До и после

Хена недолго возился с ошейником. Он к нему не прикасался, хватило простого зрительного контакта. В память он вклинивался мягко, не так болезненно, как обычно делал Завулон. Антон был очень разочарован, когда понял, какое именно воспоминание Хене потребовалось — сцена соития, то, как Завулон доставлял удовольствие, как подчинял и обезоруживал ненавязчивой мимолетной лаской. Антон думал, что Хене куда интереснее их психологическое противостояние, боялся, как бы тот не подцепил пласт воспоминания про Рустама в Дене или как на самом деле Завулон связывался с Гесером. Но нет, старую кошку интересовали лишь плотские удовольствия и то, как на них реагировал Антон. Высказаться по этому поводу Антон не успел, Хена, как и обещал, подтер ему память — что рыться в его мозгах собирался, Антон помнил, а нашел ли что-то — уже нет. — И не смей больше никогда упоминать про моего раба, — зло предостерег Хена, настроение у него отчего-то резко испортилось. — Иначе что? — Иначе… — лицо его резко исказилось, он балансировал на грани смены облика, хищные глаза горели опасным огнем, зубы заострились, — иначе сильно об этом пожалеешь. ** Завулон с трудом отбрехался от бесконечных вопросов и анкет, которые ему подсунули для заполнения якобы по настоянию самого коггнура. Подходя к кабинету Хены он почувствовал, как колыхнуло сумрак — кто-то намеревался перекинуться в сумеречную ипостась. Завулон недовольно рыкнул и с силой распахнул дверь: еще не хватало, чтобы жизни его раба угрожали. Он застал Городецкого и Хену, стоящих впритык, глаза в глаза, и оборотень уже скалил зубы, нависая, подавляя и чуть ли не кидаясь растерзать. Странно, но Городецкий не выказывал испуга или брезгливости, какие были заметны в момент первого перекидывания при нем самого Завулона. И это открытие Завулона неприятно поразило. Кроме того, Городецкий явно был взбудоражен происходящим, и не думал отстраниться, отпрянуть, возмутиться грубой хватке на своем плече. А через ошейник чувствовалось его предательское возбуждение — уж это Завулон научился чуять отлично и давно. Что ж, если его рабу недостает подобного обращения, он его получит в избытке… Не отдавая себе отчета, Завулон метнулся к ним, с единственной дичайшей потребностью — оттащить Городецкого от оборотня, прервать их неуместную идиллию. А если для этого понадобиться, то и сцепиться с Хеной, продрать ему глотку за то, что покусился не на свое и вконец обнаглел. ** Антон едва успел среагировать на кинувшегося к ним Завулона. Тот был в бешенстве, но сумеречные когти вспороли лишь воздух, Хена уклонился, уходя в сумрак. — Нет! — закричал Антон, но было поздно, оба противника уже были вне его зрения и досягаемости. Как произошедшее мог истолковать Завулон, предположить несложно. Все действительно было более чем двусмысленно. Если Хена специально добивался именно такого эффекта, то получил его сполна. Защита на кабинете потрескивала, магия едва выдерживала происходящее в сумраке. Идиотизм какой-то. И хотя Антон не помнил, что именно Хена просматривал в его памяти, но отчего-то нахлынуло такое возбуждение, будто Антона накрыло специфичное заклинание. Вот ведь как не вовремя, если Завулон это заметил, учуял, то дело плохо. Тут даже доказывай, что причина совсем не в оборотне, он не поверит. К счастью, оба довольно быстро вернулись в реальность, и непоправимых повреждений у обоих не было заметно. — Я отвезу вас сейчас в рабский центр, — сказал Хена так, будто все это было частью его плана, даже задыхающийся от злости Завулон. — Уговор есть уговор. - Хена избегал смотреть на Антона, и последний был несказанно рад этому, потому как после возвращения в реальность ошейник как взбесился: транслировал неудовольствие хозяина на полную катушку, сдавливал горло, вибрировал, и Антон боялся представить, что будет, если Завулон заметит особые переглядки Хены со своим рабом. — Вези, — кратко согласился Завулон, пытаясь успокоиться и взять себя в руки.