До и после

Антону пришлось подчиниться. Он больше не рискнул заговорить и побыстрее выскользнул из комнаты. Прохладный душ немного взбодрил и прояснил мысли, и Антон запоздало осознал, что намеренно пытался разозлить Завулона. Наверно, подсознание требовало, чтобы вся эта странная идиллия побыстрее рассыпалась мелкими режущими осколками. Хотелось срыва — своего или Завулона, уже неважно, лишь бы все стало понятнее, привычнее, так, как было в первые полгода рабства. Антон одевался, морщился при особо резких движениях — Завулон не соизволил вспомнить об исцеляющих заклинаниях или, может, намеренно не захотел — и нарочно накручивал себя. Пока выходило злиться только на собственную слабость: мало того, что сегодняшняя ночь воспринималась так, будто была сама собой разумеющейся, чем-то долгожданным и необходимым как воздух, так еще хотелось и продолжения. Мучительно хотелось, на грани болезненной эйфории, совсем как той адаптированной магии, стекавшей с пальцев Завулона, покалывавшей при его прикосновениях к горлу. Антон раздосадовано ругнулся и пожелал Завулону куда-нибудь провалиться. Или уехать, желательно подальше и надольше. Собственная зависимость пугала неимоверно. Завулон, наверно, почуял проклятие, ошейник неприятно завибрировал, и Антону было мысленно велено спускаться в столовую. Завулон собирался сегодня взять Антона с собой в город. Час от часу не легче. Любой выезд в город оборачивался неприятностями. *** Ден делился не слишком приятными новостями: опять были похищены рабы, а хозяева растерзаны, но Завулон слушал его невнимательно, потому как вероятностные линии хотя и были в норме, но чутье подсказывало, что сегодня стоит быть поосторожнее, собственное предчувствие ценил больше всего остального. Как же Завулон устал от дестабилизации всего и вся в этом новом неуютном мире! После Итогового дня недели не проходило спокойно, без каких-либо эксцессов. Возглавлять в свое время Дозор было и то спокойнее, нежели усмирять нынешнюю, уже не в меру зажравшуюся, шоблу. Хотелось хоть парочку выходных — неторопливых, солнечных, без суеты и надоедливой туповатой прислуги. Но кто ж ему позволит? Показывать слабость сейчас нельзя, слишком много метящих на его место, желающих подставить перед когнуром и по-быстрому прикопать. Завулон поморщился, вспоминая, как утром перекосило Городецкого, обнаружившего себя в его постели. Так и подскочил, словно ужаленный. Будто его всю ночь жгли пыточным огнем, а не ублажали. Вот и сейчас застыл в дверях столовой, бледный и нахмуренный. Ждет приказа войти. Можно подумать, действительно боится, что его могут здесь истязать. Вроде же не дурак, но с такими закидонами, что порою сложно понять, отчего он Светлый, а не наоборот. Хотя… любой Темный на его месте давно бы уже приловчился получать удовольствие и пользоваться привилегиями приближенного раба, а этот до сих пор диким зверем смотрит и все норовит сбежать. Это уже даже не смешно. Должно же ему хоть что-то нравиться? Сейчас он хочет есть — видно по заинтересованно затрепетавшим ноздрям, запах от пирога действительно соблазнительный. Но не попросит же сам. А начнешь принуждать — зыркнет так, что все внутри перевернется, заледенеет, и непременно захочется его переупрямить. Когда Городецкий рядом и изображает из себя недотрогу, возникает лишь одно желание — подчинить, приручить, выдрессировать, сделать своим, полностью зависимым от себя. Он ведь даже не догадывается, насколько возбуждает его ершистость. Может, именно поэтому к нему липнут все эти вампиры и всемогущие Тигры? Любопытно проверить, сломается или прогнется? Беда с этими Светлыми. Штучный товар. Уникальный в своем роде. Но слишком хрупкий. Наверно, и к лучшему, что скоро их совсем не останется. Меньше проблем и головной боли. Но и удовольствий меньше, это факт. Только дурак не оценит их уникальности. А уж Городецкий — так это вообще неповторимо-ценная зверушка. Таких больше нет и вряд ли появятся. Хорош. Как же он был сегодня ночью хорош. И ведь ему самому понравилось. Точно понравилось. Но идиот, каких поискать. Упрямый, упертый, ершистый идиот. Его идиот. Он принадлежит ему — и точка. *** Завулон, почти не взглянув на застывшего в дверях Антона, раздраженно указал на стул подле себя, велев сесть туда. Антон подчинился. Боевой настрой уже пропал, будто и не бывало. Желудок предательски буркнул, и Городецкий от досады закусил губу — привлекать к себе лишнее внимание не хотелось. Ден неторопливо делился новостями, прислуга расставляла тарелки с отбивными и салатом. Пирог, порезанный на куски, был настолько соблазнительным на вид, что еле хватало сил не потянуться за ним вопреки всем запретам. Раб на стуле подле хозяина — и так неслыханная милость, не следовало наглеть еще больше. — Порежь мне мясо, — велел Завулон. И Антон удивленно вздрогнул, вопросительно посмотрел на него. Но Завулон как ни в чем не бывало, увлеченно что-то просматривая в мониторе телефона, чуть отодвинулся, позволяя дотянуться до его тарелки и выполнить приказ. Антон, взяв нож и вилку, аккуратно порезал котлету на равные кусочки, стараясь не думать, какая муха опять укусила Завулона. С ним никогда не поймешь, что может обернуться наказанием, а за что получишь сомнительное поощрение. — Вкусно, — обронил Завулон, одобрительно глянув на прислуживающую ведьмочку, и та смущенно вспыхнула. — Городецкий… — он протянул наткнутый на вилку кусок, вынуждая наклониться к нему и подцепить котлету зубами. — Вкусно, — был вынужден подтвердить Антон. Он начал раздражаться, осознав, что сегодня вся кормежка опять планируется с рук, словно он не раб, а комнатная собачонка. Но выбора не было, пришлось подчиняться. Когда добрались до салата, Антон еле сдерживался: кусочки манго в белом соусе Завулон заставлял брать губами прямо из его пальцев. В итоге Антон не выдержал, от досады скрипнул зубами и возмущенно отодвинулся. Все это время Ден не спускал с них глаз, явно не одобряя действий Завулона. — Зря, это очень аппетитно, — хмыкнул Завулон, отправляя последний кусочек себе в рот и провокационно облизывая палец. Ден так не считал. Он хмурился. Антон же, напротив, не мог оторвать взгляд от пальцев Завулона: тот умудрялся разыгрывать представление даже из банального завтрака. Сейчас он надрезал грейпфрут и сбрызнул его соком салатные листья. Он опять позировал, красовался, явно довольный производимым впечатлением. Антон невольно сглотнул и облизнул пересохшие от волнения губы. Точно так же чувственно и жестко он сжимал ночью его запястья, так же предвкушающее выдыхал, прежде чем слизнуть языком капли воды с его волос, совсем как сейчас — капли сока со своей ладони. Антон тряхнул головой, отгоняя наваждение. Ошейник насмешливо завибрировал — Завулон добился желаемого эффекта, и только после этого морок спал, магическими иголочками покалывая пальцы. Антон чертыхнулся, от досады не зная, куда деться. Но отвернуться от Завулона не получалось, его цепкий взгляд не отпускал, приказывал. Потом пришлось, повинуясь жесту, выпить какой-то сок из ближайшего стакана, хвала Сумраку не грейпфрутовый, иначе бы Городецкий закашлялся. Завулон явно ждал, что Антон сам попросит кусок пирога, но не дождался. Тот решил, что хоть в чем-то за ним должно остаться последнее слово. Желудок мстительно напомнил о себе очередным бурчанием, но со стола к этому времени уже все убрали. — Поедешь сегодня со мной. Хочу кое с кем тебя познакомить. Ты же теперь у нас надежда всех рабов. Спят и видят, как возложить на тебя все свои чаянья. Городецкий — надежда. Надежда Городецкий, — скаламбурил Завулон, ехидно подмечая, как возмущенно и обиженно вскинулся Антон. — Ты не на меня злись, злись на своих пустышек, это они тебя так прозвали. Я тут при чем? Но ты же их надежды не оправдываешь? Как нехорошо с твоей стороны! А сегодня ты разочаруешь рабов еще больше. Не веришь? Зря. Я слов на ветер не бросаю. Угроз — тем более.