Аллея потерянных душ

Смеялось небо. Так искренне, как никогда прежде. — Эй! Слишком просто! — глумливо кричало оно. — Это слишком просто! Ты, конечно, не самая лучшая забава, Хэйл, но продержись еще хотя бы несколько минут! Иначе ты зря воровала у меня краски столько лет подряд. Корнелия слышала этот смех. Это было правдой. То, что кричало ей небо. Она действительно воровала краски небосвода, а доказательством был ее этот взгляд, жадно впивающийся в высоту. Неважно, где она находилась, под крышей дома, в аду или в бесконечности поля безымянных цветов. Эта привычка у нее с детства — еще мама говорила, что голубой цвет неба полезен для ее голубых глаз. Девочка думала, что ворует у неба. Итог: небо смеялось с нее всю ее жизнь. Стеклянный шорох льняной рубахи. Стеклянные вены. Стеклянная линия жизни. Лисий прищур стеклянных глаз. — Это слишком просто, — заговорил Фобос. Складная бритва, серебрящаяся у него меж пальцев. Причудливый дракон, сверкающий на лезвии. Вопрос, возникший у Корнелии в голове: » Если он надавит на это лезвие еще чуть-чуть сильнее, то я наконец-то увижу кровь на его ладонях? » — Выйди, Седрик, — приказал Фобос, — Тебя ждут на приеме. Иди. Робкое дрожание ресниц. Издевательские морщинки в уголках рта. — Да, мой князь, — и поклон. Седрик вышел. — А ты, — обратился он к полупрозрачной девушке, устремив взор в какую-то книгу, — Ты поможешь мне. Небывалая бледность скул. Блеск лихорадки в его глазах. Прерывистый, царапающий кашель, сорвавшийся с горла. Небольшой стол. На нем емкость с водой, еще одна емкость с какой-то неизвестной смесью и кисть. Он протягивал ей серебряную бритву. Она молчала и боялась к нему подойти. Его стеклянная рука отерла лучинки волос надо лбом. Он снова заговорил, звонко и твердо: — Сколько еще тебя ждать? Подойди же! Смерть, пристроившаяся на ее плече. Линия, проведенная на полу кем-то невидимым. Она шла по ней и боялась сбиться с пути, хоть пройти нужно было всего пару метров. Взяла бритву из его рук. И снова замерла с вопросом на ее прозрачном лице. Он с трудом и явным неудовольствием оторвал глаза от книги и посмотрел на стражницу. Судорожный глоток воздуха. Глоток отваги. Дрожащие руки, выдающие безысходность, подвох. Она смотрела на Фобоса и видела мертвую Сибилл. Слух улавливал его голос, а она слышала предсмертный вскрик простоватой, но, тем не менее, влюбленной в него девушки. Чистейшая, граненая и бережно хранимая в ее сердце ненависть. Она ненавидела себя. Упивалась удушливыми объятиями вины. И где-то далеко торжествовала темная ее часть — Сибилл больше нет. Возможно, что-то похожее случится и с Амели? .. «Господи… господи, нет!» — как же страшно ей становилось от собственных мыслей! Прекрасная пластика рук. Чуткие и неопытные прикосновения. Прохлада неизвестной смеси на ее пальцах и ощущение его колючих щек. Грация ее прикосновений. Грация его равнодушия. Блеск лезвия бритвы. Она проводит лезвием вдоль его сонной артерии. Его невозмутимость. Ее шанс. Плавное скольжение лезвия по его подбородку… Ни царапинки. Мнимая власть. Запретность. Неопределенность. «Одно движение!» — ее ненависть обрела голос и теперь не замолкала, — все пела, молила, заклинала: «Давай! Давай же, ну…» Мертвый танец лезвия на его шее. Это она, Корнелия, играет в смерть. Она не сможет убить его. И он прекрасно об этом знал. Ей ослепительно больно от совершенства невозмутимости. Она, слегка опустив голову, подносит ему зеркало. Новый приступ кашля. Стекло его груди плавилось изнутри. Отражение. На миг ему даже показалось, что он сам — осколок этого самого невзрачного зеркала. Несуразность его мыслей — и снова кашель. «Какая жуткая и непонятная мне красота…» — Корнелия волновалась, что Фобос может услышать ее мысли. Но он не слышал. Князь даже себя почти не слышал. — Напомни мне свое имя. Слова, умирающие прямо на ее губах: — Корнелия, мой князь. Этот человек убил Сибилл. Невинную влюбленную в него девушку. А значит, скоро может убить и ее тоже. Надо только подождать немного. — Подходящее имя для стражницы земли, — стекло его белых с кровью губ дрогнуло в хищной ухмылке. Получилось убедительно. — Так что же, Корнелия? — спокойно и жутко повел он. — Седрик доказал очевидное? Ей нечего было ответить. Да, это так. — Я все равно убью вас однажды, — слова блестели серебристо, как яд в ее шприце и ослепительно ярко, как бритва на его шее. — Или же… Вы можете убить меня, если не хотите, чтобы я сдержала обещание! Лицо Фобоса было пустым, а кости — стеклянными. И только невиданная стойкость, данная от природы людям княжеских кровей, делала его похожим на самого себя. Что ему этот кашель, лихорадка? Что ему угрозы этой девочки? — Ты говоришь так, потому что уверена, что я этого не сделаю? Корнелия смотрит куда-то поверх него. Смотрит куда-то в неизбежность, пока она сама тлеет блуждающим огоньком. — Мне почти нечего терять. — Безнадежно глупа, — он сказал это так, словно презирал целый мир. А впрочем, ему было недалеко до этого состояния. Фобос зол и равнодушен ко всему сущему, включая эту весну. Корнелия глупа и, скорее всего, не доживет до ближайшего апреля. Для них обоих весна играла лишь второстепенную роль. Каждый из них переживает март уже которую сотню раз! .. Круг сезонной ненависти давно замкнулся, и это, надо признать, ужасно скучно. — Это хорошо, что вы так думаете, — говорила девушка. — Мне будет даже проще. — Признаться, я слегка разочарован, — его стеклянные пальцы ловко вертели бритву, а сам князь снова читал ранее оставленную книгу. Пронзительный детский голосок, появившейся из тьмы. Шорох до невозможности пышной, мятой, воздушной юбки. Белые волосы цвета костей. Волосы цвета ее отца, ведь костяной — это всегда был его цвет. — Папочка! Голос, полный жизни. Складки белого платья, полные смеха. Руки, обвившие пылающую шею темного князя. — Беатрис, — грудь его наполнялась гарью. — Ты зачем убежала сюда? Готов спорить, тебя ищут. Стыдливо скривленные губы, будто бы ищущие оправдания. Взгляд — заискивающий. Прищур — лисий, отцовский. — Я не нарочно, — сказала девочка, но не поверила сама себе и добавила: — Мне было скучно. Невидимость Корнелии. Полная растерянность ее мыслей, жестов, поступков. Она смотрела в дальний угол этой комнаты и видела стоящую там Миледи. Смерть же смотрела на девочку Беатрис и излучала ревность. Пока незаконнорожденная дочка Фобоса рядом, ей не подойти ближе. Не коснуться его волос цвета костей. Не выпить до дна агонию в его легких. — Не поверишь, Беатрис, как бывает порой скучно мне, — заговорщески подмигнул ей Фобос. По расценкам Смерти это стоило ему потом приблизительно двух приступов кашля. Каждое мгновение с дочерью имело свою цену. Миледи очень ревнива. Неестественное сияние драгоценных камней на манжетах платья и на кончиках ресниц. Искусственный румянец на щеках. Это не ребенок. Это кукла, маленькая герцогиня, на запястьях и щиколотках которой висели нити, как у живой марионетки. Отец ее, конечно, об этом не знал ничего. Сама Беатрис, возможно, только догадывалась. — Отведи Ее светлость герцогиню на бал, — приказ, предназначенный для Корнелии. — Выход там. Ненависть Корнелии обрела плоть и кровь, и теперь девушка подчинялась лишь ее приказам… Минута — и ни Ее светлости, ни Корнелии в комнате не было. Только Фобос и влюбленная Миледи. Блаженный трепет ее пальцев на его плече. Его слабый кашель. Вспышка ярости — и с его легкой руки багровый след кровит на пальцах Миледи. Меж пальцев Фобоса надменно серебрится бритва с драконом.