До и после

Тут в комнату зашел целитель, который когда-то лечил ему перебитые лодыжки. Антон поспешил прикрыть подушкой документы, разложенные на кровати — кто знает, кому позволено, а кому запрещено это читать. — Так, так, так, — сказал целитель, прямо с ходу сканируя состояние ран Городецкого, — придется повозиться. — Залечите простой авиценой да и хватит, — предложил Антон. — Приказано, чтобы шрамов не осталось. Антон тяжело вздохнул, смиряясь с мыслью, что придется терпеть присутствие целителя несколько часов, тот всегда работал скрупулезно. И ведь при нем документы про Гесера не посмотришь. Антон как раз остановился на самом интересном месте — на списках любовниц Пресветлого и его потомков. Целитель был старательным и словоохотливым. Это вначале, в первые дни пребывания Антона в этом доме, он брезгливо поджимал губы, общаясь с рабом, но теперь, видимо, признал за Антоном право быть частью этого мира. — Славные раны, — говорил целитель, выводя со спины рубцы и отслеживая, чтобы мышцы восстанавливались правильно, — не глубокие, короткие. Мне приходилось видывать раны пострашнее, нанесенные той же рукой. Однажды я лечил молодого мага, вот так же не любящего услуги нашего брата, как вы. И скажу, что нет ничего хуже, чем перекрещенные удары да еще и с захлестом в область живота. И опять же имеет значение, как хлыст ложится на кожу — с оттягом или нет. Если первое, то повреждения куда хуже, болезненнее. А ведь можно еще и так хлестнуть, что приходится сначала сращивать суставы, восстанавливать разможженную хрящевую ткань… — Избавьте меня от подробностей, пожалуйста, — попросил Антон. — Я не хочу слушать, кого и как он увечит ради своего удовольствия. — Вы ошибаетесь, молодой человек. Простите меня за такое старомодное обращение, но я привык быть вежливым. Если Завулону приспичит делать что-то только ради собственного удовольствия, боюсь, моя помощь уже будет излишней. — Хватит, — сорвался Антон. — Мне наплевать, как он развлекается… Целитель удивленно замолчал, не прекращая заниматься делом. Но замолчал он ненадолго, почти сразу принялся рассуждать о порезах в области колена и ниже — это он уже закончил обрабатывать спину Антона и переключился на его ногу. Работал он грамотно, почти не причиняя дополнительной боли. — Этого я исцелить не могу — он бесцеремонно ткнул пальцем в сторону раны на скуле, — тут должен он сам, потому как завязано на магический фон его сумеречной формы. Когда-то я пытался похожую рану затянуть, но едва сам не впал в сумеречную кому. Слишком сильное воздействие, специфичное. — Такое ощущение, как будто там яд, — буркнул Антон, с удовольствием разминая плечи и больше не испытывая боли. — Невыносимо просто. — Откуда там взяться яду? Это же магическое повреждение. — Что? — Торрис. Одна из разновидностей нанесения меток. — Можете пояснить подробнее? — забеспокоился Антон. Когда Завулон угрожал, что такая рана может не затягиваться годами, он решил, что тот просто запугивал его. — Torris. Клеймо. Известно еще с древних времен, — сыпал терминами целитель. — Это метка, знак принадлежности или же, что бывает редко, символ подавления, — он был рад поделиться сведениями, видать, мало с кем имел возможность обсуждать профессиональные темы. — Обычно таким пользуются шаманы, когда обозначают территориальные владения. Сильный помечает слабого, демонстрируя свое превосходство. Или оборотни так помечают своих сук, чтобы чужаки сразу определяли принадлежность к стае. — Вы шутите? — разозлился из-за такого сравнения Городецкий. — Ну отчего же? Воздействие несложное, принцип давно знаком, веками считай что неизменен. Дезактивировать может только тот, кто нанес метку. Или же более сильный маг. Очень удобно: несет информационное и силовое наполнение, оставляет след магического фона владельца. Сейчас такими метками маги пользуются редко. Вуддисты и некроманты вот, например, куда чаще, предпочитают так помечать учеников и прислугу. — А Завулон, стало быть, еще и рабов клеймит, — съязвил опешивший Антон. — Стало быть. Или же только некоторых из них. У второго раба я что-то подобных художеств не заметил. Антон от досады скрипнул зубами. — Шрамы от меток не выводятся? — забеспокоился он. — Тут все зависит от желания хозяина, но в Сумраке все равно остается след, вот его ничем не вывести. Антон досадливо ругнулся, понимая теперь, отчего инквизиторы сегодня так настойчиво пялились на него в Сумраке. Собирая свои целительские приспособления и сферы силы, целитель одновременно изучал ауру Антона. Потом досадливо покачал головой. — Дисбаланс сил, эмоциональное истощение. Отсюда и апатия. Необходимо направить устремления к какой-то одной цели. Не разбрасываться. — Это решать не рабу, — скептически отозвался Антон. — А выбирать как раз-таки рабу. Два дня назад я исцелял одного молодого раба. Мне приходится часто им заниматься, хозяин слишком неосторожен в выборе наказания. И в этот раз там было все плохо, пришлось с позвонками повозиться, с нервами, сожженными почти подчистую. Так вот, к чему я: знаете, что он мне сказал? Я, видя его повреждения, сразу понял, что залечивать их придется долго и мучительно для пациента, потому сразу предложил рабу выбор: две недели постельного режима без обезболивающих или же быстродействующий яд. Не смотрите на меня осуждающе, Антон. Некоторые повреждения даже после исцеления весьма болезненно отзываются на малейшую пыточную магию. Тем более у вас, пустышек, ослабленных и без иммунитета. И вот он мне ответил: «Раз Городецкий живет, значит, и я буду». Антон застыл у окна, очень удивленный. — Знаете, как целители выбирают себе сторону? — продолжил Темный. — Нет? Мы, целители, ведь все безотказные, пациенты и их здоровье для нас первостепенная задача. Так вот, каждый целитель должен выбрать: хочет ли он лечить всех без разбору и притом с ущербом для себя, для своего магического потенциала, или же предпочтет цинично решать, кому помогать, а кому яда тайком вместо лечебного зелья налить. Бывают случаи, когда исцелять бессмысленно, все равно что просто продлевать агонию. И я выбрал. Быстро и легко. И до сих пор не жалею о своем выборе. Я шокирую вас своим признанием? — На пустышку, наверно, и яд даже тратить не приходится? — спросил Антон. — По поводу себя не беспокойтесь, он заинтересован, чтобы вы жили. А я подчиняюсь его приказам. — Зачем вы это мне рассказываете? — Считайте, что это один из элементов вашего исцеления. У вас в ауре не осталось ярких красок, почти все выбелено. Это нехорошо. Я должен отчитаться перед Завулоном, что привел вас в норму. — Считаете, что ваш пример с рабом и его словами подействует на меня положительно? — Я напоминаю про цель. У вас, Светлых, важнейшая потребность быть нужными. Разве плохо знать, что на вас возлагаются надежды? — хитро усмехнулся целитель. — Как зовут раба? Я его знаю? — Ну, какие имена у рабов? Разве что у великих и именитых. Но таких, увы, уже и не осталось. У рабов просто номера, не больше. — Киньте мне слепок его ауры, я могу ее знать. — Не в моих силах, к сожалению, — многозначительно глядя на ошейник, сказал целитель, — блокировка. — Но как-то же вы целительское воздействие оказываете? — Мне разрешено только такое вмешательство. Но если предположить, что слепок ауры — это тоже элемент целительства… Можно попробовать. Перед мысленным взором Антона вспыхнула картинка со слепком ауры — рваная, искореженная, будто бы взорванная изнутри. Но общий рисунок сохранился, и Антон понял, что не знает этого Светлого. И целитель не был бы Темным, если бы в довершение к ауре не перекинул еще и образ чудовищных ран своего недавнего пациента. Антона сразу замутило от увиденного. — Хорошего вечера, — попрощался целитель. — Спокойного сна после этого желать, полагаю, бессмысленно. Удачи. Она вам еще понадобится. Антон был настолько потрясен увиденным, что даже забыл поблагодарить целителя за целительство. За всей той суматохой, что случилась в последнюю неделю, он как-то упустить из виду, что для рабов каждый новый день не приносит ничего хорошего. Только страдания и унижения. *** — И как, от сомнительных подвигов шефа тебя еще не тошнит? — спросил Завулон, привычно врываясь в комнату Антона: стремительно и так, будто здесь он частый гость. Антон, просматривающий отчет спецотдела об исчезновении Гесера в Итоговый день, захлопнул папку и выжидательно уставился на Завулона. — Покажи, — скомандовал тот, бесцеремонно стаскивая с Антона футболку и проверяя, не осталось ли шрамов на спине. Антон старался не вздрагивать от прикосновений его пальцев к своей коже, слишком памятны еще были похожие прикосновения к кровоточащим рубцам. — Славно. Никаких следов. Ты чем-то недоволен? — Нет. — Тогда не стой столбом. Вот, — он положил на небольшой столик перед окном (в этой каморке все было небольшим) смартфон. Точная копия, и не отличишь. Антон равнодушно разглядывал ставший теперь ему ненавистным предмет. — Возьми в руки, нужно активировать блокировку и распознающие чары. Антон подчинился. Когда прикоснулся к смартфону, по руке побежала приятная волна магии — распознающие чары его признали. Антон разблокировал спящий режим, пробежался пальцами по иконкам, смартфон ожил, знакомо тренькнув на нажатия. Завулон неотрывно следил за действиями Антона. Городецкий к своему удивлению отметил, что против воли испытывает радостное возбуждение от прикосновения к телефону, будто опять обрел что-то очень родное и нужное. И тут до него дошло, что раньше, когда касался первого телефона и ловил себя на нежелании с ним расставаться, это была реакция совсем не на телефон, а на магию Завулона. И если Цербер реагировал на эту магию осознано и потому порывался уткнуться в смартфон носом, то Антон тянулся к ней подсознательно, против своей воли. И вот теперь новый смартфон, а реакция все та же: потребность вцепиться и не выпускать из рук. Интересно, Завулон в курсе, как это действует на раба? Или он так же, как и Антон, не придал этому значения? — Работает, — сказал Городецкий, чтобы хоть что-то сказать. — Я усилил защитные чары и кое-что перенастроил в блокировке. Теперь все, кто коснутся телефона, сильно об этом пожалеют. Все кроме тебя прожгут ладони до костей. Обычное исцеляющее в этом случае не поможет. Так что следи за тем, кому хочешь позволить его коснуться. — Все, без исключения? — Да. Что-то не устраивает? — А если кто-то из слуг? Случайно? Не хотелось бы, чтобы они пострадали. — Контролируй, не бросай где попало, предотвращай случайности, от тебя зависит, — равнодушно пояснил Завулон. — Цербер. Он любит тыкаться в него носом. Завулон удивленно приподнял брови, потом подумал, выхватил смартфон, что-то еще поколдовал. — Для пса безопасно. Надеюсь, ты ему смартфон не скормишь. Даже не хочу знать, что он делает с ним еще. — Музыку слушает, балет танцует, — буркнул Антон, злясь на себя за то, что никак не выходит по-настоящему рассердиться на манеру Завулона едко его подначивать. Кажется, Антон уже настолько привык к язвительной манере Завулона провоцировать, что улавливал малейшие оттенки его настроения. Вот сейчас, например, Завулон был очень сильно чем-то доволен. Или же… задумал какую-то гадость, по его представлениям означающую его особое расположение и симпатию. Антон сразу насторожился. Завулон сделал вид, что его последнюю реплику не расслышал. — Я смотрю, ты пришел в норму после дневных приключений, и потому мы возвращаемся к вопросу неподобающего поведения раба. Твоего поведения. Антон напрягся еще сильнее, откладывая смартфон в сторону. Он так и знал, что поркой при свидетелях дело не ограничится. — Кажется, мы уже обсуждали как-то, что рабу не подобает использовать вещи, которые ему не принадлежат, — продолжил Завулон, присаживаясь на широкий подоконник и неторопливо скрещивая руки на груди. Антон непонимающе нахмурился. Вроде бы ничего подобного он за собой не помнил. Ингрид что ли опять все подстроила? Стерва. — Все, что находится в этом доме — в твоем распоряжении, я уже это озвучивал. Но понятие «личные вещи хозяина неприкосновенны» тебе, Городецкий, наверно, неведомо? В противном случае твоя наглость не ведает границ. — Я… не понимаю. Я ничего не брал! Завулон приподнял брови и продолжил буравить его взглядом. Почему-то насмешливым. Антон, устало выдохнул, не собираясь больше ломать голову на загадками хозяина. Какая разница какой предлог найдется для наказания? Если Завулон решил поиздеваться, тут хоть оправдывайся, хоть пытайся объяснить, что не в курсе дела — не поможет. — Как угодно моему господину, — тускло произнес Антон те слова, что от него ожидались. — Я никому не позволяю прикасаться к моим личным вещам. Никому, даже любовникам. И собираюсь преподать тебе урок на тему: «Чем может быть чревато любопытство раба, если он покушается на личное пространство своего господина». И в следующий раз ты будешь знать, что последует, если вдруг захочешь сглупить снова. Антон насторожено молчал, все еще не понимая, о чем идет речь. — Кресло, Городецкий. Ты покусился на мое кресло. Думал, я этого не замечу? Антон вздрогнул. Он не думал, что Завулон так ревностно к этому относится. Да, он обратил внимание, что прислуга избегает касаться кресла, но ведь Антон сидел в нем всего пару раз, да и то… Неужели, он серьезно собирается его наказывать за такой пустяк? — Я не думал, что это так важно, — сказал Антон. — Или ввели новое правило, и теперь еще и мебель надо выкидывать, если ее коснулся раб? Если так, то я могу как-нибудь компенсировать… Завулон поднялся и резко приблизился, смотря прямо в упор. — Оно мое. Оно просто мое. И претендовать на него — это, значит, пересекать границы. Границы, которые я не позволяю пересекать никому. Антон судорожно сглотнул. Никак не получалось понять, в каком же состоянии теперь Завулон. Он вроде не сердился на самом деле, но казался опасным. Очень опасным. — Я понял свою ошибку. Больше не повторится, — попытался избежать худшего Городецкий. — Впредь я буду сидеть только на полу. — На полу не надо, — все еще не отступая и почти касаясь его, сказал Завулон. — Вокруг есть много другой мебели. — Много другой, — покорно согласился Антон, чувствуя себя некомфортно в такой близости от Завулона, его недовольство казалось почти осязаемым. А если вспомнить, какой может быть его прорывающаяся мощь в момент гнева, когда стены сотрясаются и гранит плавится — то стоять так близко и пытаться выдержать сердитый взгляд — вообще самоубийственная глупость. — Все, кроме кресла, я понял. — Ты поразительно догадлив сегодня. Жаль, что не вчера, и не пару дней назад. Урок тебе преподать все-таки придется. — Да, господин, — тихо сказал Антон, совсем сникнув. Другого ответа от него и не ждали. — Правильно, — быстро согласился Завулон, наконец отступая и оглядываясь в комнате в поисках чего-то. — Как я убедился, ты умнеешь, только испытав что-то на собственной шкуре. Раздевайся. — Что? — Тебе требуется прямой приказ? Антон застыл, опасаясь, что сейчас опять в дело пойдет кнут. — Подчиняйся мне, раб, — приказал Завулон. Антон, стиснув зубы, потянул джинсы вниз. — Совсем раздевайся. Всё долой. Завулон подхватил один из стульев, поставил его посреди комнаты, превратил в точную копию своего черного кожаного кресла. — Садись, — велел он, в его руке появилась толстая прочная веревка. Антон, уже совсем ничего не понимая, подчинился. Чары имитации Завулону удались на славу, кресло было словно то же самое. Антон отстраненно об этом думал, пока Завулон связывал ему лодыжки: неторопливо, и не то чтобы грубо, но движения его рук были резкими, властными, будто бы предупреждающими — не смей ни пикнуть, ни шелохнуться. Затем он заставил Антона подтянуть ноги и опереться одним коленом об обивку сидения, а другую согнутую ногу поставить вертикально. Это колено опять было зафиксировано веревкой, причем каждое соединение закреплялось узлом, над которым Завулон что-то колдовал*. С каждым заклинанием Антона все больше пробивала дрожь, неизвестность — ведь хуже всего. Дальше Завулон привязал его руки к ноге, опять же фиксируя заколдованными узлами. Поза была странной: не то чтобы болезненной или особо неудобной, но предельно беззащитной, Антон сразу же почувствовал себя не в своей тарелке: в голом виде да с разведенными коленями — та еще поза, как раз для любителей понасмехаться и поиздеваться. — Я слишком тебя балую, Городецкий. Ни пыточных, ни особых мер, все надеялся, что ты достаточно умен, чтобы обойтись без этого. Но, как выяснилось, простой кнут оказался для тебя слишком непривычным испытанием. Придется теперь исправлять оплошность и приучать к тому, что кнут, веревки, цепи и пытки — это каждодневная рутина в жизни раба. Тебе придется к ним привыкнуть. Не закрывай глаза. Я хочу видеть, что ты меня понимаешь. Антону пришлось взглянуть на Завулона. Хотя слова должны были вызывать страх и опасения за будущее при таком раскладе, почему-то через ошейник Антон не чувствовал какой-либо особой угрозы, как бывало, когда Завулон злился по-настоящему. Антон мог бы описать свои ощущения как любопытство и предвкушение новой интересной игры. Но кто знает, не посылал ли Завулон через ошейник специально обманчивые эмоции, чтобы окончательно его запутать? Веревки и это связывание Антону казались абсурдом. Ну, привязал Завулон его к креслу, вернее, к видоизмененному стулу в форме кресла, ну, угрожает, что собирается пытать и наказывать чаще. Раб вполне может дать желаемое хозяину — притвориться, что все привычно, логично и воспринимается рабом как особое поощрение. Раб ведь может очень быстро ко всему привыкнуть, так? И… больше не оскорбляться при напоминании о порке? Пока это все выглядит как очередная часть игры «Кто кого», и потому раб может себе позволить сделать вид, что проиграл. И что проигрывать ему нравится. Может, тогда Завулон немного остынет и на какое-то время забудет про первого раба и вспомнит про второго? Антону не хотелось быть эгоистом, но он слишком устал от выходок Завулона. Ему нужна передышка. Завулон подергал за узлы, проверяя, правильно ли все работает. — Ну и как тебе? Волнительно? Антон, до этого упрямо смотрящий куда угодно, только не на него и не на его руки на своем теле, вскинул глаза. — Веревки — это рутинные ощущения раба. Я понял, мой господин. Завулон наигранно печально вздохнул. — Пожалуй, своей сметливостью ты заслужил маленькое поощрение. Наедине, без свидетелей, свое пренебрежительное «мой господин» можешь не озвучивать. Ты его так выплевываешь, что у меня сводит зубы. Проклятия и то проговаривают куда с большим удовлетворением. В этом ты все-таки победил, два несчастных слова — и столько пустышкиной уязвленной гордости. Так что можешь не надрываться и не изображать из себя хозяевоненавистника. Антон растерянно выдохнул. Он не думал, что его бунтарское пренебрежение настолько явное и что это может задевать Завулона. Разве тому не все равно, с каким чувством эти слова произносятся? Стандартная фраза, обязательная для рабского статуса. Слова, что тешат самолюбие господ. — Но если в городе я хоть раз еще услышу этот тон при положенном обращении раба — ты сильно об этом пожалеешь. Не сомневайся. Ты меня понял? — Да, — чуть помедлив, ответил Антон. Ему не удалось скрыть облегченный вздох, все-таки «мой господин» каждый раз вырывалось из его горла с таким странным усилием, которое раньше не тратилось даже на сложные заклинания развоплощения нежити. — Так как тебе? — Завулон провел пальцами по веревке, затем по колену, оплетенному ей. — Странно, — не стал врать Антон. Он до сих пор не видел в этом смысла. Разве что ноги уже начинали затекать. Завулон самодовольно усмехнулся, шлепнув по обнаженному бедру. Антон возмущенно вскинулся. — Суть в том, как ты начнешь себя чувствовать пару часов спустя. Сидеть ты должен не двигаясь. Каждый узел зачарован так, чтобы контролировать твои движения. Бесправность и тотальный контроль — вот в чем суть. Твоя бесправность и необходимость подчиняться. С моей стороны — тотальный жесткий контроль. Ты любишь передавать контроль над собой? Если нет, давно уже пора научиться это любить, потому что у тебя нет выбора. В дальнейшем так и будет. Антону очень не понравился азарт, блеснувший в глазах Завулона. — Я запрещаю тебе двигаться, — сказал он. — Обрати внимание, это не прямой приказ, и ты волен ослушаться меня. Но я тебе этого не советую. Двинешь ногой — и сильно пожалеешь. Пошевелишь рукой — и пожалеешь еще больше. Решишь опереться спиной о спинку кресла… — Завулон усмехнулся очень нехорошо, как хищник, предвкушающий агонию своей жертвы, — В общем, надеюсь, ты меня понял. Завулон напоследок шлепнул Антона еще раз, теперь уже по другому бедру и направился к двери. — Несколько часов, Антон. Ты и твой персональный тартар. Цербера при дверях тартара тоже приставим, для пущего эффекта: он посторожит за дверью, чтобы никто случайно не помешал твоему уединению и не испортил игры. Надеюсь, ты запомнишь, чем заканчивается попытка вынудить меня уделять тебе больше внимание, чем я планировал. _______________ * позу, в которой связали Антона, можно посмотреть здесь: http://savepic.ru/7208116.jpg Тело и стул там левые, но сама поза соответствует