Философская обитель

            — Сегодня мне приснился необычный сон… Я никогда тебе не рассказывал свои сны, Ал, но сегодня выслушаешь меня?       Прекратив поправлять занавески в спальне, я обернулся к брату. Он сидел на кровати, погруженный в свои мысли; его сонный и одновременно встревоженный вид беспокоил меня. Ему прежде не было свойственно, просыпаясь, подолгу сидеть на кровати вот так, как сейчас, свесив ноги и взявшись рукой за переносицу.       — Да, конечно. Что было во сне? — я подошел к кровати поближе, и теперь, когда комната озарилась солнечным светом, я смог заметить, что все одеяло было скомкано до неузнаваемости, а подушка с почти снятой наволочкой лежала на полу.       Глубоко вздохнув и проведя ладонью по лицу, смахивая остатки сна, Эдвард впервые за утро посмотрел на меня и начал свой рассказ:       — Я лежал в утробе матери, и Некто говорил со мной. Я ничего не видел и слышал лишь его голос, приглушенный словно звук проходил через толщу воды. Было такое чувство… что я знаю того, кто говорит со мной. И я был уверен, что мне абсолютно ничего не угрожает, даже наоборот — я осознавал свою силу изменить мир так, как я этого захочу. И голос, по ощущению он был мужским, но не знаю точно, я не мог понять этого и во сне, он учил меня, раскрывал сущности людей, предсказывал будущее общества. И в его словах была такая глубокая ненависть к человечеству… и любовь ко мне. Сейчас я понимаю, что никакой ярости и злобы он не испытывал, в нем жила лишь холодная и пугающе спокойная, умиротворенная ненависть, готовая в нужное время стать бушующим океаном неистовства и жестокости… Я — слабый и беспомощный, но переполненный силой жизни, был способен лишь на незначительные движения, уже зная, что в скором будущем сделаю первый шаг к ждущей меня вечности. И Некто говорил мне, что за вечностью есть нечто еще более величественное и желанное смертным существом. Его слова должны были служить мне ответам на таинственный вопрос, но казались сложными загадками и оставляли после себя лишь еще больше вопросов. Также во сне я слышал много удивительных фраз… Например: «читать звезды», «смотреть сквозь зеркало глаз», «сгоревшие в пустых страстях мертвецы», «святая нечисть, которая душит мудрость». И когда я уже начал просыпаться, последнее что я услышал это были неопределенные слова: «родившись ты покинул меня, брат мой, ты не стал тем, кем было уготовано Судьбой». Как-то так, Ал… Именно потому что он назвал меня своим братом, я и решил рассказать… Тебе не снилось нечто подобное когда-нибудь?       — Нет, братик, мне уже давно ничего не сниться, я же не сплю…       — Верно… Прости, все еще не могу привести мысли в порядок. Ха, правда забавно, что это существо говорило так же загадками, как и Вал? Думаю если бы ей приснился этот сон, она бы на моем месте не стала молчать и сказала бы пару ласковых этому «Некто» в ответ.       — Думаю, что так бы оно и было. Кстати, она уже здесь. Ждет нас в зале. Так что одевайся, — я поднял подушку с пола. — И иди в ванну. Сегодня тебе еще нужно не забыть сходить в штаб за отзывом о твоей работе… И насчет твоего сна, — мне пришлось остановиться, застилая постель, и посмотреть на стоящего у окна брата. — Возможно, с ним можно связать ждущее тебя будущие и некоторые моменты из прошлого. Не более чем просто сон, братик, не задумывайся сильно над ним.       — Знаю я! И не собирался…       Он надел брюки и открыл дверь в коридор, ведущий в гостиную:       — Значит, Валери получила твое письмо раньше, чем мы рассчитывали? А Уинри приедет только вечером, верно? Я встречу ее сам. И повеселитесь без меня, ладно? Останусь сегодня в штабе, наконец-то покончу со всей бумажной работой.       — Уверен? — закончив с уборкой постели, я пошел вслед за Эдом по коридору.       — Да. Хочу потом отдохнуть, не о чем не беспокоясь.       Вскоре из-за закрытой двери ванной доносился шум воды. И пока Эдвард принимал холодный душ, я обсуждал с Валери план действий на сегодня. Мы сошлись на том, что в первую очередь прогуляемся по главной улице города, и я покажу ей площадь со старой часовней, где сейчас по воскресным вечерам поет хор.       — А потом куда ты хочешь? — спросил я у девушки, чьи руки лежали на горячей поверхности чашки с кофе, и, прежде чем мне ответить, Валери сделала из нее хороший глоток.       — Я бы хотела побывать в горах, но, конечно же, нужно идти всем вместе. Так что пока погуляем по городу. Что здесь есть еще интересного?       — Почти ничего, это довольно скучный город. Разве что пройтись по магазинам, это будет тебе интересно?       — Не особо, но вдруг тут есть редкие книги в книжном… Все возможно. А Эд? Он не с нами? Работа?       Необычно было видеть Валери такой расслабленной и сладко уставшей, она не думала сейчас ни о чем тяжелом, требующем ответа, просто улыбалась и наслаждалась согревающим напитком. У нас выходила непринуждённая беседа, от которой в номере становилось уютней. С Эдом так не поговоришь, он редко бывает несерьезен, а беззаботным еще реже.       — Да, братик хочет закончить со всем и отдыхать с чистой совестью.       — Как не похоже на него. У вас все в порядке? — выразительный взгляд брошенный на меня, ясно дал понять, что она уже знает ответ и хочет услышать подробности.       — Последнее время у него проблемы со сном. — Сказал я, надеясь, что звуки воды утихли не несколько минут назад, а только сейчас.       — Сняться кошмары?       — Если бы я знал. Он же ничего не говорит. Вернее, не говорил, до сегодняшнего дня.       — Потом расскажешь. — Заключила Валери и встала с дивана, поставив чашку на столик. — Ну что, соня, решил все же поздороваться со мной?       Я обернулся к двери. В зал зашел готовый на выход Эд, он непринужденно закатил глаза и почти тут же вернул подделано дерзкий взгляд на Вал уже с улыбкой на лице.       — Ну вот не можешь ты по-человечески… — брат, скрестив руки на груди, оперся спиной о стену. — Мне нужно обсудить с тобой твои записи, но позже — сейчас дела. — С этими словами Эд оттолкнулся от стены и взглянул на меня. — Ал, так что вы решили? Где проведете весь день?       — Мы прогуляемся по городу и заглянем в книжный. Может быть, выйдем за город, если времени хватит до наступления темноты. — Произнес я в ответ, поднимаясь с дивана, попутно захватывая с собой кружку.       — Я бы убрала, Ал. — Тихо произнесла Валери с виноватым видом.       — Мне не трудно. — Быстро ответил я и вновь обратил свое внимание на брата: он молча обдумывал что-то.       Я и Валери посмотрели на него и ждали в молчании около минуты, пока он очнется от своих мыслей.       — Эд? С тобой все в порядке? — уже выходя из номера, спросила Валери. — Ты где-то не здесь.       — Ты о чем вообще? Подумай лучше о том, как ты будешь в такой обуви по снегу ходить? Знала же, куда едешь. — Щелкнув замком двери номера, Эдвард звякнул ключом в руке, одновременно легко ударяя им по лбу растерявшуюся из-за этого небрежного жеста Вал.       Это было забавно наблюдать со стороны, но девушке определенно не понравилось, и та не заставила себя ждать. Решительно отомстив, нанеся ответный удар в виде подергивания за косичку. При этом с сияющей улыбкой повторяя фразу, сводящую порой с ума: «Уж кто бы говорил».       Бриггс хоть и маленький городок по сравнению с Централом, но улицы здесь длиннее и совсем прямые, чтобы попасть из одного конца города в другой, нужно попросту идти прямо, а если твой дом где-то посередине или с краю, город превращается в лабиринт из поворотов налево и направо. И мне представилось, что отель, в котором мы с братом остановились, находился в самом труднодоступном месте, в тихом и безлюдном районе, в маленьком и незаметном закоулке. Страшно подумать, если этот маленький домик, в два этажа и всего в пять комнат, на самом деле единственный отель в северной столице.       Шум машин на главной улице мешал спокойно разговаривать, но к нему легко было привыкнуть. Машин на самом деле не так уж и много, куда больше людей. До того момента, когда я и Валери вышли на полный разнообразного шума проспект, мы попрощались с братиком на перекрестке до этого. По пути туда мы обсуждали рождественский вечер, и как будем дарить друг другу подарки. Валери предлагала повесить их на елку, но елки у нас не было, а если купить или срубить ее, то украшать нечем. Тогда возникла идея спрятать подарки в номере и сыграть в игру «Горячо-холодно», но Эду это не понравилось. Тогда оставался последний вариант — написать на бумажках свои имена, закинуть их в шляпу или же в широкий бокал и вытаскивать по очереди, и на той бумажке, что тебе попадется, и будет написано имя человека, от которого ты получишь подарок.       «А просто каждому купить подарок, как это обычно делается и подарить, не вариант?» — возмущался братик.       «Это слишком скучно, да и не в подарках же вся прелесть праздников. А в веселье. Верно?» — отвечала ему Валери.       «Тогда может купим на сэкономленные деньги больше вкусностей?» — предложил я, надеясь, что после плотной трапезы с праздничного стола ни у кого не будет несварения от переедания, а то ведь знаю я одного человека, любящего как следует поесть…       «Ну раз будет больше еды, я согласен… Твоя идея, Ал, мне нравиться больше всего!» — как и ожидалось мне удалось найти нужный предлог, чтобы удержать братика на нашей вечеринке.       «Надеюсь, Уинри тоже будет не против.» — Поделилась своими мыслями с нами Валери, на что я и Эд лишь одобрительно кивнули, соглашаясь с тем, что тоже на это рассчитываем.       Ясная с утра погода, постепенно менялась на холодную и облачную, то и жди — пойдет снег. Но, кажется, Валери это не заботило, ее обувь не мешала ей плескаться в сугробах в тихих сквериках, уходящих от главной улицы. Возвращаясь каждый раз из них на проспект, мне хотелось спросить у нее, не замерзла ли она, но мы договорились, что если ей станет неуютно, она скажет. И вместо этого вопроса я спрашивал, о чем угодно, только бы отвлечь самого себя от мысли, что девушка ради чего-то себя мучает.       — Как ты доехала? Без приключений, надеюсь?       — Да, поездка была спокойной. Только вот не могу сказать, что не было никакого приключения. Со мной вместе ехала удивительная женщина. Она была сумасшедшей! Я впервые встретила настоящего сумасшедшего человека! Который лечился в психиатрической больнице, который пил специальные лекарства и проходил лечение у психиатра, видел своими глазами ту сторону нашего сознания, ума и понимание самой жизни. Она рассказала все о себе! Это было великолепно! Потрясает, как десяток фантастических книг о тех же «пришельцах» и безумных ученых. А знаешь почему?       — Нет, почему?       — Потому что это реальность! Все что было, действительно было! Она начала свой рассказ также неожиданно, как делают это безумцы, уверенные, что мир вокруг них сон, и они вольны говорить и делать, что только пожелают! Это поначалу напугало меня… Нет! Я на протяжении всего ее рассказа была напугана до чертиков! Я все хотела тебе рассказать поскорее! Да, забылась, ведь здесь очень много снега, и он такой белый-белый! Я только в детстве видела такой чистый снег… Воспоминания нахлынули.       Я искренне рад был слышать, что Валери нравиться в Бриггсе как и мне, и теперь, когда она здесь мне будет, с кем погулять и поговорить, а уже завтра и Уинри с братиком присоединяться к нашей прогулке. И мы все вместе поднимемся в горы. Но сейчас меня больше интересовало настоящее, то, что рассказала необычная соседка Валери. Мне хотелось бы подольше подумать и над тем, как это возбудило мою подругу и почему на ее лице кроме дикого восторга я увидел горькую скорбь, будто она говорила все через силу, заставляя себя шутить над этой историей.       — Тебе же интересно, Альфонс? Ведь это самый настоящий кошмар наяву! Те пытки, что она вынесла! Ах, как же в это поверить, если не столкнуться с личностью, что пережила подобный ад… Она была больна синдромом деперсонализации. При нем нарушается восприятие окружающего мира и себя. Будто само сознание человека раздваивается. Стремясь абстрагироваться от воспоминаний, что она пережила, выживая в Ишваре, ее мозг переключился в «защитный» режим, снижая эмоциональную окраску и чувствительность: краски стали казаться ей поблекшими, звуки — приглушенными, предметы — странными на ощупь. Из-за всего этого в ее голове боролось две ее личности: та, которая отрицала необычность восприятия мира, и та, что наслаждалась неузнаваемостью окружающей обстановки, желая остаться в таком мире навсегда. Клара рассказала мне о том самом дне, когда ее увезли в больницу и ее жизнь стала одними лишь страданиями. Но ее состояние ухудшалось постепенно, а от осознания того, что «здесь нужно плакать, здесь смеяться», а она не меняется лице, становилось еще тяжелее выносить свое безумие. Понимание пришло к ней после одного случая с соседским ребенком, которого на ее глазах сбила машина, и единственной реакцией на это с ее стороны было лишь перешагивание лужи растекшейся на дороге крови, когда она переходила на другую сторону, чтобы зайти в магазин и купить молока. Но потом Клара вообще потеряла мотивы и стимулы что-либо делать, не желала ходить в магазин, стирать, готовить еду. Ее перестали радовать встречи с родными, ей были равнодушны страдания окружающих людей, но последней каплей для нее стало то, что она потеряла восприимчивость к музыке. Во время войны в Ишваре ее жених, музыкант — пианист, погиб, спасая из горящей больницы детей, для которых устраивал концерты с ней вдвоем. Песни, что она пела вместе с любимым, согревали ее душу и сердце. Клара, слушая знакомые до боли мелодии, думала, что ее жених рядом с ней, что это он играет на дешевом рояле, что купили специально для них в ту детскую больницу. Впервые оказавшись в своей палате, она тут же захотела оттуда сбежать. Серая, мрачна, где предметы не имеют четких очертаний, они размыты, а пища безвкусна. А когда ей делали уколы, Кларе было больно, но позже боль отступила и не возвращалась больше никогда. Она стала быстро терять вес, ведь из-за отсутствия чувства голода теряла аппетит. Затем ночи стали ужаснее дня, усугубившаяся дезориентация в пространстве делала из нее маленькую-маленькую девочку, в большом-большом лесу, из которого нужно срочно выбраться или тебя съедят волки. Так она теряла и течение времени, Клара могла целую ночь просидеть без действия и не знать, сколько времени прошло. После того как врачам удалось установить симптоматические проявления синдрома в виде патологических ощущений себя и окружающего мира, Кларе прописали психотерапию. На сеансах специалист выявлял психологические причины, приведшие к деперсонализации, и учил Клару справляться с похожими приступами. Основным лечением психотерапии было переключение внимания Клары с себя на других людей и окружающих: расширения круга общения. Ее учили не бояться появляющихся ощущений. Врач просил Клару записывать те чувства, которые кажутся странными и описывать их на сеансах. Со временем признаков становилось меньше, пока и вовсе не отпала необходимость посещать психиатра. Клару вылечили, но ей все еще бывает очень плохо и одиноко. Когда она заканчивала свой рассказ, и я, и она, вместе мы плакали. Мне не было ее жаль, мне было за нее больно. Вскоре после конца истории ей нужно было выходить на своей станции и пересаживаться на другой поезд. Она возвращалась на родину.       Немного обдумав сказанное, я наконец ответил идущей рядом Валери:       — А ты уверенна, что это не была фантазия все еще больной женщины? — взглянув на девушку, я пожалел, что сказал это, ее веселый и энергичный настрой сменился на тупое и холодное спокойствие, на ее лице читалась грусть и некая обида на меня.       — Как ты не понимаешь? Ал, ведь я такая, как она… Ты же веришь мне? — она остановилась.       Мы шли по дороге, ведущей в лес, за город, и почти уже стояли между высокими черными заснеженными елями. Начался легкий вечерний снегопад. Худые снежинки мирно сыпались с порозовевшего в закате неба. Мне еще не доводилось как-либо обидеть подругу, и я немного растерялся от ее колющего взгляда, наполненного невинным доверием.       — Да, я тебе верю, и это не изменится. И почему ты так говоришь? Ты не такая, как Клара, это совсем не так. — Я также остановился и развел руками, силясь убедить девушку, что полностью открыт и поддерживаю ее.       Смягчив свой голос и улыбнувшись, Валери, слегка вздрогнув, произнесла:       — Я, как и Клара, была в прошлом бесчувственным чудовищем. Но нас что-то спасло… Кто-то заметил наши страдания и показал, что улыбаться не больно, что в веселье нет ничего страшного… Когда не было ни доверия, ни любви к себе, что-то давало нам силы жить дальше, где-то глубоко, в тайне от себя, затаив дыхание, хранить надежду в новое начало. Я была так рада, встретив Клару, пускай даже, если ее слова и были где-то не правдивы, и это было всего лишь в ее воображении и больном сознании, но для нее это была ее жизнь, такая. страшная и беспросветная. Меня это поразило, я заново переосмыслила свое прошлое. И прежде я с радостью начала говорить тебе об этом, потому что искренне рада, что судьба дала мне возможность встретиться с Кларой и выслушать ее, а не что-то другое…       — Прости, я не подумал об этом. Но теперь я все понял. Ты способна различить человека, пережившего свое испытание, от того, кто лжет. И поверь, все уже хорошо, ты теперь вместе с нами. Я уберегу тебя от страданий и боли, но без твоей помощи и веры у меня ничего не получается… Так что… Улыбнись, Вал.       Неожиданно Валери сорвалась с места, подбежала ко мне и обняла, через несколько мгновений звонко засмеявшись.       — Ты холодный, но мне так спокойно, когда я так близко к тебе. Спасибо, Альфонс, я, пожалуй, сейчас, «совсем немножко», счастлива.