До и после

Когда Ольга увидела Гесера в том бункере, после стольких месяцев отчаянья и слепых надежд, она с трудом удержалась на ногах, ухватившись за одну из опор: Гесер был изможден и будто съежился, уменьшился в росте. Тусклая аура светилась ярче только на запястьях — там кожа была стерта кандалами в кровь, и Сумрак недовольно ощетинивался на сочетание меди и пятен крови. Потом, когда уже удалось скрыть Гесера в сумеречном водовороте с глаз Завулона и преследователей, Ольга смогла спокойно дышать и хоть как-то думать. И от сердца сразу отлегло, как только Гесер судорожно и отчаянно-радостно сжал пальцы на ее плече, не чаял, наверно, увидеть в числе живых. В тот момент не нашлось ни слов, ни сил на что-то кроме стиснутых до боли пальцев и судорожного улавливания мыслей друг друга. А потом завертелось: бегство, запутывание следов, необходимость продемонстрировать Гесера повстанцам сильным, не сдавшимся. Ольга видела, как его шатает, незаметно поддерживала, помогала бодро рассуждать о ведьминских подарочках. Все получилось. Повстанцы воспряли духом, да еще никто и не пострадал при нападении, вовремя вызвали на себя огонь шавки Завулона. Стоит позже отпраздновать победу! И вот теперь, сидя в тесном и сыром закутке старой землянки, кутаясь в драное одеяло, одно на двоих, можно было наконец позволить себе и слабость, и нервную дрожь в пальцах, и радостно блестящие глаза. И так хорошо, когда ведешь пальцами по исхудалой щеке, по отросшей бороде, и ловишь губами ворчливое замечание, что если бы вот чуть раньше, хоть немного раньше… А еще Ольга по-настоящему гордилась тем, что у них было молоко. Гесер его не любил, но сейчас безропотно пил, и его уже клонило в сон. Обсудить они пока успели немного, лишь по существу: что убежище у них есть, одно из трех, где обычно пережидали опасность перевертыши, и хотя тут бедно, да неуютно, но запас еды имеется, амулетов хватит на первое время, а там они что-нибудь придумают. И что попытка вызволить Городецкого провалилась, потеряли двоих, и что связь с Сумраком не потеряна, хотя и призрачна. Гесер рассказал, как с ним связывался Завулон и каким образом смог вычислить место его заточения. А потом они просто вцепились друг в друга, вжались, набросив на плечи одеяло, и смотрели на трепещущее пламя огарка — молча, тихо, будто опасаясь спугнуть мысли, спасительные идеи. У Ольги еще будет время ввести Гесера в курс их дел, они непременно совместно подумают, как обезопасить Антона, и распланируют важные операции — но все потом, а сейчас сон и отдых, и молоко… *** В этот раз Завулон проснулся раньше обычного, за окном еще и светать не начало. Он был собран и задумчив. Антону тоже было над чем поразмышлять: надо придумать как снова вызвать Тигра, но в этот раз в тайне от Завулона, и вынудить сумеречную тварь все-таки сообщить, где же Надя. Хотя тогда Тигр и разоткровенничался, признал, что опасность ей не грозит, а потом запретил про нее спрашивать впредь, но время шло, и на душе у Антона было неспокойно. Он ничего не мог сделать, как-то исправить сложившуюся ситуацию, заставить Завулона разыскивать ее расторопнее. Антон ничего не мог - и это угнетало больше всего. Впрочем, Завулон пообещал лично отслеживать любую информацию по Нулевой, и скорее всего держал слово, ведь сам был заинтересован в этом. И если даже Завулон при всех его возможностях и связях не имел сведений, то, значит, их и не было. Повстанцы тоже были не в курсе, Антон понял это вчера после ухода инквизиторов. К Завулону пришел один из слуг, пока остальные убирали со стола, и доложил о слухах, поползших среди рабов: те уже знали, что Гесер жив. Антон и не подозревал, что информаторы Завулона имеются даже среди его собственных слуг и охранников. И выходило, что если бы Надя скрывалась среди повстанцев, давно бы уже разнеслись слухи об этом, такое не удержать втайне от рабов. Инквизиторы никак не могли отследить, каким образом рабы передают новости друг другу, выявляли по цепочке кто кому шепнул, но после десятка петляющих следов все-таки сбивались, упускали источник информации. В итоге на все плюнули и теперь просто отслеживали, что именно будоражило умы рабов, и пытались прогнозировать дальнейшее развитие событий. Рабские новости в дом Завулона приносил Гарик, но, как выяснилось, всегда позже личного осведомителя Завулона. Антона Завулон от себя не отпускал даже на пару часов, и потому переброситься даже парой слов с Гариком было проблемно, и Антон узнавал обо всем позже остальных. Если, конечно, при нем об этом не сообщали Завулону. Все, что докладывали Завулону, Антону слышать не возбранялось, хозяин почему-то не считал это опасным. И порою удавалось разузнать кое-что любопытное. Хотя сведения были обрывочны, кусками и невпопад — все-таки Завулон часто отлучался из дома или запирался у себя в кабинете, откуда вел телефонные переговоры, — Антон еще не забыл навыков аналитика и достраивал в голове логические цепочки, додумывал недостающее. В доме было тихо, все еще спали. Завулон после душа спустился в кухню, заставив Антона следовать за собой. Сидя на высоком стуле у длинной столешницы Антон наблюдал за тем, как Завулон варит кофе, и неторопливо размышлял о событиях прошлого дня, о том, что раны на Завулоне действительно быстро заживают, в душевой он убедился, что следов от перелома ребер совсем не осталось. Завулон редко добирался кулинарничать, но кофе любил и почти всегда варил себе его сам. Там был какой-то особый рецепт и сорт зерен. Еще реже Завулон угощал им кого-то из своих. За все время Антон наблюдал лишь несколько случаев щедрости Завулона: за завтраком как-то стояла чашка исходящего паром кофе перед Деном, потом перед Катрин, и хотя вампиры вкус не чувствуют, но их обоняние обострено, и запах должен нравиться. Еще один раз Антон застал рано утром Завулона стоящего в саду, распивающего кофе вместе с молоденьким вампиром-садовником. Антон тогда с трудом погасил досаду, слишком двусмысленно-долгое внимание оказывал Завулон ему, слишком увлеченно что-то обсуждал, чуть заметно улыбался. Антону в тот день впервые захотелось придушить их садовника. С тех пор желание периодически возвращалось. В это же утро Завулон, варящий кофе, казался каким-то непривычным, более… живым что ли, настоящим. — Не злись. О чем ты там думаешь? — недовольная реплика Завулона выдернула Антона из размышлений. И как он почуял, что воспоминания Антона были неприятными? Завулон красноречиво глянул на несколько сломанных зубочисток, которые Антон, оказывается, все время теребил и перекладывал с места на место. — Так. Вспомнилось. Завулон достал из холодильника сливки, магически их вспенил, долил в чашки. В две чашки. Одну поставил перед Антоном. Обычно он пил крепкий черный кофе без каких-либо добавок. Сегодня сентиментальное настроение? Антон взял чашку и с наслаждением втянул аромат. Ему редко перепадало что-то подобное. Кофе, алкоголь, сигареты — никто не догадывался это предлагать рабу, а сам брать он не имел права. Просить — тоже. А лично Завулона беспокоить подобными просьбами было… не то чтобы неловко, скорее небезопасно, никогда ведь не знаешь, что за мелочь его может вывести из себя. — Это особый сорт. И сложная обжарка. Антон кивнул. Завулон расписывал процесс в подробностях, садясь рядом и отпивая из своей чашки. Когда он был чем-то увлечен, вот как этим кофе, становился красноречив, энергичен. — Но лучше так, — он поднялся, достал из холодильника форму со льдом, вернулся. Заставил Антона положить в рот кусочек льда, затем сразу же запить горячим кофе. Вкус сразу обострился. Антону понравилось. — Все дело в контрастах, Городецкий. Вся жизнь построена на контрастах. Именно так все воспринимается ярче. — Горькое и сладкое? Метод кнута и пряника? — Именно. Привычка и стресс. Доверие и мания предательства. — Ненависть и… — А вот тут полезнее, чтобы оно было в комплекте. Не может нравиться всё. — Как скажешь, — прекратил поддевать его Антон. Он еще говорил что-то про особенности варки кофе, тонкость его помола, Антон и запоминал одновременно, и думал о том, что особый вкус кофе придает вовсе не редкая рецептура, а магия Завулона. Он при варке словно делился собственным наслаждением, хотя принципиально не колдовал в момент приготовления. Наверно, неосознанно это делал — вплетал часть своего предвкушения, ожидаемого удовольствия. Удивительно, он умел получать удовольствие буквально от всего, к чему прикасался, умудрялся при всей своей загруженности находить время для неторопливого смакования и созерцания. Антон пил кофе и, как тот цербер, ненасытно ловил проблески магии Завулона в напитке, в следах сливочной пены на краю чашки. Так и тянуло прикоснуться к Завулону, впитать магию еще, насладиться ею, и - им самим. В одном Завулон был прав: в последние годы Антон во всей круговерти дежурств в Ночном Дозоре разучился отдыхать и получать удовольствие, всегда было некогда и находилось что-то более важное, срочное. А Завулон, как и всякий Темный, не упускал возможности побаловать себя чем-то новеньким, будоражащим нервы. Мысли Антона потекли плавно, не сдерживаясь, он постарался представить себе, что еще может нравится Завулону также сильно, как кофе или особые пристрастия в постели, о которых ходили сплетни не только в среде дозорных, но и среди обычных Иных, далеких от проблем Равновесия и Договора. Антон и не заметил, как чуть развернувшись, оперся спиной о бок Завулона, а потом и вовсе откинулся на него, устраиваясь удобнее. К его волосам на виске тут же потянулись пальцы Завулона, зарылись в них, то ли лаская, то ли просто не позволяя отодвинуться. Было хорошо. Было уютно. — Что ты еще любишь? — спросил Антон. — В смысле? — Кофе любишь. Власть. Выигрывать. Что еще? Сам же говорил, что все завязано на контрастах. — Чай с травами, — излишне насмешливо усмехнулся Завулон. — С какими? — было непривычно легко, и навалившаяся ленивая вальяжность как-то странно успокаивала. Завулон умудрился заразить Антона даже этим — умением наслаждаться утром, пока все спят. Завулон бросил ему мысленный образ, там было всё: перечень трав, вкус, цвет, запах, терпкость, перекатывающаяся на языке, даже бодрящий эффект, будто чай уже попробовал. Антон вздохнул. Когда-то и он так умел. Не настолько фанатично воспроизводя детали, конечно, но почти так же. Когда-то. — Что еще? — спросил Антон. — Нравится что еще? — Разве это не обязанность раба знать всё о своем хозяине? Какой смысл мне упрощать тебе задачу? Антон обиженно фыркнул. Каким образом он, лишенный магии, может раздобыть сведения о Завулоне, когда вся прислуга предпочитает держать язык за зубами, а те, что знают Завулона ближе, вообще никогда не говорят о его пристрастиях, будто за это обещаны жуткие наказания. А еще Антон отстраненно подумал, что Завулону вот, к слову, совсем наплевать на то, что может нравиться Антону. Даже и не спрашивает. Пальцы Завулона скользнули к ошейнику, активировали защитный амулет. Мысли он читает, что ли? Намекает, что ему они не нравятся? Завулон тем временем вливал магию в амулет под завязку. — Будешь теперь не просто рабом, а резервным хранилищем. Вчера после ранения твой амулет пришелся весьма кстати, до сейфа с хранилищами силы я просто не дошел бы, — пояснил Завулон. — Раб, полезный в хозяйстве, — почти находка, — раздраженно пошутил Антон. Действительно, должна же быть от него хоть какая-то выгода. — Именно, — Завулон уже коснулся горла Антона, кожу закололо. Он вливал магию и в него — осторожно, мелкими дозами, помнил, насколько проблемно для пустышки ее впитывать. Антон чуть жалобно не застонал: как же давно ему этого хотелось, как же не хватало… Что там Антон думал про наплевательское отношение Завулона? Выходит, тот отлично знал, что Антону нравится больше всего, ради чего готов забыть любые обиды — магия, которой щедро делятся. Спина опять почему-то заныла, мышцы возле лопаток свело судорогой. Антон дернулся, но Завулон и тут помог, провел ладонью, растирая, что-то корректируя магией. Немного полегчало. — Что у меня там? Последствия от воздействия шипов ошейника на нервные окончания? Почему так больно? Завулон тихо рассмеялся. Ну конечно, ему-то что за печаль, не знает же, каким болезненным может быть воздействие ошейника, как выбивает воздух из легких, когда шипы врезаются в кожу, в мышцы, вонзаются в позвонки. — Болеть будет недолго, — заверил Завулон, все еще над чем-то потешаясь. Антон попытался обиженно отстраниться, но не вышло, эйфория от магии, бегущей по жилам, кружила голову. Как же хочется в сумрак. Хотя бы на мгновение. Забыть обо всем, будто и не было ничего… — Попроси меня, ну же, — проворковал Завулон на ухо, он уже вплотную притянул к себе Антона, касался губами шеи, от него умопомрачительно пахло кофе. Антон даже ушам своим не поверил. Он что, действительно может его окунуть ненадолго в сумрак? Погрузить и выдернуть обратно? Антон не совладал с дрожью в пальцах. — Пожалуйста. В сумрак. Пожалуйста… — наверняка ведь просто насмехается. Еще сейчас и заведет свою обычную песню «Раб не заслужил, раб слишком много о себе возомнил». Сердце бешено клокотало в груди, Антон впервые за последнее время не мог справиться с собственным желанием, абстрагироваться от него. Казалось, он или получит желаемое, или с ума сойдет… Против ожидания Завулон без лишних слов удобнее перехватил Антона за плечо и провалился в сумрак. Все краски сразу выцвели, холодный ветер ударил в лицо. Сумрак был жесток к Антону: царапал кожу, першил в глазах, будто в них песок попал, стало холодно. Очень холодно. Но это был он — сумрак на первом слое, давно забытое ощущение. Тени причудливо стелились ото всех предметов кухни, воздух дрожал. А еще воздух был слишком тяжел. Антону никак не удавалось вдохнуть. Он уже начинал задыхаться, и Завулон это понял, поспешно выдернул его обратно в реальность. Антон дрожал, не мог согреться и жадно глотал воздух. Но ни о чем не жалел. — Странная реакция, — задумчиво заметил Завулон. Встал, отправляя магическим пасом чашки из-под кофе в мойку. Антон сразу испугался, что тот больше не рискнет экспериментировать подобным образом. — Все нормально, — поспешно сказал он, обеспокоенно глядя на Завулона. — Против природы не попрешь. Даже ведьмы этого не могут. Немного подумав, Антон попросил: — Мне надо заняться чем-нибудь полезным. Или я свихнусь. — Чем? — Чем угодно. Дела по дому, хоть грядки копать. У меня мозги скоро лопнут. — Мне еще раба-уборщика не хватало, — Завулон брезгливо поджал губы. — Ладно, я тоже уже об этом думал. Пошли.