До и после

Заснуть все никак не удавалось. Антону хотелось вскочить и бежать что-нибудь делать, хоть что-то, лишь бы не бездействовать. Тигр так просто не признается, где находится Надя, но Антона не остановила бы неудача, ведь надо лишь пытаться и пытаться снова. Невозможность участвовать в поисках, вынужденная отсидка в доме, когда нет возможности шагнуть за порог без разрешения Завулона, буквально сводили Антона с ума. Немного выпустить пар позволяла работа с документами в хозяйском кабинете, и Городецкий, наплевав на осторожность, шерстил базу данных по рабам, отслеживал перепродажи и обмены, просматривал новости о том, к кому из Темных Тигр успел наведаться и кому удалось откупиться рабом или несколькими сразу. Недовольство между Темными росло: рабы подорожали, любые перепродажи строго отслеживались коггнуратом, особо крупные партии рабского бартера предписывали делиться с коггнуратом, а тариф был нешуточный — один раб в уплату дюжины для обмена. Инквизиторы старались прибрать к рукам как можно больше рабов, а низшие Темные все сильнее зверели, боялись Тигра и срывались на магах слабого уровня силы. Как Тигр и предрекал, оборотни отведали вкус сородичей и стали жрать магов и ведьм без разбора, вопреки запретам и преследованиям. Паника нагнеталась. Усугублялось все еще и тем, что ползли чудовищные слухи, объясняющие потребность Сумраку в рабах. Видели, как из глубинных сумеречных слоев выныривала какая-то двуглавая зверюга, то ли василиск, то ли какая другая змея. И затем заляпанный кровью первый слой шел рябью, долго не мог успокоиться. Темные считали, что Тигр скармливает рабов этой твари. Или пожирает их сам. Имелся якобы свидетель, который видел, как Тигр наказал одного Иного: он решил откупиться полумертвым рабом, которого серьезно погрызли оборотни, так Тигр не раздумывая долго откусил голову нерадивому хозяину. Рыкнул, оттяпал и велел другим раба того исцелить, а затем все-таки забрал с собой в Сумрак. С тех пор Тигру предлагали лишь самых лучших рабов, самых откормленных. Тигр слово сдержал: к Завулону в дом больше пока не наведывался, а наместнику то и дело звонили желающие получить его опеку, готовые на многое, лишь бы угодить в список, подаваемый Тигру как перечень неприкосновенных. Завулон, понятное дело, извлекал из этого максимум выгоды, уклончиво предупреждал, что никаких гарантий дать не может, но попытается в меру своих сил. Чаще других звонил Хена, больше, конечно, по делу, но при том не упускал возможности поинтересоваться самочувствием Городецкого, несколько раз требовал передать ему трубку, будто специально провоцировал Завулона. И все это можно было пережить, если бы одно не наслаивалось на другое. Антон все еще злился на Завулона за выходку с Юлей, Тот сначала попытался сделать вид, что не понимает причин выеживаний своего раба, пытался переупрямить его, не отпускал от себя, не брезгуя даже прямыми приказами. Антон был вынужден подчиняться и стоять, сидеть, лежать там, где приказано, следовать за Завулоном тенью, пить и есть, когда хотелось хозяину, а не ему самому. Но это быстро Завулону наскучило. Он не выносил, когда Антон становился апатичным и немногословным. Несколько дней прошло сродни пляске на минном поле, да еще и с завязанными глазами — завуалированное противостояние, копившееся раздражение друг на друга, срывы и мелкая месть из-за сущих пустяков. Антону удавалось злить Завулона своим пренебрежением, игнорированием любых приказов, кроме самых прямых, и излишне частыми вопросами про Хену. Завулон не оставался в долгу, доводил Антона до крайности, нанося удары по самому больному месту. Сначала он ограничил перемещение Антона по дому, запретив общаться с другими рабами. Затем притащил в дом сумевшую таки пережить инициацию и полностью трансформировавшуюся Юлю. При всей прислуге Завулон на показ продемонстрировал, что она продолжает оставаться бесправной рабыней, заявил, что кормежка полностью будет зависеть от Городецкого, и если тот не желает любоваться на мучения новоиспеченной низшей, то самое время одуматься. Антон скрежетал от досады зубами, не в силах высказать вслух, что думает по этому поводу, потому как ошейник царапал горло острыми шипами, почуяв со стороны раба угрозу для хозяина. Юлька при этом, как на зло, смотрела только на Антона, а в ее глазах было столько боли и ненависти, что казалось, будто эта гремучая смесь способна задушить похлеще дурацкого взбесившегося ошейника. Ситуацию немного разрядила Катрин, спровоцировав Завулона на раздраженный рык, вызвав огонь на себя. Они серьезно поцапались, но благодаря Дену удалось разогнать прислугу и хоть немного стабилизировать ситуацию. И пока все успокаивались, и возобновлялся обычный ритм жизни дома, Антон с Юлей остались наедине. Тогда выяснилось, что Завулон не упустил случая объявить своей новой рабыне, что в инициации замешан Городецкий, что это было его решением. Юлька как остервенелая накинулась на Антона, трансформируясь, нанося удар за ударом, царапая острыми когтями, шипя прямо в лицо. — Этого? Ты этого хотел? — кричала она, не осознавая, насколько превосходит в силе пустышку, и что наносит опасные повреждения. — Я чудовище! Я гнию заживо! Ты хоть представляешь, что это такое? Я крови хочу. Ненавижу. Зачем ты это сделал? Антону пришлось бы туго, тем более, что он совсем не сопротивлялся, если бы цербер впервые за последние месяцы не вспомнил о своих обязанностях и не оттащил вампиршу в другой угол комнаты, немного помяв и обездвижив, словно чахлого общипанного куренка. Потом подоспела и Катрин. Антону не приходилось раньше наблюдать ее в полной вампирской силе. Сильна была упыриха. Катрин мигом проявила всю свою звериную сущность и задала такую трепку Юле, такую показательную выволочку, что даже цербер струхнул и перебрался поближе к Антону. Был момент, когда Городецкий забеспокоился не на шутку, решив, что Катрин собирается прикончить новоинициированную, и хотел было вмешаться, но обе вампирши как-то быстро остыли, младшая признала превосходство и старшинство другой, и, отплевываясь собственной кровью, удивительно скоро регенерируя, принесла извинения. Грудь Антона внезапно сдавило. Он подосадовал, что это не вовремя, да еще и закололо где-то в левом подреберье, левая рука онемела. Потом стало больно дышать. На несколько мгновений взгляд расфокусировался, комната покачнулась. Цербер взвыл, Катрин засуетилась, причитая, что с сердцем шутки плохи и куда смотрит Завулон. Юлька, что удивительно, тоже заволновалась. *** Антон очнулся от ощущения знакомой магии, приятно окутывающей и исцеляющей. Во всей той круговерти Завулон давненько не подпитывал его магией, и организм изголодался. Антон, привыкший просыпаться тихо и при этом не шевелиться, попытался и теперь притвориться, что все еще не в полном сознании, ему хотелось безнаказанно наслаждаться моментом, не прерывать его. Уже ничего не болело, и недавняя паника вспоминалась как неоправданная слабость. Кроме Завулона никого в комнате не было. Антон настолько хорошо изучил Завулона, что мог, даже не разлепляя глаз, догадаться, какое у него сейчас выражение лица, как недовольно поджаты губы, как он опять досадует, что приходится из-за раба тратить время и силы. Завулон то ли был слишком занят, завершая исцеление, то ли решил пока подыграть, но никак не демонстрировал, что знает о притворстве Антона. Лежать на диване в гостиной было удобно, голова, пристроенная на колене Завулона, чувствовала себя прилично, не кружилась, потому Антон позволял себе мягко тонуть в обволакивающей его волне хозяйской магии, ощущать кожей жар, исходящий от бока Завулона. Он опять там мерцает что ли? Ведь всегда срывается в сумеречный облик, когда требуется большой интенсив исцеляющих заклинаний. Уютная тишина начинала терять свое очарование и давить на уши. Надо было что-нибудь сказать. Что-то веское или же пошутить глупо, цинично, но срочно снизить градус ненужной серьезности, напряженности. — Ты переборщил с магией. Я скоро лопну от перенасыщения. — Всем только лучше станет. Зачем нужен зашивальщик, если его самого штопать постоянно приходится? — Так скорми меня Тигру. Говорят, он знатно головы откусывает. — Размечтался. Сесть сможешь? Антон честно попытался. Но перед глазами опять все поплыло. Но сейчас не из-за недомогания, Завулон действительно переборщил и влил в Антона слишком много магии, она странно бурлила в крови. Как же надо было перенервничать, чтобы так промахнуться? Антон впервые замечал подобное за Завулоном. Обычно тот в любой ситуации, абсолютно в любой, отлично контролировал потребности окружающих и свои заклинания. После второй попытки принять вертикальное положение Антон был перехвачен за плечи и опять уложен на диван, все так же головой на колено, чтобы было легче расслабиться. — Да я уже в норме, — возмутился Антон, но отодвинуться ему не позволили. — У меня не дом, а зоопарк какой-то, перманентно превращающийся то в стихийное бедствие, то в лазарет. Каждой твари по паре, плюс полосатый монстр и раб без тормозов. Городецкий, когда ты родился, наверно, ведьма-старая-карга какая-нибудь сдохла поблизости. Иначе невозможно объяснить все те проклятия, что ты притягиваешь к себе с немыслимым постоянством. То влипаешь в неприятности на ровном месте, а то и вовсе сводишь счеты с жизнью весьма презренным способом. Фи, сердечный приступ. Как это пошло. — Достали вы все меня. Сдохнуть проще, чем вас выдержать. — А Тигра тогда кто останется дрессировать? Он ведь сегодня к самому коггнуру наведался. — И? — Антон от удивления чуть не сел, но Завулон жестко удержал его за ошейник, не позволяя сдвинуться. Как только голос Антона приобрел немного твердости, от дурманящей нежности прикосновений Завулона не осталось и следа. Он опять сделался напряженным, как взвинченная пружина. — Скоро узнаем о последствиях. И чую, нам они не понравятся. — Может Тигр и ему голову оттяпает? — Но, но! Любого раба за подобные слова четвертуют, не раздумывая. — Меня не четвертуют, мне Хена предложил курировать рабский профсоюз, покровительство обещал, двойной паек рабского содержания, — невесело пошутил Антон, и тут же об этом пожалел. Пальцы Завулона на ошейнике впились в кожу. Голос стал опасно вкрадчивым. — Когда предложил? — Так вчера вечером, по телефону. У него там какой-то новый проект запущен, с разрешения самого коггнура, все тузы в рукаве и дозволения коггнурата, — отрицать уже не было смысла, куда проще сразу все рассказать Завулону, так быстрее грянет буря и потому быстрее сойдет на нет. — А мое мнение его, значит, не интересует? Антон довольно хмыкнул, если Завулон принялся опять «якать» и набивать себе цену, значит, более-менее адекватен. Ну или сильно устал. Что сейчас тоже на руку. Завулон провел пальцами по горлу, оставляя ошейник в покое, больше его не теребя. Эта мимолетная грубая ласка вызвала будоражащую дрожь, и Антон напрягся. Не к месту такая реакция, не ко времени растекаться довольной лужицей и подставляться под поглаживания. Завулон — самовлюбленная и эгоистичная зараза, стоит его легко простить, и дальше жди только гадостей. Да и вообще, Антону хотелось сейчас лишь выспаться и не видеть Завулона хотя бы половину суток, иначе от воспоминания про принудительную инициацию становится слишком муторно. Хочется набить ему морду. Антон поймал себя на том, что кисти рук непроизвольно сжимаются в кулаки. Что происходит? В присутствии Завулона так трудно удержать контроль. Любой изначальный позыв способен кардинально измениться, да так, что с удивлением ловишь себя на совершенно странных желаниях. Вот как сейчас: мучительно хочется наброситься на него с кулаками, ухватить, вдавить в диван, да так, чтобы в его надменном взгляде промелькнуло удивление, и даже испуг, вжать в мягкую боковину дивана, чтобы даже дернуться не мог и… скользнуть языком по его губам, прикусить кожу под подбородком, заставив запрокинуть голову, сползти вниз, вопреки его рукам, не пускающим, но в итоге сдающимся. И чтобы… Антон мотнул головой, прогоняя наваждение, стряхивая с себя пальцы на горле. Сел, отодвинулся. Ядреный коктейль противоречивых желаний — вот что такое Завулон. Воронка инферно, притягивающая к себе, примагничивающая, поглощающая. И ведь с каждым днем все глубже вязнешь в Завулоне, тонешь. А он, гад такой, чует это и довольно скалится. Или вот как сейчас почти господствует, почти наслаждается беспомощностью Антона, его податливостью. Завулону хватило только одного движения, чтобы дотянуться, подтащить к себе, уткнуться носом в шею, жарко выдохнуть, опаляя кожу, провести языком — и Антон не смог сдержаться, приглушенно застонал, осознавая, как сильно соскучился, как мучительно не хватает вот этого сумасшедшего притяжения, когда мысли путаются, когда все неважно и хочется только просить Завулона не останавливаться… — Можешь злиться на меня, — тихо сказал Завулон. — Ты злишься так притягательно, — он провел по спине, разминая напряженные мышцы. — Можешь проклинать. Можешь обвинять в чем хочешь. Только не дергайся так, — он опять прильнул вплотную сзади, — так, будто брезгуешь. Твоя ненависть утомляет… — Ты заигрался. Всему есть предел. — Сам меня провоцируешь. Хочешь доказать, будто ничего не изменилось. Но изменилось же? — Я не прощу тебе Юльку. — Она жива. Что еще нужно? Все лучше, чем необратимое растворение в Сумраке. Обвыкнется, войдет в силу. Можешь даже выдрессировать ее по своему усмотрению. Дарю. Антон дернулся. — Какая же ты сволочь, — он решительно отдвинулся, встал с дивана. — Ну что опять не так? — рыкнул Завулон. — Ты… ты относишься ко всем как… лишь как к средству достижения собственного комфорта. Как к мусору. Завулон выругался. — Какое мне дело до тех, кто не в состоянии сам о себе позаботиться? Планктон существует, чтобы его пожирали. А тот, кого не сожрут, значит, изначально не был планктоном. Тут или — или, по-другому не бывает. Антон с трудом погасил вспышку очередного желания подскочить и врезать по самоуверенной физиономии. Ошейник заелозил по коже. — Имеют значение только наши собственные желания. Можешь себе позволить — бери. Нет, значит, просто меняй свои желания. Ну не злись. Иди сюда. Не хочешь, чтобы Юлю тебе дарили, ладно, будешь ее зарабатывать. Учти, ее кормежка всецело на твоей совести. Иди сюда. — Желания? Ты говоришь про желания? Ладно. А я не хочу. Тебя — не хочу. Иди ты… Городецкий резко развернулся и двинулся из гостиной к лестнице на чердак. Действительно, собственные желания прежде всего. А сейчас больше всего Антону хотелось ткнуть Завулона носом в его же собственное дерьмо. Ему надо, чтобы все было по обоюдному согласию и чтобы им восхищались. Так не получит он этого. Никакого обоюдного. Не заслужил. И плевать, что теперь внутри все сворачивается и ежиться от отчаянной, почти истеричной потребности, инстинктивной, пугающей, парализующей волю. Потребности вернуться и вжаться до боли, до хруста костей в его тело, ощутить его жар, желание. К лешему потребность его касаться, ощущать плечом его присутствие. К Сумраку и всем его тварям такую привязанность и зависимость. Вырвать с корнем, и пусть кровоточит. Всё, точка. Только почему же опять так трудно дышать?..