Поднимись на борт

Вечер воспоминаний. Противиться этому было невозможно. Окруженный темнотой в мягком свете настольной лампы Джон пролистывал фотографии: улыбающиеся лица, загорелая кожа, солнце, песок... Чувство радости и товарищества, бесшабашной горячности сорви-голов сменялось под пальцами с той же быстротой, что и в реальности — всё меньше людей, всё меньше беспричинного веселья, но улыбки были, только другие, наполнившиеся ценой сохранившейся жизни, объятья обрели четкость подлинного доверия. Солнце и песок остались неизменно теми же, равнодушно взирающими и впитывающими кровь и ненависть, радость и любовь. Последней в стопке была фотография, с которой Джон в одиночестве бесстрастно смотрел на свою судьбу. Она была сделана после ранения, перед его переброской домой, когда он уже начал осознавать, что его жизнь печально опустела. В серьёзности фото не было расположения и красоты, слишком узкие губы, сжатые в соответствии со всей строгостью ситуации, короткие поседевшие волоски, морщины на гладко выбритом лице. Но именно эта фотография, как казалось Джону, больше других отражала всю глубину его утрат. Он перестал быть цельным и этим обрел непробиваемую устойчивость. Разбить разбитое — разве это возможно? Но Шерлок, этот потрясающий гений, заставил Джона вспомнить о непередаваемых ощущениях тех времён, когда он был полон сил и огня; дал нащупать, затерявшуюся во времени связь, пыльную, поблекшую, почти невозможную… И Джон вцепился в этот шанс, будто оголодавший облезший пёс в брошенную ему кость хозяином, уезжавшим надолго, но не забывшем о своём питомце. Голод следовало устранить в первую очередь, а о ласках (буде они действительно понадобятся) можно подумать позже. Поэтому Джон с некоторой опаской, после изучения сайтов и газет, изобилующих о консультирующем детективе противоречивыми фактами, решил ответить на его письмо. Всё это отдавало неприличным романтизмом. Листок дорогой писчей бумаги нежно-кремового цвета, свёрнутый пополам, поджидал между створок двери вернувшегося от сестры Джона. Он сразу подумал о Шерлоке. И не спешил разворачивать лист, наслаждаясь предвкушением тем более дорогим для того, чья жизнь напоминает затягивающую в никуда трясину. Но когда он прочёл краткое сообщение, то не поверил. Можно было ожидать благодарности за помощь на шоссе (чего Джон и ожидал), можно было предположить приглашение на встречу (маловероятно), чёрт, да что угодно (на большее фантазия Джона не расщедрилась). Только не этой откровенности, от которой у доктора подогнулись ноги. Здравствуйте Джон, Я хотел бы поблагодарить Вас за один из важнейших опытов в моей жизни. Для меня стало неожиданностью получить наслаждение от того, что кто-то подчиняется мне и одновременно разделяет удовольствие власти. Приношу свои извинения за необдуманную дерзость со стеком. Я должен был спросить Вашего согласия. Надеюсь, Вы простили мою юношескую неопытность и глупость, которая могла стоить Вам здоровья. Я приношу эти извинения спустя столько лет, хотя долгое время пытался Вас отыскать — злосчастное недоразумение для детектива, я очнулся недостаточно быстро, и тешу себя надеждой, что Вы немного помните о нашей встрече. Целью моего послания является желание повторить подобный опыт. С моей стороны гарантирую полное внимание к Вашим потребностям и безопасности, а также конфиденциальность. В случае положительного ответа ожидаю сообщение на сайт «Наука дедукции». С уважением, Шерлок Холмс. Это… У Джона снова зазнобило сердце. Сколько бы раз он не перечитывал послание, реакция неизменно оставалась. Он посмотрел на свою фотографию… слишком невероятно, чтобы поверить. Что происходит, когда сбываются потаённые фантазии? Люди, наверное, сходят с ума. Именно так ощущал себя Джон, будто на него обрушилось небо: Шерлок же в курсе, что его партнер слишком изранен для жесткого экшена, эмоционально слаб для психологической игры? Разумеется, знает. И если это его не останавливает, то возможны два варианта: либо он будет крайне аккуратен и внимателен (Джон с трудом верит, что кому-то нужны подобные сложности), либо ему доставляет удовольствие изощренное унижение пары (Джону не хочется думать плохо о Шерлоке). Через два дня Ватсон отсылает сообщение детективу. Оно кратко, потому что Джон не представляет, каков из себя человек по имени Шерлок Холмс, но шанс изменить повседневное болото тоски побеждает. И множество непроизнесенных слов и сомнений переплавляются в: «Я согласен на одну встречу». Каждый знает, что там, где есть одна уступка, последуют и другие, но Джон давал себе призрачную свободу уйти, когда пожелает, хотя прятал от себя то, что стерпит практически всё. Тем неожиданнее оказалась их встреча. Безликий номер отеля, промозглый дождь за окном. Джон пришёл первым и, не задумываясь, принял душ, подготовился и лёг обнаженным на серые простыни. В голове неприятно ворочался страх, наполовину разбавленный предвкушением. Скорее всего, Шерлок ошибся. В воспоминаниях о прошлой встрече всё было горячо и ярко, незабываемо — привилегия первого опыта, сейчас же Джон представлял собой развалину, которой скорее требовалась реанимация, чем властная рука. И сегодня Холмс это поймёт… Хлопнула входная дверь, шорох снимаемой одежды, семь шагов — слух обострился до предела. Не смея обернуться к вошедшему, Джон напряженно замер. За его спиной раздался шумный вздох. Прогнулся матрас, под тяжестью присоединившегося тела. — Джон, повернись ко мне, — лёгкое касание к плечу. И Ватсон смотрит: Шерлок серьёзен, он и не рассчитывал на жеманную игру, всё выглядит так, будто он шагает от одной растяжки к следующей, боясь пропустить смертоносную границу, будто каждый шаг может стать последним, будто от этого зависит жизнь. Его лицо — смесь красоты и напряженной работы мысли. Джон уверен, что его читают, и увиденное заставляет чтеца обращаться к началу книги раз за разом, так как смысл ускользает. И Джону хочется закричать, что смысла в подчинении и власти нет — это инстинкт, это порыв, который заставляет двигаться и мыслить; один из многих, которому нет объяснения и который можно лишь принять. Наверное, что-то меняется в лице Джона, потому что Шерлок отводит взгляд и сглатывает, но тут же исправляется, и концентрация чужого желания опрокидывается на Ватсона весьма ощутимой многотонной волной. — Стоп-слово? «О, Боже, — думает Джон. — Это не может быть правдой. Они собираются зайти настолько далеко? Что ты увидел, что даже моя слабость распаляет тебя?» — Гарри, — в ответ на немой вопрос Джон уточняет, — моя сестра. — Разденешь меня? Джон кивает и приступает. Шерлок следит за его действиями словно исподтишка, прикрыв веки, но из-под ресниц ярко просвечивает интерес. И если этот свет удаётся приглушить, то радость скрыть невозможно. Лицо Холмса посещает улыбка триумфатора. На Джона она действует парализующе: он расстегнул пуговички на рукавах и покончил с ними же на груди, а теперь застыл на коленях перед раскинувшимся перед ним безумием белоснежной кожи, покрывающей гладкие и сильные мышцы — и вот она, изогнутой тетивой ослепляет его… насылает дрожь… безжалостно сжигает искренним чувством… Джон склоняется к пряжке ремня только для того, чтобы прервать невыносимый поток силы и скрыть замешательство. В этот раз он действует практически невесомо, хотя и подрастерял навыки к тому, чтобы проделывать это ртом. Улыбка триумфа гаснет под опасной тенью возбуждения. Под губами Джона чувствуется напряжение, но он намеренно обходит его вниманием, затем разувает Шерлока… — Встань, — Джон подчиняется, его полувозбуждённый член слегка дергается, реагируя на непосредственную близость к чужому рту, здесь даже не нужно быть провидцем или детективом, чтобы понять, о чём он думает. — Ты зря разделся. Мне было бы приятно сделать это самому. Шерлок легко избавляется от расстегнутой рубашки и брюк. И Джон не может прекратить сравнивать нежную белую кожу, кое-где тронутую шрамами, со своей, изуродованной четкими линиями загара и безобразным рубцом на плече; изящность мышечных линий с грубо вытесанной мускулатурой, байроновский неприступный типаж с безыскусно выброшенной на прилавок простотой. Хотя это нисколько не мешает приливу возбуждения. — Теперь ложись на спину. Джон с удовольствием воспринимает изучающие поглаживания — чтобы приступить к действительно впечатляющей сессии, Вацлав, профессиональный мастер, изучал его реакции неделю. Это, кажется, было тысячелетия назад. Прикосновения Шерлока быстро обретают целеустремленность, он сосредотачивается на шее, терзая её губами, всасывая и легко прикусывая. Джон непроизвольно дёргается, когда тонкие пальцы с силой впиваются в его левый сосок. — Старайся не двигаться, — голос Шерлока забит низкой хрипотцой. Он будто получил во владение долгожданную куклу и теперь проверяет, насколько хорошо работает её механизм. Джон находит эту задачу достаточно сложной. Его чувствительность повышена, к нему давно никто не прикасался, и лучше бы Шерлок его связал. На всякий случай, Ватсон вцепляется в простыни по краям кровати — так будет немного легче. Вскоре Джон понимает, что принял верное решение. Шерлок не церемонится, и каждый сосок уже не по разу оттянут зубами, за которыми неутомимо трудится язык, движения раскрытой ладони действуют успокаивающе, размазывая слюну, пока кипящая плоть не попадает в капкан между пальцами, смыкающимися то плотными подушечками, то жалящими кромками ногтей, и снова губы, давящее пекло языка. Шерлок то вылизывает чувствительные пульсирующие точки, и Джон со стоном запрокидывает голову; то дует на них, давая краткую передышку и удерживая чувствительность на уровне. Джон не может сдержать дрожи и мгновенно схватившегося напряжения, когда Шерлок осторожно соскальзывает губами в новую зону — бордовый рубец лишь слегка покалывает, но… — Доверься мне, — Шерлок отреагировал молниеносно, почувствовав скованность в теле перед ним. И Джон уступил, хотя имя Гарриет было наготове, если вдруг… Свежий, ещё не пообвыкшийся страх, постепенно таял под сосредоточенным посасыванием-поцелуем. Пожалуй, шрам был основным фактором, мешающим Джону расслабиться и довериться ведущему полностью. Уязвимое место оценили и отдали ему должное, и именно это отключило, наконец, разум нижнего. Остальное запомнилось нервными, острыми вспышками боли и удовольствия: впивающийся неистовый поцелуй Шерлока, в то время как его рука грубо переминает наполненную мошонку; стоны, теряющиеся в глубине чужого рта; сведённые судорогой пальцы, слишком сильно сжавшие простынь; тяжесть тела сверху; приставленная к анусу головка члена, дразнящая вход слепыми тычками. Он не помнил, как его перевернули, не успел испугаться, что возьмут без подготовки, только грубая ткань простыней немилосердно натирала нежную кожу пениса. Джон растворился в толчках между ног, задевающем его яйца трении члена, просьбе держаться. Кровать бешено скрипела. А потом к безумно ноющему в одиночестве члену Джона протянулась рука. Шерлок будто мастурбировал, движения кисти безупречно совпадали с толчками. — Давай! Ещё! Ещё! Ещё! — Шерлок задыхался, Джон тоже проваливался в предфинишную горячку. Всё существующее исчезло, только мгновения перед освобождением были жизненно необходимы. Ватсон не выдержал первым, но Шерлок продолжил скачку на пределе своих физических возможностей, заставляя партнёра двигаться по-прежнему резво. Джон обмяк, и Шерлок с безумной силой продолжил вбивать инертное обессилевшее тело в матрас, пока не излился с одиноким животным хрипом. Вымотавшийся доктор незаметно соскользнул в сон. Очнулся он в горячем и липком объятии своего дома, что, пожалуй, было странно. Шерлок не спал, его губы осторожно касались затылка Джона, приподнимая короткие волоски своим дыханием. — Надо сходить в душ, — в голосе леность, истома. — Было здорово. Спасибо, — расслабленно поблагодарил Джон. Конечно, далеко от классических сессий, но надо же с чего-то начинать. Наверное, вскоре Шерлок обзаведётся собственным стилем. И собственными адептами. — Ты стал внимательнее с прошлого раза. — Тебе понравилось, — скорее утверждал, чем спрашивал Холмс. Самовлюблённый гений. — Да, ты был великолепен, — обычно у Джона не просили одобрения дважды. Всё было видно по эмоциональным ощущениям партнера после сессии. Замалчивать или лгать было бессмысленно — ошибки можно исправить, понравившееся повторить. — Тогда ты мог бы переехать ко мне. Это было бы удобно, а если тебе нужно личное пространство, в моей квартире есть свободная комната. Я не буду досаждать и могу обеспечить нас обоих… Джон ощутил, как ледяная волна ужаса переполняет его. Боже, нет. Только отдаться на содержание богатенького извращенца ему не хватало. Сначала всё происходит полюбовно, а потом в изоляции от всего мира никакое стоп-слово не спасёт. Истории, много раз слышанные в клубе, воскресли в памяти. Он даже был знаком с одной жертвой подобного насилия — жуткое зрелище. Гнев вспыхнул огненным драконом и не оставил иного выбора Джону. — Гарри! — Что? — Шерлок выглядел ошеломлённым. — Наша сессия окончена. Мне очень с тобой понравилось, только то, что я нижний априори не означает, что я во всём у тебя в подчинении. Жизнь и сексуальные предпочтения, конечно, близки, но не идентичны. — Я всего лишь хотел сделать наши встречи удобнее обоим. — Я согласился только на одну встречу. Аргументы Шерлока удивительным образом иссякли. Наверное, он был изумлён отказом и провалившимся планом. Сволочь. Конечно, он был выбит из колеи: столько стараний… Но гнев Джона в секунду притух, когда глаза Шерлока подозрительно заблестели. Актёрская игра или… Ватсон смягчился. Собираясь в гостиницу, он переживал о своём несоответствии выдающейся личности, а оказалось, что нервы надо лечить двоим. Он готов был вымаливать встречи и внимание, но фантазии имеют мало общего с жизнью. В рамках сессии - пожалуйста, валялся бы в ногах. Джон проделывал не только это. В действительности его сознание было ещё очень далеко от позиции искреннего раба. — Я думаю, ты легко найдёшь кого-нибудь на своё предложение. Помоложе и получше. У меня устаревшие представления, извини. Я не хочу быть чьим-то безгласным придатком. Джон настолько изнервничался, что не заметил, как натянул всю одежду прямо на грязное тело. Глупо было раздеваться и идти в душ после этой сцены. — Приятно было повидаться, вспомнить молодость… — Значит, я был недостаточно… — У меня не было никого лучше. Опытнее — да, жёстче — несомненно, но лучше — никого. И Джон оставил растрепанное обнаженное божество в ворохе грязного постельного белья. Его сердце стучало вдвое живее.