До и после

Антон хрипел на полу от удушья, перед глазами все плыло, но он наконец почувствовал нить связи между ним и Завулоном. Блокировка ослабла, магия, ставшая за последние месяцы словно родной, приятно окутывала, блокируя воздействие ошейника, решившего, что раб пытается причинить вред своему хозяину. Где-то рядом суетилась Катрин. Охранники пытались оказать магическую помощь… Так как Антон не смог мысленно достучаться до Завулона, то сделал единственное, что пришло на ум: всколыхнул в себе всю накопившуюся ненависть к Завулону, потому как ошейник всегда такое эмоциональное состояние воспринимал угрозой и неповиновением хозяину. А припомнить Завулону было что: давнее прошлое, попытки подставить Антона, и нынешние издевательства, плеть, оставившую кровавые следы на спине, угрозы продать Антона другому хозяину, а теперь еще и Костю. Катрин очень вовремя сдала Завулона с его ролью в истории с Фуараном. Если издевательства в собственный адрес Антон более-менее проглатывал и почти смирился с неизбежным, то манипулирование Костей всколыхнуло внутри что-то совсем уже неподконтрольное, отчаянное и жестокое. Ожидания Антона оправдались: ошейник сжался на горле так стремительно, что в глазах резко потемнело. Амулет, встроенный среди чешуек, помочь не мог, он был рассчитан на защиту от воздействия со стороны, а не от самого ошейника. Антон задыхался, против воли вцепившись в края ошейника, раня пальцы об острые шипы, - он ведь сам добивался этого, а теперь внезапно не хватило выдержки позволить ошейнику беспрепятственно душить и травмировать горло. Жить… хотелось жить… Антон почувствовал, что Завулон снимает блокировку их связи, как спешит с глубинных слоев сумрака… Антон не успел погасить вспышку собственной ненависти, она все еще клокотала где-то внутри, ища выхода, и предсказуемо хлынула на Завулона, как только была снята блокировка связи. Антон заторможено представил, как это будет воспринято Завулоном, и в ужасе зажмурился. Ведь там было всё. Там сплелись в клубок как обоснованные, так и совсем беспричинные поводы злиться, ненавидеть, проклинать, ревновать и цепляться за Завулона, требовать… очень многого требовать от него, претендовать на что-то… ненавидеть и желать зависеть от него… ненавидеть, но испытывать потребность… впустить его в свой мир. Впустить так глубоко, как он сам туда рвется… Чертова связь. Обидное неумение сдерживать свои порывы. Досадная способность все еще надеяться на что-то, будучи уже рабом, отбросом, никем… пустышкой… Антон бился на полу, последним усилием пытаясь оттянуть ошейник и сделать хоть один вдох, легкие жгло судорогой. Было больно… — Что здесь творится? — раздался где-то сверху знакомый голос, сопровождаемый звуком схлестывающегося портала из глубинных слоев сумрака. Ошейник, подчиняясь приказу хозяина, ослабил хватку, горячие пальцы потянули острые шипы прочь. Антон судорожно глотнул воздуха, горло перехватило спазмом, кровь зашумела в ушах. Все-таки идея таким образом заставить Завулона вернуться — была самой дурацкой из всех возможных. И даже внезапное понимание, что Антон это сделал не столько из-за умирающей ведьмы, сколько из-за предчувствия беды, подкарауливающей Завулона, не принесло облегчения. Антон спятил, если решил, что такой способ лучше всего. Что ж так жить-то хочется? Дышать? Сделать нормальный вдох все никак не получалось. Душил кашель. И только после мягкой волны магии, прошедшей по груди, спине, снимающей спазмы, дыхание немного выровнялось. Как только Антон пришел в себя, руки Завулона на его плече и у горла под ошейником сразу перестали быть помогающими, несущими исцеление. Хватка стала жесткой и будто наказывающей, магия, все еще струящаяся с его пальцев — колючей и словно мстящей. Антон почувствовал, что Завулон наконец понял, что произошло и зачем. Он дернул Антона за волосы, заставляя задрать голову, глянуть в его разозленные до предела глаза с горящей желтым радужкой, с вертикальным пульсирующим зрачком. — Шкуру кусками… сдирать буду… — прерывисто дыша, пообещал Завулон, не особо слушая объяснения Катрин и игнорируя ее попытку привлечь внимание к ведьме. — Проклятие… сними… — прохрипел Антон и опять закашлялся. Завулон глянул на светловолосую ведьму на полу. Скрежетнул зубами от досады: его облик будто мерцал, меняя две призрачные ипостаси: вроде оставался человеческим, но то и дело проступала демоническая внешность. Это было странно и пугающе, Антон еще ни разу не видел его в настолько неконтролируемом состоянии. Завулон грубо оттолкнул Антона, поднялся на ноги и подошел к ведьме. Что-то там принялся колдовать. Прислуга сразу засуетилась, выполняя его приказания. Антон с трудом принял вертикальное положение, все еще интуитивным движением оттягивая давно уже утихомирившийся ошейник. Ему пришлось привалиться к стене плечом, сил стоять на подкашивающихся ногах не было. Завулон все же пришел в себя, сумеречный облик больше не прорывался, с ведьмы сняли вампирское воздействие, она там что-то тихо лепетала, чуть слышно постанывала. Завулон всех разогнал гневным окриком, подхватил ведьму на руки, понес ее на второй этаж, пару раз оступаясь на лестнице. Антона это насторожило. — Доигрались, — тихо резюмировала Катрин. — Прощай спокойный вечер. Найти повод в город уехать, что ли? *** Когда Антон немного пришел в себя, то понял, что странное беспокойство так никуда и не делось. Завулон вернулся порталом один, остальных так и не было. Он пришел в изодранной одежде, вид имел потрепанный. Еще его пошатывало. Это мало кто заметил, но Антон уже по привычке в первую очередь обращал внимание на состояние и настроение хозяина, чтобы знать, чего ждать от него в следующую минуту. А еще Антон почувствовал, насколько Завулон магически истощен, когда воздействовал на ошейник. Поэтому ноги, хотя и против воли, понесли Антона на второй этаж — проверить, все ли в порядке. Вход туда был всегда магически перекрыт от посторонних, даже охранники могли перемещаться по всему дому, но ход на второй этаж им был заказан. На чердак к Антону, к слову, тоже. Сейчас Антон прошел к личным комнатам хозяина спокойно, Завулон, видимо, забыл закрыть ему доступ, как делал, когда не хотел его видеть. Кожа под ошейником, сильно пострадавшая и местами ободранная, зудела, отвлекая на себя все внимание. Антон как-то пытался выпросить у Дена купить ему обычные человеческие обезболивающие таблетки, но ему запретили. Завулон хотел все контролировать сам. Через приоткрытую дверь комнаты в дальней части коридора, принадлежащей светловолосой ведьме, доносились неразборчивые голоса. Антон замер на таком расстоянии, чтобы видеть происходящее, но не выдать собственного присутствия. Завулон склонился над лежащей на кушетке ведьмой, что-то говорил ей успокаивающее, гладил по волосам, она жаловалась. Антон раздосадовано отпрянул и тихо отступил назад. Завулон никогда не обращался с ним так: внимательно, терпеливо и с некоторой, чуть различимой, долей собственнической нежности. Раз Завулон продолжал исцелять ведьму, значит, у него было не такое уж плохое состояние, зря Антон распереживался и потащился на второй этаж. Следовало сразу уйти к себе. Как же Антона раздражала эта ведьма. Как его раздражало всё. Собственные бессилие и малозначимость — в первую очередь. *** Завулон очень устал. А еще был сильно раздосадован. Еле сдерживался, чтобы не сравнять весь особняк с землей. День сложился неудачно, а из-за очередной сомнительной инициативы Городецкого он упустил Гесера. Если бы не пришлось выбирать — вернуться срочно домой или продолжить преследование, наверняка удалось бы напасть на след Ольги, а может даже и проследить путь к убежищу повстанцев. Раненный бок уже начинал затягиваться, правда, регенерация шла не так быстро, как если бы в сумеречной форме, и раздражало, что сумраком было вытянуто из Завулона слишком много магии. Опасно много. Сил тащиться к сейфу за амулетами не находилось. Следовало перебороть навалившуюся вялость и сонность и все-таки подпитать себя магией. К своему сейфу Завулон не подпускал никого в принципе, а до кабинета идти так далеко… И досадно, что пришлось тратить драгоценную магию на снятие проклятия с ведьмы и для стабилизации ошейника. Самое время было сорваться на рабе: он заварил всю эту кашу, не проследил за телефоном, вот пусть теперь и расплачивается. Гесер явно слышал в Сумраке угрозу Завулона, но никак не отреагировал. Городецкому, определенно, придется отдуваться за все — вспышка его ненависти, что обрушилась на Завулона, как только он вышел из портала, настолько оглушила от неожиданности, что Завулон даже поперхнулся от такой наглости. Любой другой раб на месте Городецкого за подобное тут же бы распрощался с жизнью. Но этот… Завулон болезненно поморщился: как Городецкий умудряется, даже сидя дома под защитными чарами, чудом не отдать концы из-за сущих пустяков? Оставишь раба без присмотра и тут же получаешь кучу проблем и волну пугающей ненависти в довесок. Не сдохла бы ведьма, повреждения рук только стали бы необратимыми - да и все. Но сама виновата: если нет мозгов и слишком много гонора, так обычно и заканчивают. Совсем дуру Завулон держать при себе не стал бы, а с Ингрид он еще и одним ударом убивал двух зайцев: намеренно злил начальника спецотдела, эта ведьмочка приходилась ему дальней родственницей и потому легко и просто сдавала все свое бывшее окружение, а еще она была приставлена к Завулону с целью шпионажа в мелких бытовых вопросах, и легче было проконтролировать эту ведьму, чем в спешке вычислять нового шпиона среди прислуги. Завулон что-то невпопад отвечал Ингрид, а сам вспоминал усталый взгляд Городецкого. Он что-то упускал в состоянии своего раба: то ли у Городецкого совсем крыша едет от пережитого, то ли действительно настолько мечтает о смерти, что ищет любой способ добиться этого. Неужели Завулон перестарался? Передавил, перешел грань, за которой уже только распад личности? Почему Городецкий никак не привыкнет к нему? С чего такая ненависть? По мелочи — ладно, даже полезно временами. Но не до такой же степени? Вчера был нормальным, а тут вдруг переклинило? Хорошо, наплевать, что вызвал домой не вовремя и из-за этой выходки пришлось упустить Гесера — сделанного не воротишь. Но как ему запретить причинять себе вред? Способность развоплощаться блокирована, так он умудряется через ошейник удушиться так, что диву даешься. Вот что ему еще нужно? Придется срочно занять чем-то, отвлечь, работу какую-нибудь на него взвалить, чтобы неповадно было дурью маяться. И везде и всюду брать его с собой. Странное дело, последняя мысль у Завулона не вызывала отторжения. Обычно он быстро уставал от постоянного присутствия кого бы то ни было поблизости, а вот Антон давно уже воспринимался как должное, как часть самого себя, хотя и казалось, что он неимоверно раздражает . Завулон почувствовал, что Городецкий зашел в коридор, услышал, как остановился за дверью. Ведьма как раз жаловалась, что рабы совсем распоясались, и предлагала поделиться зельем для затормаживания их сознания, обещала, что оба раба сразу станут куда более покладистыми. Завулон задумчиво провел пальцами по ее волосам, любуясь, как блики от светильника играют на светлых прядях. Если бы все было так просто: зачаровал Городецкого и получил нужный результат. Но проблема в том, что результат будет достигнут, лишь когда Городецкий сам этого захочет, станет к этому результату стремиться. Одурманенные мозги на подобное не способны. А еще… Завулону давно надоели безвольные марионетки. Такие хороши только в роли статистов. Даже в постели от чрезмерно послушных и исполнительных нет никакого удовольствия, что же говорить про игры с изменением не устраивающей тебя реальности? Городецкому не понравилось, как Завулон внимателен к ведьме, он дернулся и поспешил ретироваться. После восстановления связи Завулон чувствовал раба во всех мелочах, даже еще четче, чем раньше. Завулон криво усмехнулся, а внутри приятно заворочалась едкое удовлетворение — Городецкий ревновал, считал, что вправе быть чем-то недовольным. Это забавляло и… определенно, очень, очень нравилось. Так только ли ненависть выплескивается из него в напряженные моменты? Сразу захотелось поэкспериментировать, проверить, на что еще способен его раб, если его припереть к стенке. Но недостаток магических сил не позволял затевать эксперимент прямо сейчас. Спать хотелось… Ведьма капризно поджала губы, в очередной раз ахом-охом напомнив, что является пострадавшей стороной и требует внимания. Завулону это надоело. Он ненавидел, когда переигрывали. — Посмеешь еще раз прикоснуться к моему рабу или его вещам, — сказал Завулон, сжав пальцами ее горло, — терпеть больше не стану, сломаю тебе шею, — для наглядности он переломил подвернувшийся под руку карандаш. Глаза ведьмы округлились от ужаса, она поняла, что это не простая угроза. Завулон в который уже раз убедился, что резкая смена настроения и интонаций в голосе больнее прочего бьет по его подчиненным. Эффект неожиданности всегда играет на руку. — А сейчас спи! — приказал Завулон, усыпляя ведьму специальным заклинанием. Медленно поднялся на ноги с кушетки. Сломанные в поединке и пока еще не сросшиеся ребра предсказуемо отозвались болью от такого движения. Завулон скривился. Затем позвонил Катрин, приказал утром переправить ведьму в лазарет спецотдела, он не был уверен, что снятое им проклятие не обошлось без последствий. Да и на пару дней убрать с глаз долой ведьму хотелось неимоверно. Он начинал уставать от нее. *** Антон открыл дверь, ведущую со второго этажа на лестницу, собираясь побыстрее подняться к себе, и она предательски скрипнула. — Куда это ты собрался? — спросил за спиной Завулон. Антон вздрогнул. Он не думал, что его присутствие давно обнаружено. — Подойди. Пришлось подчиниться. — Что скажешь в свое оправдание? Пробил мою блокировку. Спутал все планы. Неслыханная наглость для раба. Непозволительная, Городецкий, — Завулон поморщился от резкого движения, убирая телефон в карман. — Да еще и намеренное причинение вреда моей собственности. — Собственности? Ведьма сама схватила телефон! Я не успел ее остановить. — Собственности, Городецкий, собственности. Ты принадлежишь мне, и причинять себе вред можешь только, если я сам этого захочу. А я не приказывал подобного, — Завулон притянул его за плечо, провел пальцами по пораженной коже под ошейником, проверяя серьезность повреждений. Городецкий еле сдержался, чтобы не зашипеть от боли. И не зашипел, скорее всего, из-за чистого упрямства — уточнение, какая именно собственность пострадала, ему явно не понравилось. Решил обидеться. Он глянул так рассержено, что Завулон даже залюбовался. Еще немного, и о былых принципах сдержанности и терпимости Светлых его раб напрочь забудет. Злиться ему, явно, нравится. И очень идет. Глаза так и горят яростью, еле сдерживаемым гневом. — Ну? Какие будут оправдания? — поторопил его Завулон. — Сдохнуть захотелось. Про Костю вспомнил. Разве этого мало? Завулон досадливо отмахнулся. Тоже мне причина. — Учись прошлое оставлять в прошлом. — В прошлом? — вскипел Городецкий. — Оказывается, это ты его подвел к краю, спровоцировал и затем… затем… Завулон нахмурился. Не особо церемонясь, потому как сил было все меньше, продавил пласт мыслей и воспоминаний Антона, убеждаясь, что тут не обошлось без вмешательства Катрин. Он громко ругнулся, был бы сейчас в форме, проклял бы ее так, что мало не показалось бы. — Узнал, значит? Городецкий устало прикрыл глаза. Ничего, чем больше знает, тем проще ему будет в дальнейшем ориентироваться во всех реалиях происходящего. — Если мог, убил бы. — Городецкий, каждый сам выбирает. Тебя, вон, тоже с разных сторон подталкивали и даже за ручку к краю подводили не без ведома Гесера и не без его участия. И? Ты всегда поступал так, как хотел. С закидонами и проигрышами, не без этого, но решающий шаг всегда оставался за тобой. Кто им виноват, этом юным да амбициозным, если сами хотят невозможного — всего и сразу? Не юнец уже, должен оглядываться назад и сам понимать: решать надо не в угоду другим, а себе. И хватит об этом. Про Саушкина даже слышать не хочу. Не сейчас. Городецкий хотел что-то сказать, но настолько был ошарашен равнодушным «не сейчас», что резко замолчал и застыл на месте. Все правильно: уверенность, что твои проблемы глобальны, сразу улетучивается, когда тебе доказывают, что это не так. На Завулона накатила неожиданная слабость, все-таки не рассчитал остаток сил, пришлось ухватиться за стену. Сквозь пелену дурноты донеслось странно обеспокоенное: — Бледный ты, как инфернал. Тебя собаки драли что ли? — Городецкий оказался рядом, засуетился, припоминая навыки боевого мага, легко определяя характер повреждений и магическое истощение. — Что за рана? Покажи! Целителя вызывать надо. Городецкий вновь начинал наглеть, забываясь, что рабу проявлять инициативу не положено, а уж касаться хозяина без его разрешения — и подавно. Городецкий наглел, и это было так… привычно правильно, так в его стиле, что все раздражение на него и его выходки разом смыло, будто и не бывало. Взгляд Завулона зацепился на кровоподтеках на горле, под ошейником. Идиот. Болеть должно, но ведь терпит же. Изобрел, Мерлин его раздери, оригинальный способ связаться через удушье, куда только подевалось чувство самосохранения? Идиот. Как есть — идиот. Таких еще поискать. Теперь вот еще засуетился, запереживал. Странно так… — Куда ездили? Тебя хоть кто-нибудь прикрывал? Завулон уже проморгался, чуть-чуть полегчало. Будь здесь кто-то из прислуги, пришлось бы потом ликвидировать или отсылать куда подальше, чтобы не смогли разболтать о минутной слабости наместника, о том, что тоже бывает беззащитным, и может выгореть шанс его добить. Наместник должен быть непобедимым. Но прислуги и свидетелей не было — и это хорошо. А раб… Городецкий болтать не будет. Не так устроен. — Где все? Их перебили? — продолжал суетиться и донимать вопросам Городецкий и тем заставлял удерживаться на грани сознания, соображать. Надо добраться до сейфа с амулетам, заряженными силой. Магия… сейчас нужна магия… — Я же чувствовал через ошейник применение боевых заклинаний! А вот это удивило Завулона. По идее такого быть не должно. Опять проявляются особые таланты в его рабе? Не к месту? И не ко времени? Завулон осторожно опустился в кресло, стоящее неподалеку, стараясь не беспокоить сломанные ребра. Чертовы псины, молниеносная реакция, даже не уследишь, как подцепят зубами. А его цербер обленился, растерял былое умение. Придется заставить охранников с ним позаниматься, вынудить сожрать кого-нибудь что ли… Для острастки? — Покажи ребра, — Городецкий был излишне настырным и обеспокоенным. Пришлось его сгрести и безапелляционно усадить рядом. Завулон соображал с трудом. — Само затянется, — пришлось сказать вслух, когда Городецкий, чертыхаясь, попытался вырваться и помчаться вызывать целителя. — Подпитаться магией только нужно. — Ребра сломаны. Их же зафиксировать надо. А то регенирируют неправильно, потом опять ломать и сращивать, — Городецкий все не мог смириться с бездействием. — Я не смогу подпитать тебя магией. Катрин позвать? — Нет. — Ты… пульсируешь опять, — Городецкий будто пытался подобрать слова, но те не находились. — В сумрак не проваливаешься, но словно перетекаешь из одного состояния в другое. Силы на пределе? — Для регенерации требуется сменить ипостась. Оно так быстрее. Не зови никого. И тут Завулон вспомнил, что рядом есть защитный амулет с магией под завязку, вот где можно легко магию восполнить. Он притянул Городецкого к себе, запуская пальцы под ошейник и касаясь рабского амулета. Магия жадно поглощалась, впитывалась и сразу становилось лучше. Только вот Городецкий как-то странно притих, напрягся. — Кусать тебя не собираюсь, чего замер? Пояснение помогло мало. Антон был натянут, как струна. — Ну, в чем дело? — Завулон глянул ему в глаза. Удивился остановившемуся взгляду. Такой бывает, когда необходимо прыгнуть в бездну, но панически ищешь предлог не делать этого. — Ты слишком… горячий. Завулон и не заметил, как непроизвольно сменил облик, по привычке позволяя регенерации течь естественным путем. В демонической форме кости всегда срастались быстрее и прочнее. Не удивительно, что Городецкий предпочел бы держаться подальше, но хватка Завулона не позволяла. Наверно, эта ипостась им до сих пор воспринимается как облик противника, припоминает что-то свое, скорее всего, то, о чем Завулон давно и думать забыл. — Не нравится? — Завулон намеренно оцарапал его плечо своими когтями. — Рабу непозволительно выказывать недовольство своим хозяином. Городецкий высвободился и отстранился. — Магии хватило? — спросил он спустя какое-то время. Завулон не посчитал нужным отвечать, направился в спальню, потащив раба за собой — спать хотелось неимоверно, только так силы быстрее восстановятся. Ершистость и недовольно поджатые губы Городецкого забавляли. До приезда охранников есть еще пара часов, можно пока ни о чем не беспокоиться. Ден всех раненных определит в госпиталь спецотдела, не подкачает. Завулон свалился на кровать, уже не обращая внимания на фантомную боль в ребрах. Подгреб Городецкого к себе поближе, игнорируя его слабое брыкание и возмущение, приобнял, чтобы потом не сбежал чего доброго. Пусть лежит рядом и привыкает, что сумеречный облик его хозяина вполне может быть… безобидным до поры до времени. Какое же все-таки странное умиротворение накатывает, когда Городецкий расслабляется и добровольно прижимается ближе… Сродни долгожданной победе. Или давно забытой потребности, суть которой уже и не припомнить…