До и после

День заканчивался, а Завулона все еще где-то носило. Письмо Антона быстро достигло адресата, и новости расползлись по городу. Кто-то удивлялся, кто-то возмущался и спекулировал на теме возмутительной вседозволенности наместника, и даже на рабском радио промелькнуло известие, что в моду входит рассылка с «прощениями», и вроде кто-то из хозяев уже щегольнул снисхождением к провинившимся, и у спецотдела выкупили парочку рабов с несерьезными провинностями, и все благодаря этим самым письменным рассылкам. В общем, всё, что изволил делать наместник, тут же подвергалось скепсису, осуждению, но и странному, слепому подражательству. Это было странно, приятно и завораживало. В любой момент можно было сделать «вброс», написать провокационное сообщение, выслать официальный бланк — и завертелось бы, заработало бы так, как это было нужно самому Антону. Да хоть обманчиво сообщить, что Завулон снял-таки ошейник со своего раба, и общественность тут же отреагировала бы, и даже Завулон уже ничего не смог бы сделать — пришлось или это проделать, или открыто признать, что противозаконно подпустил своего раба до всех уровней доступа информации и управления. Завулон отлично научил Антона манипулировать, брать на шантаж и использовать любую ситуацию к своей же выгоде, и вопрос в том, верит ли он сейчас, что Антон способен действовать совсем уж беспринципно. И что самое смешное и болезненное, Антон не сомневался, что Завулон, будучи на его месте, именно это и провернул бы, и его совесть даже не встрепенулась бы. Избавиться от ошейника, глотнуть свободы — что может быть желаннее? И пусть ненадолго, лишь на пару часов, потому как затем непременно отыскался бы способ навеки отправить Антона в сумрак — так зато умиралось бы не рабом, и наверняка не пустышкой. Минутное помешательство было настолько заманчивым и будто бы долгожданным — что Антон даже успел сформулировать в мыслях информационное послание и потянулся к клавиатуре, когда вспомнился взгляд. Всего один пронзительный взгляд, когда Завулон заметил, как Антон рассматривал его рисунок. И воспоминания о том остром мгновении, когда будто бы босыми ногами по осколкам вековых вымерзших звезд и хватаешь онемевшими губами ледяной воздух, хватило, чтобы очнуться и взять себя в руки. Это не было страхом перед неминуемым наказанием, и не было излишне трезвым пониманием бессмысленности трепыхаться. Нет, это было чем-то живым, пульсирующим, как артерия под пальцами, и принадлежащим лишь Антону и никому больше. Когда-то давно, очень-очень давно, казалось, что в прошлой жизни, Антону кто сказал: «Если сил больше не остается ни на что — танцуй, даже когда по углям и обугленным останкам прошлой жизни — всё равно танцуй». Антон уже не помнил, кто это сказал и по какому поводу, и он тогда совсем не понял смысла, но теперь каждое слово прочувствовалось на собственной шкуре. Может, Завулон потому и подвел целую философию под свою жизнь-как-танец именно по той же причине — не осталось у него ничего, кроме собственных желаний. Кроме собственного понимания, что есть красиво и жизнеутверждающе. Ладно, по углям — так по углям. Даже если это в ошейнике. — Его уже и ненавидеть даже не получается, — сказал Антон, адресуя эту реплику тишине в его кабинете. Тишина была согласна. По крайней мере, спорить не рискнула. Ненавидеть Завулона не выходило, зато злиться — запросто: он не только не позвонил и не упрекнул, что раб отослал непозволительное послание, но даже и не соизволил выказать свое неудовольствие через ошейник. Антон ждал любой реакции, но не такого безразличия. Наверно, все-таки стоило объявить всему свету, что наместник снял с Городецкого ошейник — тогда точно примчался бы домой. А еще Катрин от нечего делать проболталась, что Завулон как-то вышел на Арину. Никто не мог вычислить старую перечницу, а тут, видать, Завулону настолько приспичило, что по каким-то своим каналам он ее выследил. Антон выскочил из кабинета, будто ступни жгло раскаленным железом или же кто-то преследовал и требовал одуматься и воплотить задуманную месть. Он побродил по коридорам, посоображал, и пришел к выводу, что накануне Завулон не просто так тайком общался с Гесером через ученическую связь, голова ведь до сих пор болела, значит, он выпытывал информацию именно про Арину. И про рисунок. Может, уточнял, знает ли наставник какой-то редкий способ отследить вещь ученика по остаткам крови? Антон не удивился бы, если Завулон выуживал именно такую информацию, потому что Катрин косвенно подтвердила его планы выследить кого-то сильного. Но, по ее словам, что-то пошло не так, и то ли ведьмы постарались и выставили серьезную блокировку на отслеживание, то ли еще что, но даже церберы не смогли взять след. И Катрин тоже не чуяла следа крови, что странно, потому как в подобном она мастер, и мало кто ее переплюнул бы. Сумерки сгущались, и на Антона напала полнейшая тоска. Игнорируют, значит? Ни звонка, ни какой-либо весточки через вернувшихся охранников. Рука потянулась к телефону, но Антон все-таки передумал: Завулон не мог не чувствовать через ошейник нервозность своего раба, значит, умышленно игнорировал — показательно. Ладно, если проверять дозволенные границы — так проверять до конца, и по углям, да. Антон начал с чего попроще: вернулся в кабинет, выудил из бара самую драгоценную для Завулона бутыль, на которой, он знал, были чары отслеживания. Вермут, к слову, хотя и старый, оказался так себе по вкусу. Разбитые три стакана из венского стекла, которые теперь вряд ли удастся восстановить заклинанием, ничуть не украсили пол кабинета, равно как и потеки подарочного портвейна на стенах. Ошейник в какой-то момент вроде как на миг встрепенулся, но потом опять затих. Ладно. Ладно… Антон пошарил в папках с секретными документами, подергал и выдвинул ящики стола — и опять все безрезультатно. Мелькнула мысль разбить окно и попробовать пройтись по наружному подоконнику — но тогда точно примчится вампирша и оторвет башку, потому пришлось отказаться от подобной затеи — лишние свидетели истерики Антона были ни к чему. Он даже выбрался в холл первого этажа, побродил среди прислуги, зажал в углу симпатичную ведьмочку, поцеловал — чем неимоверно ее напугал и за что справедливо огреб пощечину и царапины на скулу от острых ногтей. Ошейник не среагировал даже на лечебную магию — царапины так и остались досаждать противным зудом. Антон прошел в сад проверить, не завели ли нового вампира-садовника. Ну а чем не вариант? Завулону можно, а ему нельзя? Может хоть так забудется внезапное осознание, что давно уже не ненависть, и даже не неприязнь, а скорее наоборот… И потому особо остро хотелось увидеть именно сейчас, в это самое мгновение в глазах Завулона и злость, и возмущение и ненависть — вот чтобы просто увериться, что оно всё не взаимно. Хотя тот злосчастный рисунок с беззащитно запрокинутой шеей всё всплывал в памяти и всплывал… Антон слабо представлял, чего добьется, разозлив Завулона до предела. Но хотелось именно этого, а раз хотелось, зачем же себе отказывать? Танцевать… Танцевать. Тянуться ко всему, что запрещено. Доступ у Антона имелся ко всему, кроме сейфа Завулона. Сейфа с мощной и опасной защитой, к нему не рискнул бы прикоснуться даже Ден. Но у Антона защитный амулет в ошейнике заряжен под завязку. Катрин подтвердила, просканировав и заявив, будто Завулон не просто так переживает за своего раба и подстраховывается. Значит, большую часть вреда при покушении на сейф ошейник обязательно обезвредит. Ну, долбанет по Антону малость, так не убьет же. И Завулон такое точно учует, проигнорировать не сможет, и заодно можно будет пошарить по всем полкам и выяснить до конца, что за сокровища хранятся в недрах древнего сейфа. И пояс с монетами, который Завулон сразу же туда припрятал, можно будет пощупать, и если повезет, то Завулон явится не сразу, и будет время считать следы когда-то примененных к нему заклинаний. А как именно колдовал над ним Завулон — было безумно интересно. Такие следы порою скажут намного больше точных отслеживаний и расспросов. Антон смотрел на сейф. Сейф, казалось, смотрел на него. Ошейник очнулся и предупреждающе заелозил — учуял угрозу хозяину, ну или его имуществу. Прикасаться к дверце было страшно. Но коньяк в бутылке был уже на дне, а осторожность куда-то испарилась напрочь. Первый удар ошейник выдержал на ура. Только чуть пахнуло опаленными волосами на челке. И горло слишком сдавило от ошейника. Код ввода Антон запомнил прошлым утром, когда Завулон вынимал амулеты, и с тех пор он не изменился. Вторая волна магии уже заставила покачнуться и ухватиться за стену. Защита кабинета тонко звякнула, но стихла. Изнутри сейфа пахнуло сыростью и слежалыми бумагами. То ли Завулон для антуража этот запах наколдовал, то ли просто «стащил» законсервированный из какой-то инквизиторской библиотеки. Он тот еще выпендрежник и эстет, обожает всякие мелочи для собственного удовольствия. Антон на его месте лучше уж запах морского бриза привязал бы или еще что. Всё приятнее. А вот залезть в папку с секретными документами, заштампованными сумеречными печатями со всех сторон, не вышло — по Антону ударило защитным блоком так, что отбросило назад и хорошо так приложило лопатками о противоположную стену. Перед глазами еще не все звездочки отсверкали-погасли, как в воздухе мазнуло ртутным порталом, и оттуда вышагнул очень недовольный Завулон. По кабинету прокатил треск защитного контура — видать, стоял запрет на любые порталы, но теперь Завулону пришлось прямо на ходу все переколдовывать. — Что ты творишь? Антон, морщась, поднялся. Нарочито медленно отряхнулся, стараясь не демонстрировать, как рад такой предсказуемости своего хозяина. И ошейник ожил уже совсем правильно: заелозил по коже, царапая, наказывая… ** День выдался непростым, а к концу так вообще неимоверно утомительным. Завулона раздражало все: тупость магов из спецотдела; постоянные звонки от осведомителей; фото, которые непрестанно слал Хена, доказывая разболтавшуюся дисциплину пустышек; и даже рецепт зелья, присланный Ариной по его же просьбе. Казалось бы, раз сам заварил такую кашу, раз захотелось голову врага да прямо на блюде, так радуйся, что дело движется к победоносному концу. Но нет, хотелось лишь тишины и стабильности, и чтобы из дома ни ногой, и работы поменьше. Все пытались напоследок урвать себе побольше да послаще, а вот Завулону, что странно, хотелось порядка и всяческих ограничений — ну вот чтобы изыскивать возможность их нарушать или иметь право игнорировать. И чтобы Гесер стоял над душой, и едко комментировал, и мог оценить красоту и остроумность игры. И чтобы Антон понимал что да почему, иногда задавал вопросы, недовольно качал головой, да так, как только он умеет, и чуть слышно вздыхал. Любая игра без свидетелей — ничто. Всякому гению нужна толпа. И желательно — восхищенная. И Завулон больше всего скучал именно по этому. К вечеру все переговоры и выуживание нужной информации настолько измотали, что Завулон был готов кого-нибудь покусать. И даже были планы сорваться на Хене или же в лечебницу съездить и приструнить расслабившуюся там охрану из нежити, но Городецкий перетянул одеяло на себя. Какое-то время удавалось игнорировать сигналы из дома, тем более, что все они были пустяковыми, но затем часть силы кануло как в бездонный колодец, и сработала защита на сейфе. Велев Дену отсиживаться в засаде и отслеживать любого, кто клюнет на наживку в виде редкого ингредиента, не существующего в природе вот уже сто лет, Завулон в дурном предчувствии шагнул в портал. А дома сплошные сюрпризы — кабинет чуть ли не в щепки, покрытая копотью стена, местами оплавленный сейф и Городецкий на полу, задыхающийся из-за ошейника. Прямо хоть картину маслом рисуй: идиотизм в действии. Или же памятник ставь непроходимой тупости. Сколько там раз Завулон уже проклинал день, когда решил завести себе раба? Именно такого раба? Амулет в ошейнике оказался выгоревшим подчистую, это стало видно сразу, даже в сумрак шагать не пришлось. Жаль затраченных усилий, жаль. А Городецкий поднялся, тряхнул головой и лишь смотрит так, что сил никаких нет. Завулон ругнулся и огляделся — бунт? С чего бы? — Ты хоть знаешь, от чего меня отвлек? Если из-за ерунды — убью. — Из-под очередной ведьмочки? Так другую найдешь… Городецкий, пошатываясь, обошел его и нагло полез в сейф, выуживая папку с документами. Разложил на столе, засыпанном сажей. — Список личных рабов… так… посмотрим… А здесь несколько раз перепроданных. Занятно. Завулон, немного придя в себя, ухватил Антона за шиворот и встряхнул. — Что происходит? Зачем тебе понадобился мой сейф? — Так запрети мне. Прикажи, — заявил гадёныш и предпринял попытку вывернуться. Завулон зачарованно разглядывал ауру, полыхающую, словно пожар. Отметил красный отпечаток женской пятерни на скуле — как занятно. И было бы смешно, если бы не так пугающе. Вот она истерика, срыв, которого не последовало еще полгода назад. Городецкий, слетевший с катушек — это же катастрофа, его даже Тигр ведь не утихомирит. Антон все-таки вывернулся и опять перелистывал списки рабов из лечебницы. — Здесь нет нового имени. — Чьего? — не понял Завулон, набирая номер Хены и давая краткое распоряжение по поимке добычи, которую самому уже не суждено отловить. — Подаренного. Вчерашнего. Внести не успел? Завулон подошел и раздраженно вырвал папку, отбросил ее на край стола. — С чего вдруг такой интерес? — А может я за добычей? — сказал Антон, разом приблизившись и глядя в упор. — Имею такое право. Тигра, вон, можешь спросить — имею. — Решил поиграть в опасную тварь? Позлить меня? — Антон дернулся, значит, Завулон угадал. Лишь бы просто обида, а не срыв. У Завулона почти все обереги были израсходованы, а ошейник теперь уже не слишком сдерживающий фактор — Городецкий умудрился спалить амулет за пару секунд. И теперь не понятно кому достанется больше, если Антон решит зачерпнуть побольше магии прямо из магических щитов Завулона. Как не вовремя… как все не вовремя… Впрочем, с Городецким всегда так, чему тут удивляться. — Так что предпочитаешь? — спросил Антон. — Лишиться сразу всех рабов или все-таки силы? Завулон ощутил, как легко, почти невесомо коснулся он его магии, но пока не торопился тянуть, как раньше. И голода его особого не чувствовалось, как раньше. Силен стал, опасен. — Учти, что пилишь сук, на котором сидишь. Понизишь один мой уровень, самому же станет проблемнее паразитировать. Последний год живешь только благодаря моей подпитке. А собрать урожай сможешь лишь однажды. Подарок Тигра ведь одноразовый? Антон одобрительно хмыкнул. Понравилось, что не удалось напугать. А напугать ведь никогда не получится. Антону — никогда. Просто потому как, всё что хотел получить — уже получил. Как и почему, Завулон и сам не смог бы объяснить. Сам захотел и отдал. Сначала изучил, узнал, что может захотеть — и отдал добровольно. Вот и голову персонального врага скоро на блюде отдаст, даже не пожалеет. Если, конечно, Антон своим неуместным срывом не испортил все дело, портал ведь мог и спугнуть того, кто шел в ловушку. Но Завулон так спешил домой, что даже не подумал об этом. — Значит, придется забрать рабов. Заберу твоего танцора. И остальных. А ты ведь его даже не попробовал. Что ж так? Раньше ты не откладывал удовольствия на потом… Стареешь? — Антон опять приблизился, и глаза сверкали, хоть зажмуривайся или, наоборот, смотреть и смотреть и вести пальцами, чувствовать подрагивающие ресницы, ощущать кровь под подушечками от царапин на скуле. Или расцарапать сильнее? И языком?.. Антон захрипел — ошейник сжался на горле, и Завулон не смог сдержать смеха. — Ты не сможешь сделать ничего, что ошейник расценит как угрозу хозяину. — Лишить тебя раба, которого так и не оттрахал — не угроза. Лишить всех рабов разом. И Тигр потом придет еще раз за урожаем… — Месть? В твоем ли это стиле, Городецкий? — Плевать, — рыкнул он, оттесняя к столу. — Не ты ли говорил, чтобы брать все, что нравится? Просто брать, потому что хочется? — Тебе настолько приглянулся подаренный раб? Мог бы просто сказать, может и одолжил бы ненадолго. И вот тут Антон совсем сорвался, потянул силу — на этот раз знакомо, по-свойски, готовясь воспользоваться то ли прессом силы, то ли стихийным выбросом… Зря все-таки Завулон так сострил, не рассчитал, что ему такое предложение может не понравиться. Сила с обеих сторон схлестнулась, защитный контур кабинета зазвенел. Оставалось рассчитывать лишь на ловкость, не на магию, и в итоге Антон-таки задергался под ним, на столе, грубо прижатый к столешнице. — Ну чего тебе еще не хватает, Городецкий? Ведь вроде отдал тебе уже всё, что сам имел. Неужели ещё мало? — Мало, — выдавил тот куда-то в стол. Но вырываться перестал. — Словами объяснить не пробовал? Ты удивишься, узнав, как много можно добиться всего лишь воспользовавшись словами. — Ученый уже. Тобою ученный. Завулон выпустил его наконец, грубо отталкивая прочь. В схватке порвался пиджак. Хороший пиджак, а магией его восстанавливать глупость, бессмысленно, память же останется. Но Антон не остался в долгу и теперь уже он грубо притиснул Завулона к стене, дорывая рукав пиджака до огромной прорехи. Затем еще и за рубашку принялся, вымещая свою злость. Завулон не мешал, следя с насмешкой, чем все закончится. По идее, скоро должен выдохнуться, магия, что он тянул на исходе, — запас ведь не бесконечный, у Завулона самого уже, вон, голова кружится от ее нехватки. Но Антон оказался изобретательнее и перехватил за галстук так, что удавка имитировала его собственный ошейник. Завулон дернулся, пытаясь помешать, но безрезультатно. Впрочем, ощущение было таким новым и неожиданным, что он решил позволить рабу немного понаглеть. А уж когда губы прошлись прямо под нижней кромкой шелкового галстука, а язык жарко лизнул, так вообще все мысли куда-то делись. Антон сошел с ума: он точно повторял его собственные привычки, его движения пальцев и губ у него на ошейнике. Дразнил? Пугал? Наказывал? Завулон поймал его расфокусированный взгляд и понял — не шутит, а на пределе срыва. Но уже не опасного срыва, того, который легко перевести в более приятное занятие. Если, конечно, удастся вырваться и перенять инициативу. — Не будет у тебя других рабов, понял? — выдохнул Антон в ухо. — Никого кроме меня не будет. Вообще не будет. — И кто мне запретит? — Убью, — еще более сбивчиво выдохнул тот, добираясь до ремня на брюках. — Замучаю так, что будешь не в силах вообще на кого-то смотреть… Завулон попытался мягко отстраниться, раздумывая, что стол — не самое удобное место для подобных игр, да и Антону не особо нравится, но тащить его в спальню сейчас… А отстраниться-то не вышло — тот держал крепко и жадно дышал в живот, левой рукой все еще удерживая за петлю галстука. — Ты меня еще свяжи, — усмехнулся Завулон. — И если выпьешь все силы, я потом с тебя шкуру спущу, амулетов, восстанавливающих магию, почти не осталось. Твоими стараниями-то, — он осуждающе глянул на оплавленный сейф, но гаденыш, казалось, не испытывал никакого раскаяния. — Пояс верности наколдую. Остатками силы, — съязвил Антон. — Пообещай мне. Что именно, Завулон не стал спрашивать из упрямства, медленно и осторожно перемещаясь по стене в сторону стола, в нижнем ящике был полуразряженный амулет — как раз хватит облагоразумить слетевшего с катушек и слишком распоясавшегося раба. — Пообещай, — велел Антон таким тоном, что любой на месте Завулона сделал бы что угодно — вот ведь силен стал, словами не передать. — Что больше ни на кого даже не взглянешь. И никакой урожай собирать больше не придется. — Ты неверно играешь, — сказал Завулон, потянув его за волосы вверх, не позволив коснуться губами своего члена. Потому как иначе уже не захотелось бы его останавливать никогда, и пообещал бы что угодно, поклялся бы даже, если тот потребовал, да все что угодно, лишь бы не останавливался. — Неверно играешь, Антон. Если уж приказываешь и запугиваешь, то просить — это уже лишнее. Настрой сбиваешь. Глаза Антона сверкнули магией, — и где только придержал резерв силы? — и он сразу придавил прессом, да так, что даже дышать стало сложно, до амулета в ящике теперь точно не дотянуться. — Люблю тебя, — выдохнул Антон еле слышно в ухо, вырываясь из пальцев, оставляя волосы в них, и даже не морщась от боли. — И не могу больше. Доволен? Завулон как стоял, так и замер, хотя кокон силы все равно не позволял особо пошевелиться. Дышалось все еще с трудом. — Повтори, — велел Завулон. — Это прямой приказ, ты сам хоть понимаешь? — возмутился тот. И поморщился от вибрации ошейника. — Повтори. Антон тяжело вздохнул, снимая воздействие своего пресса и утыкаясь губами куда-то ему в ключицу. — Я сегодня понял, что слишком жадный. И готов убить любого. — Повтори, — опять велел Завулон, чувствуя себя как-то странно. Жадность затапливала и его. — Приказываю: повтори! Антон глянул снизу вверх, перехватывая пальцами свой сжимающийся ошейник, потому как тот наказывал за промедление, и наконец выпуская галстук Завулона. — Люблю. И это всё ты виноват. Целовать его было остро, сладко, до соленого привкуса крови от торопливых и неосторожных зубов. Подчиняться его языку было приятно, жарко, но мало, мало — мучительно мало. А потом руки Антона скользнули ниже, и стол удобно подвернулся, а за галстук дернули снова. И он снова наглел, и цеплялся так, будто угрожал — не отпустит, ни сейчас, ни потом. И оставлял отпечатки пальцев на шее, на бедре, на колене… И всё, что оставалось, чтобы ответить на это отчаянное признание — это позволить ему, абсолютно всё позволить, и распалять сильнее, покусывая, подгоняя, и ловить губами его сбивчивое дыхание… И в самый пик дернуть его в сумрак, и ухватить за крыло, вызвав шипение, ласкающее слух. А затем, добившись своего, — жадно выгибаться и подставлять шею. Так же подставлять под губы и зубы, как когда-то это делал сам Антон. И казалось, что всё перевернулось с ног на голову. И это завораживало. И немного пугало. Но сил отказаться не было. И лишь шелковистые перья под пальцами, и горячий язык, и жар, затапливающий сознание, и чужая сила — которая вроде твоя, но другая. И шелест по сумраку будто эхо — шелест отголоска того самого неожиданного и столь долгожданного «люблю»… И запоздалое понимание, что твой прямой приказ еще аукнется. Непременно аукнется…