До и после

Примечание: глава написана специально в подарок для Anna-Mouvi, которой срочно хотелось знать, как же там дальше )) *** Как оказалось, зря Антон радовался, что Завулон решил не принимать личного участия в его наказании. Антону казалось, что нет ничего хуже, чем принудительная грань ошейника, или же невыносимая манера Завулона приближаться вплотную, нагло вторгаться в личное пространство, касаться его так, будто Антон — это всего лишь вещь, часть обстановки, цель которой прислуживать и быть используемой во всех возможных смыслах. Антон не хотел быть безвольной вещью и не собирался унижаться. Он никак не мог подавить в себе неприязни, и каждый раз вздрагивал от таких прикосновений. Завулона такая реакция забавляла, и потому он еще настойчивее проделывал все это, будто специально издеваясь. Но сегодня что-то изменилось: Антон с удивлением припомнил, как сильно растерялся, осознав, что расстроил своего хозяина; когда глаза Завулона полыхали гневом, внутри у него что-то виновато встрепенулось, внезапно возникла потребность исправить все, как-нибудь загладить вину, хотелось, чтобы Завулон больше не смотрел так… разочарованно. Антон испытал внезапное желание нравиться ему, и был очарован мощью и зашкаливающей самоуверенностью Завулона. Скорее всего, это была простая реакция на магию Высшего Темного. Антон помнил, как неоднозначно реагировал на Завулона, когда был магом всего лишь четвертого уровня силы. Глава Дневного Дозора подавлял его, но и вызывал чрезмерное любопытство. Как игра с огнем в детстве: знаешь, что обожжешься, что будет больно, но все равно лезешь рукой в костер. Будучи уже вне категорий и общаясь с Завулоном почти без опасений, Антон все равно испытывал странное беспокойство, будто на него велась давняя затаенная охота: вроде и повода нет бояться, но каждый раз возникает дрожь в пальцах и страх повернуться к нему спиной. Так что неудивительно, что теперь, не имея магических щитов и заклинаний, подвешенных на пальцах, Антона бросало в странную оторопь при каждом заинтересованном взгляде Завулона. Он затылком ощущал, когда на него обращали внимание, реагировал мурашками по спине, стоило лишь Завулону подойти сзади. И это все без специального воздействия со стороны Темного. А что будет, если он, пусть и непроизвольно, решит придавить своей силой? Антона такая мысль пугала больше всего остального. Камера, в которую его грубо втолкнул Ден, была полутемной и холодной. В ней воняло чем-то странным, затхлым, таким, от чего волосы вставали дыбом. А еще она была абсолютно пустой: только бетонные стены и потолок, ни окна, ни отдушины, и лишь кольца на цепях в дальнем углу. Приковывать его не стали, и Антон облегченно выдохнул. — Тебе повезло, что он сегодня в хорошем расположении духа, — сказал Ден, захлопывая металлическую дверь и заглядывая в мелкое оконце на шарнирах на ее поверхности. — И потому именно ты возишься со мной, а не твои, жаждущие выслужиться, шавки? — Он мне доверяет, — усмехнулся Ден, да так странно, что Антона передернуло. — Он велел передать, чтобы ты привыкал к мысли, что у тебя ничего нет, и никогда не будет, вот как в этой камере. Сидеть ты здесь будешь сутки. Ну, чего замолк? Больше не тянет остроумничать? Антон прошелся несколько раз туда-сюда: восемь шагов в длину, четыре в ширину, потолок над самой головой. И что? Это все наказание? Да здесь можно выспаться, благо, что полутьма и тишина к этому располагают. — Еще он велел сказать, что его терпение заканчивается. Твое время на раздумья подходит к концу. — А сам он это сказать не мог, язык отвалился бы, — пробурчал Антон, наблюдая, как оконце с лязганьем захлопывается. Хотя чему Антон удивляется? Он прекрасно изучил манеру Завулона преподносить себя этому миру. Шеф Темных редко заговаривал с кем-то из Светлых дозорных, обычно просто со снисходительным презрением разглядывал, усмехаясь каким-то своим мыслям и предвиденьям. Но зато, если уж проявлял участливость, то его колкие замечания настолько метко били в цель, что мало кто из дозорных мог оставаться беспристрастным и вести себя согласно правилам вежливости и гостеприимства. Антон и сам несколько раз срывался, грубил, пытался соперничать в остроумии — но неизменно проигрывал, потому как толстошкурый Завулон ни капли не обижался, напротив, проявлял чудеса терпения и толерантности. И только в одном случае он становился холоден и демонстративно равнодушен — когда кто-то разочаровывал настолько, что он начинал считать его пустым местом. Ни с Гесером, ни с Ольгой, ни, что странно, с Надеждой он ни разу себе такого не позволял. А вот Светке и Игнату приходилось с этим сталкиваться неоднократно. Поэтому такое демонстративное «передай на словах» означало, что Завулон весьма им недоволен. Антон чертыхнулся: ну зачем ему приспичило тащить плед? Мелкая злорадная месть обернулась для него большими проблемами. Антон отвлекся на воспоминания и не сразу заметил, как Ден применил какое-то заклинание: стены с противным скрежетом стали сужаться, а потолок устремился к полу. Антон запаниковал, выставив руки в стороны. Сначала он испугался, что его хотят раздавить прессом. Но это было бы слишком просто, суток на это не понадобилось бы. В итоге стены все-таки остановились, когда его руки уже согнулись в локтях под их нажимом. Потолок замер, когда Антон, скрючившись, почти стоял на коленях. Хорошо, что он не страдал клаустрофобией. А может, пытать его решили именно что сдавленным со всех сторон, замкнутым пространством? Кто-то из Темных аналитиков неверно просчитал его болевые точки и внес неправильную информацию в его досье? Потом Антон испугался, что все это было проделано, чтобы он умер медленной и мучительной смертью от удушья – окон не было, отдушины тоже, а единственное оконце в двери слишком плотно прилегало к боковинам. Смысл в пытке удушением был: довести Антона до паники, до потери сознания, реанимировать заклинанием – и опять все сначала. Антона передернуло. Только не это. Он не выносил агонию и спазмы легких. Его сразу замутило только от одной мысли. Но через четверть часа, сидя в полусогнутом состоянии, Антон заметил, что откуда-то из-под потолка сквозит и, причем, ощутимо, у него весь бок замерз. Значит, удушье ему не грозит. Еще через пару часов до Антона наконец дошло, в чем был смысл пытки. Сузившееся пространство было рассчитано так, чтобы пленник никак не смог бы распрямиться: стоя ли, лежа ли, или же сидя. Как он ни поворачивался, всегда то спина была изогнута, то ноги и руки затекали и кости начинало ломить. Пока Антон возился, пытаясь принять позу поудобнее, успел изодрать о шершавый бетон в кровь локти и колени, кожу неприятно саднило. Сидеть на холодном полу было невыносимо, и потому приходилось все время то стоять, изогнувшись и ухватившись за ржавые кольца, то полусидеть на коленях, упершись лопатками в потолок, то устраиваться на корточках, упершись кистями рук в противоположные стены. Уставшие мышцы ныли немилосердно. Антон смачно и с явным удовольствием проклял вслух Завулона за его демоническую изобретательность. Ему надо работать в пыточных, там был бы лучшим специалистом по этому делу. Ошейник впервые за последние сутки отмер и завибрировал на его шее, почувствовав бунтарский настрой раба. Антону сразу пришлось сбавить свой пыл. Но обидно было до умопомрачения. Полутьма и тишина в камере усыпляли, тело ныло, пол был холодным и шершавым, из-под потолка сквозило так, что почки точно после этого откажут. Антон в очередной раз завозился, устраиваясь удобнее. Его било непрекращающейся дрожью. Из одежды на нем были только джинсы и тонкая футболка. Ну и еще ботинки. Последние он снял и пристроил под голову, потом плюнул на все предосторожности, лег, согнул ноги и уперся ими в стену — позвоночник сразу расправился, даря на миг облегченное блаженство, зато заныли почки. Наверно, помимо заклинания сужения стен было использовано еще какое-то особо мудреное, заставляющее узника стонать от боли и неудобства в любой позе. Время шло слишком медленно. Время обволакивало и подавляло. Антон долго не выдержит. Чего от него добивается Завулон? Полной покорности? Признания проигрыша и полного равнодушия ко всему? Стать овощем — разве не конечная цель для любого раба? Антон от досады заскрипел зубами. Тело вымученно отключалось, веки сами собой склеивались. Еще через пару часов, отсидев и отлежав все, что только можно, Антон вдруг осознал, что в оставшиеся шестнадцать часов никто не собирается его не то чтобы кормить, но и даже поить или сопровождать в туалет. Мочевой пузырь уже давал о себе знать. Антон мысленно чертыхнулся, понимая, что так недолго и свихнуться. Гордость не позволит ему справлять нужду здесь, а вытерпеть столько времени он будет просто не в состоянии. Униженный и злой, он наконец сдался и провалился в тяжелую зябкую дремоту, надеясь хоть так скоротать время. Но он просыпался каждые пятнадцать минут, чтобы развернуться и хоть немного размять затекшие конечности. Холод стал уже частью его самого, единственным звуком в камере — лязг его зубов. Антон в отчаянье представил, что находится сейчас в душной, жаркой пустыне и именно поэтому изнывает от жажды — самообман не подействовал, бетон тянул из него последнее тепло и, казалось, что и саму жизнь… *** Ден, понаблюдав за рабом несколько минут, подвесил в камеру невидимое для Городецкого око мага, и зашагал по лестнице наверх. Его уже начинало раздражать, что все самые щепетильные моменты в воспитании раба Завулон сваливает на него. В конце концов, это не Ден приобрел раба, значит, это не его обязанности. Но шеф на то и шеф, чтобы все и всегда решать за тебя. Но куда больше Дена беспокоило некое странное ощущение, будто он раньше уже знал Городецкого. Причем, у него была возможность хорошо изучить его в бытность мага. А еще казалось, что Ден раньше симпатизировал ему. С какой стати? Светлому дозорному? Да еще и тогда, когда сам Ден отошел от дел и прожигал жизнь по людским кабакам и барам? Спиться Иному невозможно, а незатейливые знакомства на одну ночь без каких-либо обязательств тогда казались забавным приключением. Все, что не напоминало о Дозорах и Инквизиции тогда казалось приключением. Так каким образом Ден мог бы познакомиться с Городецким, а потом начисто забыть об этом? Чушь какая-то. Ко всему прочему Ден заметил, что несколько раз обнаруживал в свой памяти некоторые несостыковки, и это попахивало принудительной коррекцией памяти. Неужели все-таки на трибунале по его делу все-таки был приговор куда более суровый, чем Ден помнил об этом? Что кроме памяти ему еще корректировали? Почему после Итогового дня Завулон вдруг вспомнил о нем и пригрел под своим костлявым кожистым крылышком? Завулон никогда и ничего не делает бескорыстно. Хотя… после того, как Юрий предал его и сбежал в Минск, после Эдгара и Николая, в окружении шефа Темных почти не осталось преданных ему Иных. Мелкота не берется в расчет. Вампиры, впрочем, тоже. Вампиры сейчас часто крутятся возле Завулона. Даже не смотря на теперешнюю неограниченность в охоте, маги продолжают отслеживать численность вампиров и оборотней, не позволяют наращивать им силу и мощь. А тем, что на службе у наместника, нет ограничений почти ни в чем: ни в силе, ни в статусе, ни во вседозволенности. Мастер Марго имеет большие виды на Завулона. Ради него она готова пожертвовать своими подчиненными в любых количествах и для любых целей. Вот и стали вампиры бесплатным и действенным боевым щитом. Оборотни так подсуетиться не успели, и потому остались на задворках нынешнего мира. Впрочем, Ден об этом и не жалел. Он всегда недолюбливал туповатых и агрессивных вервольфов. *** Антон проснулся словно от толчка и сразу же вскочил на ноги. По стенам лилась вода, на полу ее уже собралось предостаточно. Мучимый жаждой, Городецкий кинулся к стене, с опаской проверяя воду на вкус, и разочарованно выплюнул — она была соленой, морской. А еще она была ледяной. *** Через час вода дошла ему до щиколоток, ноги сводило судорогой от холода, приходилось заставлять себя двигаться, чтобы совсем не околеть. Проклятия в адрес изобретательных мучителей сыпались с его губ уже непрестанно. Ошейник все плотнее стягивал горло. Журчащий звук сводил с ума. Антон сдался и помочился в углу, надеясь, что в общей вони это будет незаметно. Потом ему только и оставалось, что держаться за кольца и висеть на согнутых руках, чтобы ледяная вода не отморозила ему до конца задницу и почки. Антон ненавидел эту камеру и воду. Он ненавидел своих мучителей. Он проклинал тот день, когда решил выжить во что бы то ни стало и добраться до Москвы. *** Ден, наблюдающий за Городецким через магический шар слежения, снисходительно хмыкнул: Светлый неплохо держался. Завулон приказал оглушить его парализующим заклинанием, если Городецкий не выдержит и потеряет сознание. И продержать его уже в тепле под чарами сна до истечения срока, чтобы раб не заподозрил о смягчении наказания. Но упрямый дозорный держался из последних сил и, судя по всему, терять сознание не собирался. Крепкий орешек. Завулону не позавидуешь.