До и после

Городецкий ожидал, что его начнут сразу мучить: долго и беспощадно; демонстрировать, кто здесь хозяин, а кому следует безропотно подчиняться. Но вместо этого Завулон деловито принялся исследовать новый ошейник, прилаживать его к шее Антона, экспериментировать с застежками-блокираторами, попутно поясняя, чем плох стандартный ошейник и как непрактичны его степени воздействия. — Тебе ведь уже приходилось иметь дело с Котом Шредингера? Артефакт тонко улавливает не только желание и готовность объекта использовать магию, но и умеет предугадывать возможные движения к этому в будущем. Занятная горжетка, верно? Так вот, этот ошейник, — Завулон мгновение любовался тонкими изогнутыми пластинками металлического сетчатого кольца, — почти столь же разумен. Он настроен на мою магию, улавливает каждое мое желание и потребность. Он таков, каким в итоге придется стать и тебе — чутким и отзывчивым, умеющим предугадывать и желающим во всем мне угодить. Если вы не найдете друг с другом общего языка, будет жаль. Эти ошейники имеют жесткую волю, такими их зачаровали, и в случае конфликта интересов погибает слабейший, а то есть тот, кто не облечен магией. Так что тебе в этом случае не позавидуешь, Городецкий. Антон хотел уже съехидничать, что Завулон поет дифирамбы неодушевленному предмету, когда ошейник в руках Всетемнейшего чуть дрогнул, изогнулся, причем, вовсе не под воздействием магии. Антон в ужасе отпрянул, когда Завулон решил защелкнуть эту штуковину у него на шее. Но был жестко схвачен за волосы у затылка, притянут обратно и усажен на пол. — Лучше тебе не дергаться, пока я его настраиваю. Любое твое сопротивление ошейник воспримет как неподчинение хозяину, и кто знает, чем все может закончиться. *** Подгонка ошейника длилась долго и была довольно болезненной. Антон, привыкший ничему не удивляться, несколько раз опасливо застывал, не смея даже дышать, когда эксперименты Завулона грозили то сломать ему шею, то разрезать горло и вогнать металлические шипы до самых позвонков. — Обратил внимание, какой он легкий? Практически невесомый, — Завулон восхищенно погладил тонкие чешуйки поверх кожи Городецкого. — Но очень прочный. Гораздо прочнее тебя. Не забывай про это. Зачарованный металл был теплый, будто живой, и Антона передернуло. — Ничего, привыкнешь, — заверил Завулон. — Ко всему можно привыкнуть. Было бы желание. А ты ведь желаешь меня порадовать, верно? — его насмешливый взгляд провоцировал. Но Антона настолько измотала эта подгонка, что возражать не было сил. — Что ж, проверим, как это работает. Антон напрягся. — Ты знаешь, как рабы должны обращаться к своему хозяину. Ты знаешь, что любое желание хозяина — закон для раба. Даже если я прикажу, чтобы ты ползал по потолку, ты должен будешь приложить все возможные усилия, исполняя это. Понятно? Антон промолчал. — Отвечай. — Да. Повисла пауза. — Стоп. Так не пойдет. Ошейник чуть дрогнул, плотнее стягивая шею. Антон судорожно сглотнул. — Отвечай как положено, — жестко приказал Завулон. — Понятно, мой… — Антон снова сглотнул, не в силах произнести слово «господин». Будь на месте Завулона кто-то другой, он сказал бы все, что от него требовалось, легко и даже не задумываясь. Он — раб, хотя и не по своей воле, победители желают поиграть во всемогущество, так пусть наслаждаются и играют. Спорить с зарвавшимися идиотами нет смысла. Но почему-то, глядя в глаза Завулону, не получалось произнести слова бездумно и походя, поскорее, лишь бы от тебя отстали. Антон будто чувствовал, что своими словами будет вынужден признать право Завулона распоряжаться и владеть им. Ясное дело, от желания Антона ничего не зависело, но иррациональный страх парализовал язык. Городецкий отвел глаза, стряхивая с себя наваждение. Чего от него хочет Завулон? К чему эта бессмысленная пытка? — Договаривай. Ошейник еще плотнее сжался, вдохи давались с трудом. Кожу жгло и покалывало. — Мне понятно. Я… буду прилагать усилия, — выдавил Антон. — Смотри мне в глаза, раб. Антон ощутил, как ошейник вынуждает его подчиняться. Против желания голова поднялась, и он уставился на Завулона. В темно-синих, сейчас почти черных, глазах была жесткость. Беспощадная, подавляющая, полная нетерпения и сладостного предвкушения — колючая жесткость. — Скажи это. — Я… я буду прилагать усилия, мой… Глаза Завулона опасно блеснули, когда он не дождался окончания фразы. Антон подумал, что если ошейник сожмется еще сильнее на его горле, то он будет просто не в состоянии вообще хоть что-то произнести. Это было бы очень не предусмотрительно со стороны того, кто сейчас проводил дрессировку своей игрушки. Антон не сомневался, что забавляет и веселит Завулона, что понадобился ему только затем, чтобы поразвлечься на досуге. И оставалось надеяться, что Завулону эта игра очень быстро наскучит. Потому что если нет… Если нет, то Антон долго не выдержит. Свихнется. А хуже безумия разве что только каждодневные пытки в застенках Инквизиции. Завулон склонился и приблизил свое лицо почти вплотную. — Ты ведь не дурак, Городецкий. И фантазия у тебя достаточно развита, чтобы вообразить, какими методами я могу вбивать в тебя послушание и исполнительность. Но давай мы пойдем путем наименьшего сопротивления? Мне это обеспечит легкость, тебе — меньшие мучения. Ты ведь знаешь, со мной лучше договориться полюбовно, чем пытаться открыто воевать, — его голос был вкрадчивым, опасно бархатистым, почти доверительным, но взгляд не предвещал ничего хорошего. Антон хотел отодвинуться и… не смог. Отвести глаза — тоже. Ошейник вибрировал, передавая гнев Завулона. — Неужели мне придется объяснять тебе очевидное? Вколачивать послушание на уровне инстинктов? У тебя нет выбора. У тебя сейчас вообще ничего нет. Ты — раб, никто, пустышка. Даже будучи магом ты ничего из себя особенного не представлял, сила твоя была заимствованная, пустая, данная случаем и Фуараном. Будучи учеником Гесера ты никогда не оправдывал его ожиданий. Ты был проигрышным билетом в любой партии, — Антон вскинулся, желая опровергнуть несправедливые обвинения, но не получилось сказать ни слова, ошейник не позволил этого. — Тебе много раз выпадал шанс что-то изменить, но каждый раз ты упускал его, равнодушно глядя в спину удаче. Ты даже дочь воспитать не смог как положено, преподнес ее Гесеру на тарелочке с голубой каемочкой. Самоустранился, позволяя Абсолютной творить все, что ей вздумается. И сейчас ты не более чем пустышка. Если я пожелаю, у тебя не будет даже имени. Просто мой раб, и ничего больше. Без магии ты ни на что не способен. Теперь я, и только я буду решать: дышать тебе или нет, как и куда идти, стоять, сидеть или ползать… — Завулон еще что-то говорил, но Антон только потрясенно смотрел, как шевелятся его губы, не улавливая смысла. Это неправда. Завулон специально провоцирует его. Он хочет убедить его в том, чего на самом деле не было. До этого момента Антон считал, что уже ничто не сможет шокировать его. Но как же больно оказалось слышать эти слова. Пустышка. И Завулон прав хотя бы в одном: Антона не было в Москве, когда случился Итоговый день. А ведь он должен был почувствовать! Предугадать. Он обязан был уберечь Надю. Он должен был оборонять офис Ночного Дозора, когда на него напали Темные, как сделали это Семен, Медведь и Лас. Как можно было не предвидеть такой катастрофы? Антон задыхался. Его трясло. И вовсе не из-за воздействия ошейника. В нем прорвало наконец плотину отчаянья, вырвались из-под контроля сомнения, которые все это время Антон давил в себе. Это было невыносимо. Действительно, какой он высший, если не смог уберечь даже собственную семью? Какой он Светлый, если спокойно смотрит на то, что делают с его собратьями? Если все, к чему свелось теперь его существование — это потребность выжить, то чем он лучше бездумного паразита синего мха?.. Антон привычно потянулся к тени, но не затем чтобы зачерпнуть силу из Сумрака, как делал обычно, а, наоборот, чтобы влиться в него, раствориться без остатка… Нет смысла ни в чем… нет причин бороться… Тень не поддалась. А в следующее мгновение его жестко встряхнули за шиворот. — Молодец, — сказал Завулон, — ты так легко поддаешься внушению. Придется и это из тебя насильно выкорчевывать. Но сейчас эффект тот, что нужен, — он коснулся ошейника, меняя настройки. — Активация на попытку развоплощения сработала правильно. Теперь при любой твоей попытке причинить самому себе вред, что по старой привычке, что с помощью посторонних предметов — ошейник будет это блокировать. Ты мне слишком дорого обошелся, чтобы позволить тебе все испортить. Теперь только я буду решать: жить тебе или умереть. Ты моя собственность. Смирись уже. Антон опустошенно смотрел в пол перед собой. Завулон воспользовался силой внушения, чтобы убедить его в собственной никчемности. Легко, без особого нажима заставил поверить, что Антон Городецкий — это ничтожество, не представляющее никакой ценности и всем портящее жизнь. Во что он заставит его поверить в следующий раз? Его, не способного больше противостоять флеру магического фона? Завулону даже не придется затрачивать время на убеждения, просто чуть-чуть задействует силу, может даже не осознанно, мимолетно пожелав чего-то. Антон много раз сам прибегал к насильственному внушению, когда приходилось использовать людей в операциях Дозоров. И давно у него уже не болела совесть по этому поводу. А теперь в роли подопытного — он сам. Только вот Завулон, внушая, не станет щадить ни его нервов, ни чувств. — Урок усвоен? — спросил совершенно спокойно Завулон. Значит, весь его предыдущий гнев был просто разыгран? — Да, — прохрипел Антон, удивляясь, что из его сдавленного горла вообще вырываются хоть какие-то звуки. Завулон одобрительно похлопал его по плечу. Ошейник сразу же ослабил хватку, стал почти не ощущаем. — Значит, возвращаемся к тому, с чего начали. Скажи, что ты готов мне подчиняться. Антон молчал. Он понимал, что Завулону нужно его осмысленное и добровольное согласие. Но признать это — было выше его сил. — Значит, легкий путь — это не твой выбор, Городецкий? Хорошо, тогда есть повод протестировать принудительную грань ошейника. Я не думал, что сегодня дойдет до этого. Но если ты настаиваешь… Завулон коснулся ошейника, провел пальцами по коже вокруг, — что удивительно, сделал это почти нежно, чуть ли не ласково, — и в ошейнике что-то щелкнуло, звенья-чешуйки изогнулись, из них выдвинулись острые шипы и впились в горло Антона. Он зажмурился, ожидая, что сейчас ему раздерет горло и повредит артерии, но этого не произошло. Шипы как-то очень мудрено вошли в кожу, под странным углом, нацеливаясь на нервные окончания. Магическое воздействие прострелило сразу по всем нервам чудовищным импульсом. Антон закричал и забился на полу. За всю свою жизнь он ни разу не испытывал такой боли: острой, вибрирующей, выворачивающей наизнанку. Казалось, что он превратился в один сплошной поврежденный нерв, и его рвут на части. В висках застучало, в глазах потемнело… Когда наконец удалось отдышаться, Антон понял, что еще одного такого воздействия он просто не переживет. — С каждым разом боль будет все нарастать, — предупредительно пояснил Завулон, глядя, как Антон хватает ртом воздух. — Мне продолжить? Или мы все-таки договоримся? — Не делай этого, — прошептал Антон. — Не слышу. — Не делай, — попытался четче произнести Городецкий. — Твой тон не похож на умоляющий. Пойми одно: твоя участь будет всецело зависеть от того, насколько убедительными будут твои просьбы, как много готовности мне услужить будет угадываться в твоем поведении. Итак? — Я раб. Я твой раб. Чего ты еще от меня хочешь? — спросил с отчаянием Антон. — Ты очень непослушный раб. Ты — глупый раб. Я не ожидал такого от тебя, Городецкий. Всего одно простое слово, и, может, я сжалюсь над тобой. Ошейник опять завибрировал, готовясь к воздействию. Уже спрятавшиеся под чешуйки шипы были готовы снова выстрелить, впиться в кожу. — Нет, не делай этого. Прошу! — закричал Антон. У него не было сейчас сил даже ненавидеть своего мучителя или сожалеть о том, что умудрился выжить на холодном днище фургона для перевозки рабов. Лишь ужас бился в мозгу: только не опять шипы, только не это… — Урок номер два, Городецкий: я никогда не повторяю дважды и не даю второго шанса. Ты решаешь раз и навсегда: или да, или нет. Ты знаешь, чего я жду. И тебе решать, чем все закончится. Ошейник завибрировал снова. И если до этого момента Антон был уже готов на все, почти на все, лишь бы отменить эту пытку, то самоуверенный тон Завулона при последних словах настолько его разозлил, что Антону хватило упрямства выплюнуть: — Да пошел ты!.. И почти сразу Антон зашелся в крике от нестерпимой боли, которая, казалось, разрывала его изнутри — шипы опять нашли его нервные окончания. Потом он потерял сознание. Завулон какое-то время стоял над ним, с досадой морщась. Затем выругался на каком-то древнем языке, склонился и принялся перенастраивать воздействие ошейника, снижая степень воздействия, приспосабливая чувствительность на себя, чтобы если понадобится, заметить вовремя порог непоправимого ущерба. Он не хотел ломать Городецкого. Он уже насмотрелся на сломленных и потерявших ко всему интерес рабов. Завулон планировал лишь немного сбить спесь с Антона, дать понять, что тот находится под тотальным контролем и пока ему следует лишь безропотно подчиняться. В дальнейшем у Завулона были большие планы на Городецкого, но они стали бы неосуществимы, если бы Антон почувствовал хоть малейшую фальшь в поведении своего хозяина. Раб должен знать свое место. Жаль, что Городецкий слишком упрям. Очень жаль. Завулону не хотелось быть излишне жестоким. Но теперь, видимо, придется.