До и после

Наместник опять был вынужден присутствовать на очередном приеме с роскошной гулянкой и шумными спорами о безнаказанности ведьм. Дескать, они зажрались и обнаглели, скупают рабов только на ингредиенты для своих зелий, молодых и сильных, тех, которых не отказались бы приобрести маги и вампирские кланы. А еще ведьм обвиняли, что всеми правдами и неправдами нагло присваивают светлые артефакты и потому скоро перевес сил будет в их пользу. Антон недоумевал, как свободно о таком рассуждали в присутствии Завулона, ведь тот покровительствовал ведьмам и все об этом знали. Впрочем, в его отсутствие те же ведьмы небось начинали сплетничать, что он излишне благоволит к нынешнему мастеру вампиров, а нежить наверняка зубоскалила, что смазливые ведьмочки в несомненном фаворе и что наместнику не следует так открыто выказывать свое расположение какому-то отдельному классу. Как только Темные перестали видеть в Светлых пустышках угрозу, сразу разглядели ее в своей среде, и началась нешуточная конкуренция за место в пищевой цепочке. Пока лишь оборотни проигрывали в этой ситуации и оттого с каждым днем становились все озлобленнее. Антон не раз мысленно злорадствовал, вспоминая про неизвестного ему коггнура, потому как тот явно не справлялся с ситуацией. Новое мироустройство скоро должно было рухнуть в такую бездну, из которой уже не возвращаются. И что самое печальное — пострадают люди и потенциальные Иные. Ладно бы, если только маги и ведьмы, но если рухнет мир людей, то Иным просто будет не из чего возрождаться. А в первую очередь пострадают те, кто сейчас у самой главной кормушки: взбунтовавшиеся низшие растопчут, разорвут на куски верхушку, а коггнура заставят мучиться долго и изощренно. Все-таки Договор, каким бы ни был несовершенным, все упорядочивал, служил сдерживающим фактором. Многие поколения Иных, родившиеся уже после его заключения, чтили правила просто по привычке, не рискуя открыто выказывать свое недовольство. Теперь же для Темных не осталось никаких авторитетов, никакого страха. Туповатые жили одним днем и старались урвать от жизни все, в чем им раньше было отказано. Те же, что поумнее, предвидели скорое падение устоев и спасали собственную шкуру, заручаясь поддержкой Инквизиторской элиты. Скорее всего, это им обходилось недешево. Пока ехали в машине, в плеере Антона отыграла «Сплин» со своей «Выпусти меня отсюда», предупреждая о чем-то нехорошем: Началось и кончилось кино тихо, ни один знакомый не мелькнул в титрах, Ни один знакомый не попал в кадр. Только затонувших кораблей карта знает, где осталась навсегда яхта… Выпусти меня отсюда, выпусти меня, выпусти меня отсюда… Прежде чем достичь цели, я хочу запомнить этот мир цельным… Выпусти меня отсюда, выпусти меня отсюда, выпусти меня… Видимо, Антон слишком резко поморщился на последних словах, и Завулон сразу вспомнил о его существовании, прервал телефонные переговоры (трубка у него раскалилась чуть ли не добела, за последние полчаса всем почему-то срочно нужен был наместник) и строго предупредил: — Не отходишь от меня ни на шаг. Если я от тебя услышу хоть слово поперек, сильно пожалеешь. И лучше рта не раскрывай совсем. Все равно будет так, как я прикажу. Ты ведь это уже усвоил? — Да, мой господин, — равнодушно согласился Антон. Будь его воля, он вообще никуда не поехал бы, и стоило ему попросить, Завулона наверняка позволил бы. Но с другой стороны… Любая вылазка приносила массу полезной информации. Даже больше, чем раздобывал Гарик, участвующий в эксперименте. Поэтому особо выбирать и привередничать не приходилось. Только вот это «выпусти меня отсюда…» было лакмусом нынешнего состояния Антона — хотелось сбежать на край света и никого не видеть. Вечность. Или еще дольше. Сейчас же, сидя на полу в положенной рабской позе и ощущая на себе чрезмерно много любопытствующих взглядов, Антон с тоской слушал рассуждения магов о безнаказанности строптивых ведьм и старался не выказывать своей брезгливости. Как же они все его достали. Изо дня в день у этих Темных одно и то же, одно и то же, как заезженная пластинка. Противно. Завулон, расположившись за столиком, напряженно общался с каким-то старым оборотнем, вникал в сомнительную историю со списками рабов и неправомерными перекупками за спинами распорядителей торгов. Катрин неподалеку скучающе облизывала губы, допивая что-то мутное красновато-черное из своего фужера. Внимание Антона привлекла небольшая суета в дальнем углу зала. Одному из рабов оборотень приказал встать на четвереньки, и на его спине устроили импровизированное барбекю, поставив раскаленную металлическую решетку прямо на обнаженную кожу. Ясное дело, раб не смог долго терпеть боль, за что был наказан каким-то заклинанием. Сидящие поблизости вампиры брезгливо сморщили носы от запаха прижаренной плоти. Антон ощутил, как его усталое равнодушие и бесчувствие будто водой смыло, хотелось вскочить с места и разнести все к мерлиновой прабабке. Останавливал только ошейник, предупреждающе впившийся в горло. Умом Антон понимал, что раз Завулон почувствовал его состояние, то ошейник теперь не позволит даже сдвинуться с места, но клокотавший внутри гнев подавлял все разумные мысли, хотелось по привычке сжечь боевым пассом нагло лыбящихся оборотней. Антон поймал себя на том, что его пальцы автоматически сжались, складываясь в нужный рисунок магического пасса. Только вот магии, способной активировать заклинание, в нем не было. Пустышка. Он всего лишь пустышка. И бессилен что-то изменить или предотвратить. Собственное бессилие подавляло. И тут он ощутил едва различимый, будто дуновение ветерка у виска, вампирский успокаивающий посыл. Словно тихая чарующая мелодия окутала его на миг и пропала. Сразу полегчало. Мысли пришли в норму. Он вскинул глаза и наткнулся на взгляд Катрин — она с аппетитом облизывалась, не скрывая, что подпиталась его темными эмоциями. Когда Темные тянули эмоции из людей, последние ощущали временное истощение сил, но быстро восстанавливались. Пустышкам же на восстановление требовалось куда больше времени, и значит, Антон еще долго будет не в состоянии злиться и испытывать какие-то яркие чувства. Вампирша помогла ему на свой темный манер, извлекая заодно и собственную выгоду. Антон чуть заметно кивнул, показывая, что оценил ее маневр и благодарен за встряску. Но Катрин уже смотрела в другую сторону, игнорируя его благодарность. За дальнейшим Антон наблюдал обессилено, но все равно не равнодушно: у противоположной стены сцепились оборотни-хозяева пострадавшего раба и парочка вампиров, потому как их обвинили в нанесении оскорбления лишь за то, что те посмели критиковать обращение оборотней с пустышкой. Завулон подчеркнуто не замечал всей этой суеты и вроде был увлечен очередными переговорами по телефону. Антон слышал как-то от охранников, что виновников подобных инцидентов ждет потом очень серьезное наказание, но желающих выяснять отношения на публике все равно не уменьшалось. Распорядители раутов каждый раз запрещали проводить рабов в зал, но всегда находились умники, которых это правило якобы не касалось. Завулону вот, например, никто не смел даже намекнуть про запрет, наместник был вправе творить все, что ему заблагорассудится. Суета в углу прекратилась, и опять Антон заметил обращенные на него любопытные взгляды публики. Темные тихо о чем-то перешептывались, некоторые похабно усмехались. Антон заподозрил, что Завулон вновь подвесил на него какой-то сумеречным знак типа того, что раньше оставил у него на скуле. По-другому сложно было бы объяснить такое внезапное внимание к его рабской персоне. Захотелось тоскливо завыть на весь зал, не хуже того же оборотня. В центре зала для развлечения публики на маленькой сцене негромко напевала невысокая певичка. Ее приятный голос почти терялся в шуме болтовни и бряцанья столовых приборов, но разобрать слова все равно было можно. Она пела о том, как увлекателен новый мир, сколько новых возможностей он теперь предоставляет Иным. Певица была пустышкой и рабыней — ошейник хотя и был украшен драгоценными камнями и шелковыми лентами, все равно оставался пыточным орудием. Она иногда вздрагивала, понукаемая острыми шипами, впивающимися в тонкую шею, и торопливо повторяла куплет за куплетом. Певица старалась не смотреть на гостей, но не бросать жадные взгляды на еду на столах было выше ее сил, и тогда она жадно сглатывала. Антон решил, что единственный способ для него не спятить и не сорваться в такой обстановке — это переключить все свое внимание на хозяина. Он следил за тем, как Завулон что-то подписывает в подносимых ему документах, как хмурится, когда нерасторопные официантки слишком настойчиво подливают ему вина, подольше задерживаясь возле его столика. Видать, дошли слухи, как одну из них совсем недавно наместник повысил в ранге всего лишь за вовремя поданную салфетку. Но основное время Завулон тратил на телефонные переговоры. Он много слушал и редко обрывочно отвечал. Когда он ненадолго отошел от столика, Катрин склонилась к уху Антона и насмешливо прошептала: — Да ты у нас сегодня звезда. Антон удивленно вскинулся. — Что вообще происходит? — Завулон тебе не сказал? — она хохотнула, чуть обнажив клыки, что означало, что она вся в предвкушении невероятного представления. — Это забавно на самом деле. — Что именно? — раздраженно поторопил ее Антон: Завулон должен был вот-вот вернуться, а хотелось понять, каких проблем ждать от этого выезда в город. — Он тебя на торги выставил. У тебя прямо над башкой висит сумеречное объявление, что он тебя на неделю обменивает на какой-то редкий артефакт, якобы выкраденный недавно у Инквизиторов. Сердце пропустило удар, и сразу сделалось дурно. — В каком смысле — сдает на неделю? — Судя по заинтересованности некоторых любителей пыточных удовольствий — то в полное и безраздельное пользование. Я не в курсе деталей, он их по телефону соискателям сообщает. Антон представил себе, чем может обернуться для него эта неделя, и судорожно вцепился в боковину стула, а в глазах резко потемнело от накатившего страха. Он считал, что уже разучился бояться до такой степени. А еще он ощутил то, что испытывать рабу было вроде бы нелогично и запрещено: обиду и шок от предательства. Хотя кому есть дело до чувств рабов-пустышек, до их представлений об этичности хозяина? — И что, у всех звонивших есть этот единственный в своем роде артефакт? — наконец спросил он у Катрин, запоздало подметив, что голос немного дрогнул. Но та все продолжала потешаться над ним: — Может, именно мне тебя арендовать, Городецкий? Хочешь в мое безраздельное пользование, Светлый? Обещаю, до полного истощения и повреждений, несовместимых с жизнью, я тебя не доведу. Я же добрая. — Чем расплачиваться с ним планируешь? — ядовито огрызнулся Антон. — Своей жизнью? Пардон, своей матрицей воссоздания, ты же нежить, я забыл, ты — низшая тварь, изгой, проштрафившаяся и лишенная всех привилегий за какое-то нарушение Договора. — Как ты груб, раб. Когда я пару раз спасала твою шкуру, ты не вспоминал, что низшим не говорят спасибо. А теперь вдруг стал воротить нос? Артефакта у меня нет, но полагаю, что за предоставление информации, у кого он может находиться, я свою недельку получу. Так, давай посчитаем: судя по количеству звонивших, которым Завулон сообщал, что рассмотрит вариант оплаты, тебя распродали на год вперед. Персональная шлюшка великого наместника — соблазнительный лот, тут не поспоришь. — Заткнись, — зло сквозь зубы выдохнул Антон. Слишком желчно и отчаянно. Но взять себя в руки никак не получалось. Он понимал, что Катрин устроила это жестокое подначивание исключительно из жалости к нему. Все видели то чертово объявление в Сумраке, все шептались и обсуждали выходку Завулона, и она посчитала правильным предупредить раба, морально подготовить. Умом Антон это понимал, даже был благодарен, но жалость вампирши сделала только хуже — теперь хотелось удавиться. Вынудить ошейник с такой силой сжаться на горле, чтобы добиться именно тех самых повреждений, несовместимых с жизнью. — Убить тебя никто не посмеет, все-таки ты будешь продолжать формально принадлежать ему. И возможно даже, перед тем как вернуть, подлатают целительной магией, — попыталась уже откровенно утешить Катрин. — Остаться в живых — это все-таки главное, раб. — К черту. Идите вы все к черту! — уже совсем вяло огрызнулся Антон; силы были на исходе, пальцы отчаянно дрожали, а к горлу подкатила дурнота. Он мысленно проклинал Завулона — отчаянно, надрывно и вполне себе искренно. Ошейник дрогнул, завозился, заскреб по коже, почуяв дурное отношение к хозяину. — Хотела бы я знать, что это за артефакт такой важный, — задумчиво проговорила Катрин. — Завулон часто вводит какую-нибудь моду. Значит, теперь станет популярным выставлять рабов на торги в обмен на что-то ценное. Я недавно приглядела одного симпатичного пустышечку в Питере, надо будет подсуетиться и воспользоваться ситуацией, — вслух рассуждала вампирша. — Сладкий такой. Совсем еще молодой. Только дорого же он мне обойдется, эх… — Ты его до меня или после? — на Антона внезапно накатило такое постылое безразличие, что он даже смог пошутить. В самом деле, чего он ожидал от Завулона? Привязанности? Сострадания? Ему это все чуждо. Есть скука и выгода. И то, и другое лечится просто — богатой фантазией. А Завулону ее не занимать. — Зачем беззубой вампирше раб? — Завулон вернулся внезапно и, как всегда, неслышно. Ну кто бы сомневался, что он просчитает и почувствует момент, когда его интригу захотят подпортить. — Твои клыки и когти тебе не слишком дороги, как погляжу? Мне их выдрать? Катрин сразу подобралась, клыки опасливо втянулись, и она бросила на Завулона затравленный взгляд. Слишком красноречивый взгляд, чтобы поверить, что испугалась она на самом деле. Все-таки Катрин была той редкой вампиршей, чуть ли не единственной из охраны наместника, которая общалась с ним почти на равных. Видать, не просто так ходили слухи, что знакомы они давно. Очень давно, даже еще до того, как она ушла в Инквизицию. — У тебя пять пропущенных звонков, — улыбнулась она. — Телефон на столике всё вибрирует и вибрирует… Завулон оскалился в ответ. Нехорошо так, опасно. — Кстати о рабах. Могу я наконец подать прошение в спецотдел, чтобы с меня сняли запрет на покупку раба? А то всем можно, а мне нет. Несправедливо. Мне усиленно надо питаться, — обворожительно улыбнулась Катрин. — Можно подумать, тебя не обеспечивают всем… необходимым, — Завулон мигом перестал изображать наигранное неудовольствие и стал обычно сдержанным, почти равнодушным, хотя предупреждения во взгляде не убавилось. — И нет. Это ответ на твой вопрос. — Завулон сел, подхватил свой телефон, просматривая пропущенные звонки. Катрин, напротив, вскипела, разом потеряв над собой контроль, когти заскребли по столешнице. Отказ Завулона чем-то сильно ее задел. Глаза полыхнули голодным красным вампирским огнем. — Еще вчера я подумывал тебе это позволить. Но… после сегодняшней выходки решил, что пока рано, — все же пояснил Завулон. Теперь Катрин зло зыркнула на Антона, будто это он был виноват, что вампирша его пожалела и предупредила. Не был он виноват. И все, что хотел сейчас — это чтобы кто-то стер ему память, чтобы еще хотя бы пару минут не знать про жестокую выходку своего хозяина. Завулон насмешливо развел руками, демонстрируя, что вампирша все поняла верно. Зазвонил телефон, и Завулон, хмыкнув, ответил на вызов: — И тебя нелегкая сподобила, Хена, — ехидно сказал он. — Торги? Нет, еще не завершены. Неужели в этом есть и твой интерес? Зачем Инквизитору такие банальности, как честное участие в торгах? А как же ваша хитрость и изворотливость? Затем он долго слушал и лишь усмехался: все шире и шире, пока усмешка не переросла в хищный оскал. — Это вы не можете там артефакт обнаружить. А я к вечеру буду знать, где его найти. Спорим? На что? Нет, это уже было. А это неинтересно. Ну ты же знаешь, что по-настоящему меня заинтересовать тебе вряд ли удастся. Разве что… Ах, ты догадываешься? Ну и славно. Думай. И я подумаю. То, что ты можешь опоздать, должно волновать тебя, а не меня. Ну, думай, думай… Он отключил телефон и жестко глянул на Антона. Тот не отвел глаза. Еще с первой реплики вернувшегося Завулона Антон понял, что надежда, все это время теплившаяся где-то внутри, разом умерла. Да не просто умерла — рассыпалась ядовитым прахом, отравляя все внутри. Все, что он сейчас мог испытывать к Завулону — это брезгливое разочарование. Большего по его мнению, его хозяин заслуживал. Не зря он утром угрожал, что сегодня его раб особо позорно прославится. Не зря. Городецкий пошел по рукам — вот что завтра будут знать все пустышки. И теперь уже ничего не имело значения. Надо было тогда соглашаться на предложение Хены, когда тот советовал Антону рискнуть жизнью и поучаствовать в эксперименте. Надо было сдохнуть достойно, пока еще был выбор. Именно это тогда предлагал Инквизитор, а Антон не понял. Не понял. Не захотел понять. А теперь… Завулон дернул его за ошейник, вынуждая прижаться боком к своей ноге. Антон подчинился равнодушно. Совсем равнодушно. Потому что ни в чем не было больше смысла. Ни в чем. Пальцы хозяина привычно погладили кожу на шее, но теперь это прикосновение ничего, кроме раздражения, не вызывало. К черту Завулона. К черту этот мир. Ошейник завибрировал, острой болью возвращая в адекватное состояние. Ошейник защищал от попытки развоплотиться. Даже если эта попытка все равно была бессмысленной без доступа к воздействию Сумрака. Проклятый ошейник не позволял даже тени желания сдохнуть. Даже тени… больше нет никакой тени. Нет Сумрака, нет сумеречного ветра… — Городецкий, — недовольно рыкнул Завулон где-то над ухом. Антон вскинул голову и глянул на него. На миг показалось, будто что-то дрогнуло в темно-синем раздраженном взгляде Завулона. Но только на миг. Потом опять все стало как всегда — выжидательное скучающее однообразие. «Не порти мне игру», — мысленно велел Завулон. «Приятного аппетита. Не подавись».