До и после

Гости отбыли, дом затихал. А Антон так и не находил себе места. Казалось бы, даже и сомневаться не приходилось, что Завулон рано или поздно переключит свое внимание на что-то другое, и надеяться было бесполезно. Но отчего-то сейчас внутри всё переворачивалось, и делалось совсем невыносимо. Антон пометался по своей комнате, не выдержал, выскочил в коридор, свесился через перила, пытаясь разглядеть хоть какое-то движение на нижних этажах. Кроме мелкой суеты прислуги ничего было не разобрать. Ошейник чуток вибрировал, но настолько незначительно, будто воспринимался приглушенно, сквозь вату. Мелькнула мысль выразить свое неудовольствие происходящим через связь в ошейнике, и магии хватило бы долбануть нешуточно, но демонстрировать свою слабость не хотелось. Также как и ловить потом ответное злорадство и насмешку. Антон заставил себя вернуться в комнату, бухнулся на кровать и уставился в потолок. Ну развлекается он там сейчас, так то его личное дело. С желаниями рабов он считаться никогда не собирался. И никогда ничего не обещал. И вообще... Отчаянно захотелось сбежать. Куда-нибудь в недосягаемые дали. К Гесеру податься? Тигра подговорить? Самое время явиться за урожаем, Антон и так достаточно долго оттягивал этот момент, просил личного одолжения у сумеречной твари. Ну а чем не плата? Завулон сделал всё от него зависящее, чтобы Антон выжил, а Антон в свою очередь обеспечил ему стабильное положение и приоритет среди прочих Темных в этом пугающем, расползающемся на куски мире. В общем-то они квиты. И если поставить Завулона перед выбором, то он никогда не рискнет своим уровнем силы, лучше уж отдаст Тигру раба, а если понадобится — то и всех своих рабов разом. Так что сейчас самое время откланиваться и уходить красиво. Кстати, об уровне силы… Мелькнула малодушная мысль воспользоваться щедростью Тигра, заявиться сейчас к Завулону, вышвырнуть из его постели нового раба, вцепиться в глотку и хотя бы раз пригрозить: или всё как прежде, или же нет, но тогда лови откат до второго уровня магии. Больно же ударит такой шантаж по самолюбию Завулона, больно, и его выбор тут предсказуем, но тогда… Тогда Антон получит совсем не тот результат, которого хочется. Вампирша права, и они оба, действительно, схожи в некоторых закидонах: никогда не позволяют принуждать себя, даже если приставлен нож к горлу и кажется, что нет выбора. Соблазн был слишком велик, и Антон даже помечтал немного, представляя себе, как в аналогичной ситуации поступил бы сам Завулон. Антон вцепился в ошейник и потянул его прочь, превозмогая боль — казалось, что он душит. Но попытка оказалась безуспешной — неснимаемый ошейник был очень неудобным для всяческих манипуляций. Больше не в силах оставаться на одном месте, Антон поднялся и спустился вниз. Прислуга уже навела порядок и разбрелась по своим комнатам. Один охранник скучающе зевал у входной двери, другой доедал салаты на кухне. ** Завулону было не привыкать к странным прошениям, а также к подношениям, которые таили в себе множество скрытых смыслов. Но сегодняшний вечер побивал все рекорды. Во-первых, ему недвусмысленно намекнули, что наконец-то он на верхушке пирамиды, и даже коггнур не берется в расчет, и рискованные времена требуют столь же рискованных мер. И что все теперь знают, ну или догадываются по крайней мере, что лишний билетик в будущее у Завулона припасен давно, и он может им поделиться. Если очень-очень захочет, разумеется. И сегодняшний дорогой подарок на самом деле преподнесен совсем не заявившимся без спросу мелким недругом, а подан на манер деликатесного блюда кое-кем другим. Тем, кому не по рангу являться на личный поклон. При мысли об этом Завулон довольно потер руки: Кармадон-таки заявил о себе, продемонстрировал, как чутко отслеживает новости и что предлагает пойти на мировую. Он никогда не сделал бы такого шага, если бы ему не подпаливало пятки. Значит, теперь уже не просто горячо, а уже совсем невыносимо. И можно праздновать победу на самом деле. Во-вторых, Кармадон напомнил, что пришло время сведения счетов. Нет, не с коггнуром, и не с особо радеющими ищейками из спецотдела, которые все эти годы неимоверно раздражали, вовсе нет. Просто настал момент опять почистить ряды тех, кого хотелось бы в будущем видеть поблизости. И хотя Кармадон никогда не упускал своей выгоды, был умен и изворотлив, да и в меру расчетлив притом, но он все же имел дурную привычку сжигать мосты за своей спиной, не считаясь с выгодой других. У Завулона на памяти было кое-что, чего он поклялся себе никогда ему не прощать, и такие счеты к Кармадону с каждым столетием всё росли. Потому сегодняшний подарок — а что именно Кармадон надоумил отыскать в хранилищах когда-то утерянный Завулоном металлический напоясник не было сомнения, — казался неудобным и вызывающим. Этот подарок разбередил старую рану и метко ударил по самому слабому месту на сегодняшний день — по одержимости и зависимости. А еще Завулон никогда не простит Кармадону Гесера. Именно его заклятьями удерживали Гесера в подвале, именно он являлся допрашивать и искал ответ на то, на что Пресветлый никогда не ответит. Именно по его приказу подсылались шпионы, а ведьмы подкидывали узелки на изничтожение самого неудобного Кармадону раба. И Завулон даже догадывался о причине такой паранойи по отношению к Городецкому. И все можно было бы понять, и закрыть на это глаза, если бы не одно но: даже когда Кармадон учуял, что пересекает границу личных интересов Завулона, разузнал, что этот самый интерес стабилен и крепок, даже тогда не прекратил своих потуг всё испортить. Не самоустранился, не залег на дно, хотя мог бы, нет, Кармадон бросился вредить в открытую. А теперь надеется откупиться? Когда запахло жаренным, просит не наносить ответный удар? Не дождется. Не теперь, когда Антон потребовал его голову. Антону нужен тот, кто подставил его дочь. И кто Завулон такой, чтобы отказать в подобной просьбе? В просьбе тому, кого Тигр легко и просто, играючи, назначает своим исполняющим. Даже если Завулон и захотел бы продлить агонию Кармадона, оттягивая момент до последнего, и то не рискнул бы. А Завулон именно что не хочет. У него попросили плату — голову, и он сделает это. Хотя новый раб очень даже хорош. И пришелся к месту и ко времени. Чего только стоило вытянувшееся лицо Антона, его лихорадочные глаза, его съежившийся вид. С Городецким всегда так: не ломается, не гнется, но вспыхивает — редко да метко. И если уж горит, то ничем не затушишь, остается лишь дотлевать рядом. И стоило бы испугаться, что теперь не возникало никакого позыва отойти в сторону и не подставляться под его искры. Привычка, наверно. Банальная привычка осознания, что все равно бесполезно -- неминуемо ведь накроет, не убежать, не скрыться. Раб стоял перед сидящим в кресле Завулоном и не рисковал отвлекать его от мыслей. Сколько он так уже стоял? Четверть часа? Больше? И ведь ни тени нетерпения или же раздражения. Хорошо вымуштрованный, умный раб, знающий себе цену. Ему нет необходимости производить впечатление, хватило лишь пары минут под звуки давно забытой Завулоном мелодии. — Подойди, — велел ему Завулон. Тот приблизился, чуть хромая. И опять смотрел в пол, будто рисунок ковра был куда занимательнее всего остального. — Расскажи о себе. Голос у раба был ровный, никаких переживаний или волнений, будто вел рассказ о ком-то другом, не о себе. Чудом выжил в Итоговый день, целители штопали его чуть ли ни по кускам, долгая реабилитация. Первый хозяин его быстро перепродал ради простой выгоды. Второй не видел в нем особой ценности, но не притеснял, затем кому-то проспорил. Всё это раб рассказывал монотонно, да так, как хотелось бы это слышать хозяину, а то есть без заострений на истинных причинах происходящих конфликтов. У третьего хозяина выторговывали его долго, напоследок тот даже попытался изувечить, чтобы больше не возникло желания за него платить. Повезло, что нашелся врачеватель, любопытства ради попробовавший собрать кость из осколков. Заканчивая рассказ, раб принес извинения за свою увечность. Что ж, Завулон мог бы поздравить себя с таким приобретением — покладистым и дальновидным. Но что-то подсказывало, что на самом деле Завулону достался крепкий орешек, со своими заскоками и странностями. Впрочем, у любой красивой, неповторимой вещи всегда имеются заскоки. В этом главный смак. Завулон протянул руку, и, ухватив за пояс шелковых штанов, притянул раба вплотную к себе. Тот наконец соизволил глянуть в глаза, при этом никак не сопротивляясь. Взгляд был равнодушный, пустой. Так смотрят и позволяют себя касаться лишь когда от всего тошнит и терпят лишь по необходимости. В другой ситуации Завулон не успокоился бы, пока не вытравил бы это из него, не заместил на что-то более приемлемое, приятное ему самому. Но сейчас привкус от подарка был горьким. Еще и потому что он напоминал того, кого не вернуть никакими заклинаниями, никакими жертвами сумраку. Старая боль от утраты пульсировала где-то внутри, разъедая и заставляя вспоминать, как же он стар, и как все надоело. Завулон провел пальцами по бедру, сминая ткань, по впалому животу, задевая золотые монетки в бахроме отделки. Хотелось выбить стон или хотя бы напряженный вздох, но раб в его руках был слишком податлив и терпелив. Слишком. Как безвольная кукла. Именно такими и должны быть рабы — безропотно подчиняться и терпеть всё, абсолютно всё. Завулон даже оцарапал ему грудь проступившими сумеречными когтями, чтобы проверить, появится ли какая-то реакция на боль. Только чуть расширившиеся зрачки — да и всё. Слишком скучно. — Сними, — велел он, потянув край металлического напоясника, медные пластины с шумерскими письменами мелодично при этом звякнули. — Это не твоё. Раб, не совсем понимая, замялся, не желая избавляться от той единственной одежды, что скрывала его бедра и ноги. Медная цепь с колокольчиками на левой щиколотке издала переливчатый звон. Завулон когтями срезал веревочные петли, что крепили напоясник к широкому поясу шаровар, отложил его в сторону. Полюбовался на складную фигуру раба. — Повернись. Позвонки проступали под светлой кожей, вести по ним ладонью было приятно. — Станцуй для меня, — велел Завулон, отпуская раба и отталкивая от себя. Он откинулся на спинку кресла, собираясь насладиться зрелищем и погрузиться в воспоминания, которые давно уже гнал от себя. Но сейчас эти воспоминания казались важными. Важными хотя бы потому, что Кармадон совершил промах — он не просчитал, что Завулону до сих пор больно, и что потерю не возместить. Замена, даже столь великолепная, которая одним лишь изгибом бедра и кружением в свете свечей может свести с ума кого угодно, даже такая замена — недостаточна. И за этот промах, за вновь всколыхнувшуюся боль Кармадон тоже ответит. Непременно.