До и после

Завулон против обыкновения не стал метаться по гостиной, выплескивая таким образом свое раздражение, а как только все покинули комнату отвернулся к окну и вцепился в подоконник так, будто собирался выдрать его прямо с куском прилегающей стены. Сегодня прошлись по его самолюбию очень ощутимо, и если он не сорвется на ком-то, это будет прямо-таки чудом. Все, что Антон сейчас мог — это подойти и присесть на подоконник с краю, выражая молчаливую поддержку. Завулон вдруг резко дернулся, что-то разглядев в сумраке. Собрался в него шагнуть, но Антон поспешно схватил его за плечо, требуя захватить с собой. Третий слой — понял Антон, щурясь на сильном ветру. И сразу стало понятно, что именно задело Завулона: Тигр не торопился уходить, он дразнил Завулона. Легкое мановение руки и на цербере истлел ошейник Завулона. Цербер мимолетно глянул на бывшего хозяина, будто извиняясь и прощаясь, а затем безропотно подставил горло под манипуляции Тигра — тот уничтожал малейшую тень магии, примененную когда-либо Завулоном. И только теперь Антон до конца осознал, какой действительно опасной тварью был этот цербер: без ошейника он почуял свободу и встряхнулся, впитывая сумеречную силу. Он раздался в груди, когти удлинились, глаза полыхнули красным огнем, хвост стал извиваться подобно двуглавой змее. Прямо-таки чудовище из легенд, тварь, для которой сумрак — родная стихия. По шерсти побежали багровые искры. Пес больше не был ручным и покладистым, в нем проснулся хищник. Антон невольно отшатнулся. — Каков хозяин, такова и тварь, — презрительно выплюнул Завулон, задетый этой демонстрацией за живое. Тигр медленно перевел на него взгляд. Повел плечами, встряхиваясь, как совсем недавно сделал цербер. От него разило силой, концентрированной, пугающей. — Ошейники хороши до поры до времени, — рыкнул Тигр. — Пока их кто-нибудь не снимет. Ваш коггнур заигрался. Передай ему эту картинку. Он поймет послание. И вот теперь Тигр ушел по-настоящему, за его исчезающей спиной закрутился вихрем холодный сумеречный воздух. Мелькнул хвост цербера в серой пелене и тоже пропал. Завулон застыл, будто у него разом закончились все силы. Надо было что-то делать, как-то разморозить его, напомнить, что кроме потерь в жизни есть много чего хорошего. Антон тронул Завулона за плечо, напоминая, что задыхается и неплохо бы вернуться в реальность, к теплу. Очень непросто было поймать его взгляд, пробудить в темно-синих, почти черных глазах хоть какой-то намек на живой огонь. Время будто остановилось. Завулон колебался, то ли продираясь сквозь что-то вязкое внутри самого себя, то ли злясь на Антона вопреки логике, но потом все-таки вздрогнул, поежился на промозглом ветру и наконец вышел из сумрака, утягивая за собой и Антона, ухватив за шиворот рубашки. Его пальцы были холодными и грубыми, как бывало когда-то давно. Антон уже отвык от подобного, оказывается. Хватка была раздраженной, а пальцы чужими. Завулон оттолкнул Антона с дороги и вышел из комнаты. ** Антон уже с четверть часа ждал во дворе у машины, солнце беспощадно жарило в спину, хотелось пить, а Завулон и не думал поторопиться. Через час предстояло выступить с речью перед собравшимися в рабском центре, сдержать данное Хене слово. Но после произошедшего Антон забеспокоился, как бы Завулон не передумал и не отменил этот выезд в город. Он мысленно потянулся к связи через ошейник, решив передать свое раздражение и обеспокоенность Завулону, и тем самым намекнуть на неуместность задержки. Оказывается, Завулон успел уже устранить сбой в ошейнике, который устроил Хена в момент договоренности о сбежавших оборотнях. Ошейник искрил от переизбытка магии. Неужели Завулон сейчас ухнул в него поток первого уровня силы? Только в этом случае он так светился бы. Чего Завулон испугался? Или это мера предосторожности против воздействия старейшего оборотня? Антон вздрогнул от внезапной догадки: когда Тигр забирал цербера, он говорил что-то про уровни силы, и тогда так странно прозвучала угроза про мага вне категорий. Что если цербер не стал достаточной оплатой? Потеря силы для Завулона немыслима. Это же сломает его. Антон было собрался отправиться на поиски Завулона и расспросить его об этом, но надобность отпала: тот вышел вместе с Деном из дома и оба выглядели слишком мрачными, чтобы рискнуть задавать вопросы. Чего именно Завулон испугался до такой степени, что там, в сумраке, в его глазах проступила эта странная тоска? Может, намек про ошейник разбередил какую-то старую рану, связанную с коггнуром? Интересно, а сумрак в состоянии перевернуть расстановку сил по своей прихоти? Темных сделать пустышками и рабами, а Светлым разом вернуть всю силу? Антон на миг представил, что их роли с Завулоном поменяются, и сложился пополам от истеричного смеха: картинка рисовалась слишком гротескной. Где-то внутри надоедливо и противно кольнуло: захотелось ощутить свободу подобно церберу, расправить плечи, содрать ненавистный ошейник и… и… до рези в легких, до хрипоты в горле дышать, дышать, дышать и кричать во всю глотку. И чтобы никто не смел ничего приказывать. Ошейник завибрировал и впился в горло. Антон вскинул глаза и наткнулся на колючий взгляд Завулона. Учуял. Безошибочно угадал его настроение и отчаянье. Недовольно поджатые губы не предвещали ничего хорошего. — Садись в машину. Был отдан прямой приказ, которому Антон не смог бы противиться. Понятно: Завулон был задет за живое и мстил. По-мелкому мстил, наслаждаясь проснувшейся к нему ненавистью. Сидел сейчас в машине напротив и наслаждался, впитывал ее, нахмурив брови. И жадно тянул силу отчаянья из Антона, пил бунтарское возмущение по поводу прямого приказа, необходимости в котором не было. Антон ощущал это так же четко, как порою насмешливые мысленные подначивания Завулона, когда тот пытался воспитывать своего «раба». Неужели Тигр настолько болезненно «покусал» Завулона? Если он не выплеснет срочно свое раздражение, то рабскому центру достанется так, что придется разгребать развалины. Антон отчаянно придумывал, как разрядить накал и по-возможности обойтись малыми жертвами, но сжимающийся на горле ошейник мешал мыслительному процессу. Никогда еще дорога в пятнадцать минут не казалась такой длинной и невыносимой. А пальцы, вцепившиеся в волосы и заставившие запрокинуть голову, пальцы на горле, ловящие пульс — тем временем пытались доказать, что все решать только хозяину, только ему и никому больше.