботиться о нем. — Чееерт, — прошипел тот тихо в воротник куртки и, отвернув голову к стеллажу позади стола, грубо ответил: — Только быстро. — Поняла, — пожав плечами и спешно покинув свой укромный уголок, ответила я и спокойно прошлась до двери, где-то в середине длинного зала, под лестницей на второй этаж.       Через пять минут я подала ему белую кружку с черным кофе внутри: — Без молока. — Спасибо, — оторвавшись от книги, Эд взял кофе и удивленно взглянул на меня. — Чего это ты улыбаешься? — Да так, подумала, что уже знаю все твои привычки… Забавно, — сделав маленький глоток из своей кружки, где-то в начале октября расписанной черным фломастером школьниками, забредшими ко мне во время экскурсии по библиотеке, я отодвинула верхний ящик стола и достала папку с рисунками на обложке. — Что это? — То, что я сейчас буду тебе объяснять. И постарайся не рассматривать мои каракули, а внимательно слушать. И да, не задавай вопросы, пока я не разрешу.       Сделав еще пару глотков, я придвинула папку к глазам одновременно, поглядывая, на елозившего на стуле парня с наклоненной в бок головой, чтобы разглядеть обложку. — Это что… Ал?! А рядом… Я?! Это микроскопическая фасолина с косичкой — Я?! — до предела ошарашенный, покрасневший от злости и наивно оскорбленный, громко завопил Эдвард, забывшись где находится. — Успокойся. — легко хлопнув его по голове папкой и улыбнувшись, я снова развернула яркие от разноцветных пометок листки. — Лучше отнесись к этому с хорошей стороны: я помню и думаю о тебе, что даже рисую на самых важных документах твое лицо. На мгновение мне показалось, что Эд сейчас снова закричит и обидится на меня, но он лишь скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что хочет поскорей услышать от меня все, зачем пришел, и поспешить на чай с пирогом в компании близких.       — Как я и сказала Альфонсу: Истина в любви. Но это не значит, что, чтобы открыть Врата нужно кого-то истинно полюбить. Или то, что сама Истина и есть любовь. Все куда ироничнее. Во многих книгах по психологии говорится о развитии разума и сознании человека. Я задумалась о том, где начинается наше сознание, откуда оно у нас и зачем? Развлекаясь вчера вечером с древними народными сказками, я заметила одну вещь. Герои верно развивают свое сознание, следуя судьбе, а их судьба — сражение за правое дело. За справедливость или же свою личную цель. Развитие происходит по средству осознания ошибок, разговором с природой и так далее… Но ни в одной сказке прямо не сказано о разуме и сознании, все объединялось в одно слово — Дух. Придя к этому, я вспомнила строки из детского стишка, что читала еще в школе: «Там милый дух, там день и ночь витает…» Ничего не кажется странным?.. Прежде, чем ответить, послушай еще кое-что… После этого я заглянула в книгу под названием «Законы духа и крови.» Ты все еще слушаешь? — я подняла голову от листков, приятно удивившись оттого, что Эдвард с серьезным выражением лица сосредоточенно смотрел куда-то в мою сторону, положив голову на руку, которая свободно лежала на столе. В такой позе, мне казалось, что он вот-вот собирается уснуть, но по взгляду я, не сомневаясь, видела, что он весь во внимании и послушно станет слушать дальше.       — Да, продолжай.       Не ожидала, что он станет сразу таким тихим, и было приятно заметить его заинтересованность, по этому я продолжила увереннее: — Ты возможно когда-нибудь слышал или где-нибудь встречал такое выражение, как «богатырь». Это древнее слово, и оно не переводится ни на один язык в мире. Кто такой «богатырь», спросишь ты!? А я отвечу: это тот, кто с Богом на «ты»… Раньше древние называли свою землю Святой. Мне стало интересно, почему святой? Ведь прекрасно известно, что в то время, когда их территория носила это имя, к ним только пришла религия. И оказалось, что ничего необычного в заключении, к которому я пришла нет: правильнее будет говорить СвЕтая — несущая свет. А свет — это Бог. Сейчас Святая Земля — это отголосок древних традиций. И в одной из книг, что я нашла вчера, немного чудно, но доступно сказано: «Когда Боги покидали землю, людям, рождающимся на этой земле, были даны высокие божественные знания. С помощью, которых наши предки стали сохранять порядок на земле и в небе, гармонизировать биологические и энергетические процессы». Этот процесс описан в Святой Догме и называется он «одухотворение». Когда к земной природе человека было присоединено божественное составляющие, и люди стали многомерными. «По образу и подобию божьему созданными», то есть мы стали детьми богов. И только мы несем в себе что-то необычное, а что это конкретно — никто не знает. Но в людях остается память наших предков — наличие второй памяти. У любого биологического тела есть внешняя память. Эта память находится в голове. Именно ей мы запоминаем все, что с нами происходит, начиная с момента рождения. Но у нас есть еще одна память. Она называется — память на уровне архетипов. Она находится в солнечном сплетении, — я показала на себе то место, чуть ниже груди, что бы Эду было более понятно о чем я говорю. — Само название солнечное сплетение — прямая связь и напоминание о наших богах. Единственное отличие от нас и наших предков в том, что эта память находится в спящем состоянии. А Врата содержат в себе все воспоминания: и богов, и предков, и нас самих; все тайны мира земного и мира звездного. И ты, наверняка, уже догадался, что все, о чем я говорю, есть ни что иное как, все то, что ты увидел побывав, по ту сторону врат…       Продолжая читать пометки и с их помощью говорить только по теме, я не беспокоилась о том, что может подумать Эд, а, закончив и взглянув на него, осознала, что сказанные мной вещи где-то были смешны и донельзя просты. И, наверное, из-за моего обеспокоенного взгляда, требующего чего-то немедленно, Эдвард резко выпрямился, отчего стул слегка пошатнулся. Его фигура приобрела человеческий вид, а не непонятно что, полу-лежащие на столе, плечи расправились, а глаза прояснились и загорелись как прежде, но лишь на мгновение. Когда наши взгляды встретились, вредный мальчишка снова стал серьезным, не давая мне и шанса немного расслабится и спокойно вздохнуть. — Ты сказала, что истина в любви, но я так и не понял связи...       Я предполагала, что он не поймет из всего сказанного в первую очередь именно то, почему, говоря об истине, упоминается любовь — земное и человеческое чувство, которое многие считают бесполезным или же обманывают сами себя, называя привычки любовью.       Переведя взгляд наполовину полную и наполовину пустую кружку с теплым кофе, я, прежде чем ответить, предупредила: — Если ты не хочешь опоздать, то я скажу все как можно короче, но уверена, что короткое разъяснение не принесет тебе никакой пользы. — Тогда скажи средне, — быстро ответил Эд и встал со стула, допивая кофе. — Ну у тебя и запросы, Стальной, — с улыбкой произнесла я и закрыла папку, кинув ее обратно в ящик стола. — Нет, нет, я хочу ее взять! — поймав мою руку, прежде чем я закрыла ящик, заявил Эдвард и достал вновь изрисованную черной ручкой папку. — Что? Зачем? Там много грамматических ошибок, отдай! — хватилась я за бумаги, чувствуя как загораются мои щеки и уши.       Эд удивленно посмотрел мне в лицо, которое я тщетно пыталась привести в норму, и неожиданно парень улыбнулся, вопрошающе в наглую протягивая ладонь со словами: — Дай.       Я опустила руки вместе с папкой и, подняв голову к потолку, не желая смотреть на свое унижение и его честную при этом улыбку, жалобно промычала и хлопнула бумагами, одновременно отпуская их в руки Эдварда: — Черт с тобой!       Он ухмыльнулся еще шире и взялся за документ крепче, все еще ожидая нападения: — И так?.. Любовь. — Человек живет, показывая на своем милом личике эмоции, — начала я, тыкнув в щеку Эда, на что тот никак не среагировал, и это в ту же секунду перестало быть забавным, и я стала серьезней, продолжив, поднимая свою сумку с пола у стеллажа со сказками. — А испытываем мы чувства. Иными словами, — взглянув на свою рыжую сумку, сегодня немного легче чем вчера, я немного расслабила ее лямку, чтобы можно было одеть ее через плечи. — Иным словами чувства — это наше сознание и разум вместе, внутренний дух, а значит, и солнечное сплетение. И еще кое-что скажу, прежде чем попрощаемся: все чувства, как и все остальное в мире, имеет причину возникновения и существования. Любовь одно из первых чувств: она порождает радость, счастье, благодарность… Ну, а первое и преобладающие в наших душах чувство — это страх… Ну в принципе, все самое главное я упомянула, не буду и дальше тебя задерживать.       Я вышла в зал и подошла к вешалке, любезно поставленной Крисом для моего удобства, совсем рядом с коридорчиком из стеллажей, который ведет прямо в мой скромный уголок. Эд же одевал плащ, все еще стоя за моим столом. Когда он вышел, поправляя капюшон, то легко и проникновенно спросил: — Я когда-нибудь говорил тебе, что у тебя странная логика? — Нет, — направившись к выходу ответила я и, чуть погодя, продолжила. — И хорошо, что нет. Не люблю я это слово… странная. — Почему? — не отставая от меня, шел рядом Эд, посматривая на свой плащ, будто заботясь о том, не испортила ли я его. — Меня всегда называли странной. А когда ты одинока, даже такое слово может сильно ранить. — проговорила я на удивление спокойно и равнодушно.       Меня на протяжении всей жизни называли «странной», не произнося больше ни слова. Я замучила себя мыслями, что значит — «ты странная». Узнала множество синонимов к этому слову, но никогда никому не говорила о том, что мне не нравится это слово. Эдвард стал первым, кому я смогла сказать то, что наболело за семнадцать лет моей жизни. — Я не знал… — Теперь знаешь. — остановившись у дверей на улицу, коротко брякнула я и взглянула на алхимика, чуть отставшего от меня. — Надеюсь с моими записями тебе будет легче понять, что нужно искать для возвращения тела Альфонса из врат. — Думаю да, — ответил он с улыбкой, открывая передо мной дверь. — Теперь мне более понятно, что внутри Истины и причина, по которой возникла алхимия.       Растерявшись от такого вежливого шага со стороны Эдварда, я немного замерла перед порогом Центральной библиотеки, но быстро опомнилась и вприпрыжку вышла на улицу, радуясь, что наконец-то снова дышу свежим и холодным воздухом. — Замечательно, ну, а теперь, тебе пора идти. Ал и Унри наверняка уже жадно смотрят на твои куски пирога! — Ага, ты права! — рванул он с места, но остановился и повернулся ко мне, — Спасибо, Вал. Ты на славу поработала… Я стала замечать, что теперь, когда меня хвалят я ощущаю, как по всему телу развивается дорогое сердцу тепло. И вот Эд поблагодарил меня, смотря прямо в глаза, растянув губы в широкой и светлой улыбке. — Не хочешь попробовать пирога Уинри? Не то чтобы… Просто, не хочу оставаться в долгу, — с легким румянцем и отведя взгляд на уже заходящее солнце, прерывисто проговорил Эдвард, неловко берясь за шею. — Ну так что? Пойдешь? — Хм, — задумалась я, переведя взгляд на быстро темнеющее небо. — Меня и Альфонс сегодня приглашал заглянуть к вам. А Уинри точно не будет против? — Она-то? Ты что! — с усмешкой воскликнул Эд и спустился по ступеням вниз, на небольшую аллею перед библиотекой. — Наоборот — будет рада познакомится с тобой, Уин всегда рада новым подругам. — Эд, ты такой еще ребенок, если думаешь, что так просто подружиться двум девушкам. — спустилась я за ним, поглядывая на часы, установленные над крыльцом библиотеки.       17:02 — Ребенок?! А может, ты просто перестанешь строить из себя взрослую? — серьезно обратился ко мне Эд, пытаясь глазами изобразить строгий взор. Я звонко засмеялась и согласилась с его мыслью и приглашением на чай. — Вот и славно…       С каждым днем солнце садилось все раньше и раньше. Я выходила из дома в восемь, а оно еще не выходило. Теперь вот только из библиотеки вышла, оно садится… Чувствую помру я так без солнышка…       Тем временем, пока я думала о своих горестях, мы прошли аллею и вышли на пустынную узкую улицу вдоль ограды парка. В молчании мы дошли до входа в тот самый, ужасно длинный, но по ширине всего в шесть-семь метров парк, через который оставалось только перейти и оказаться снова на длинной и узкой улице, а там, за первым поворотом, стоял дом в четыре этажа, где купили квартиру Эд и Ал. — Не расскажешь еще о чем-нибудь интересном, пока идем? — неожиданно спросил Эдвард, мельком взглянув на меня. — Тебе было интересно меня слушать? Я думала, тебя не интересуют такие вещи, как религия и сказки. — Философский камень, своего рода, тоже сказка, — пожал плечами он и продолжил, не замечая моего воодушевленного взгляда. — Так и есть — религия меня не интересует. Но я уже привык к тому, как своеобразно ты употребляешь слова типа Бог и свет. Я даже стал их понимать по-другому, не знаю, как объяснить, но точно не так, как раньше. Я прекрасно понимал, о чем ты говорила в библиотеке, пускай и слыша стран… — он сделал паузу и снова мельком кинул на меня свой обеспокоенный взгляд. — Вычурно эти слова. Так что? Есть что-то еще?       Отвлекшись от разглядывания деревьев и неба, от разнообразных мыслей о живой природе или о ветре, поющего заунывную песню каждый зимний вечер в этом парке, а летом весело напевающего простую мелодию вместе с птицами, я вернулась к воспоминаниям о вечерах, проведенных в постели с книгой, из которой я и узнала еще в раннем детстве о существовании сильных чувств между противоположными полами, но решив, что Эдвард совсем не заинтересован в теме любви, которую я рассматривала без границ: во всех телах и мирах, я отрицательно покачала головой и предложила лучше поговорить о планах на будущее, которые строит он с братом. Забубнив что-то себе под нос, Стальной безжалостно свернул мою папку с записями и сунул в карман, все это время держа ее в руках, и начал свой рассказ. Я слушала внимательно, иногда задавая вопросы и комментируя его решения, но вот стоило нам завернуть за угол мы увидели дом, к которому как-то слишком долго шли.