В прятки с реальностью

Let the mountain come to me, That's how it's got to be...

      Навязчивый, ни на что не похожий звук проникает в сознание и прочно укореняется ощущением постороннего присутствия. Последнее время чувство, что за мной следят, не покидает даже во сне. Слишком много людей хотят моей смерти, но тревожит не это, а некая нависшая над Бесстрашием угроза, источник которой я так и не нашел.       Вайро тоже ничем не помог, хоть и прошерстил все записи с камер, поднял на уши свою агентуру. Вроде все спокойно, но в коридорах штаб-квартиры я все время затылком чувствую чей-то пристальный взгляд. И вот сейчас посреди ночи из сна выдернуло четкое ощущение, что в моей квартире кто-то посторонний.       Открываю глаза и, напряжённо уставившись в потолок, прислушиваюсь. В помещении была бы кромешная тьма, если бы не тусклые светодиоды, которые работают от заряженных за день солнечных батарей. Поэтому я различаю на потолке разводы от былых протечек, очертания мебели и отмечаю про себя, что идея светильников была весьма удачна — в полной темноте ориентироваться гораздо сложнее.       Комната тонет в ночной тишине, я уже начинаю думать, что мне приснилось или показалось. Прикидываю, а не перекурить ли мне, раз уж не спится. Однако… Не успеваю откинуть одеяло, как едва уловимый шорох слышится со стороны кухни, и я незамедлительно тянусь к тумбочке, где меня неизменно поджидает Desert Eagle с полным магазином.       Спальню и кухню разделяет небольшое пространство прихожей, и, как выяснилось, дверь в спальню была чуть приоткрыта — потому я и услышал возню. Хотя тот, кто проник ко мне с неизвестными намерениями, вёдет себя осторожно и явно не хочет афишировать свое присутствие.       Осторожно, шаг за шагом приближаюсь к кухне, чтобы застать ночного посетителя врасплох и выяснить уже, кто и зачем за мной следит.       Перед кухней останавливаюсь в тени коридора и прислушиваюсь. Различаю шорохи, похожие на копошение в ящиках стола. Это странно, если человек задумал меня убить, и вполне объяснимо, если просто собирает информацию. «Было бы неплохо захватить этого ублюдка и хорошенько допросить», — мелькает мысль. Стараюсь рассмотреть из своего укрытия как можно больше пространства кухни. Патрона в патроннике нет, и если сейчас щёлкнуть затвором, выйдет оглушительно громко, а спугнуть своего «гостя» мне совсем не хочется. Чуть высунувшись, замечаю чью-то тень: этот человек совсем невысокого роста, какой-то юнец или…       К моему бесконечному изумлению, из-под стола выбирается тощая женская фигура, в которой узнаю Эшли, мать ее, Финн. Мелкая, пристально осмотрев стол, поднимает голову к верхним полкам и уверенно залезает сначала на стул, а оттуда на столешницу. Я хотел сначала осадить ее — такую наглость трудно себе представить, но мне интересно, что она будет делать дальше. Финн открывает дверцу с прозрачными вставками, придирчиво оглядывает содержимое полок и тянется… к пузатой темной бутылке с бренди. Вот так дела, ни в каком другом месте во фракции она не нашла себе бухлишка, кроме как у лидера в аппартаментах!       Мелкая отхлебывает прямо из горла и снова тянет бутылку ко рту, когда я решаю, что прятаться дальше чревато пьяненькой неофиткой у меня в комнате.       — Не крепковато для такой мелкой коротышки? — спрашиваю негромко, но она всё равно сильно вздрагивает. Бутылка при этом вылетает у нее из рук и, отрекошетив от стола без какого-либо урона, разбивается вдребезги об пол.       Финн растерянно смотрит на осколки, после чего медленно поднимает на меня взгляд.       — Обязательно было подкрадываться? — спрашивает скорее с досадой, чем испугано.       — На самом деле я всегда, когда среди ночи застаю у себя незваных гостей, выпрыгиваю из-за угла и немедленно начинаю палить в воздух, — киваю с серьезным видом и убираю пистолет за пояс. — Но сегодня решил, что пожертвовать выпивкой будет занятнее.       Она так и стоит на столешнице, растерянно моргая, и это странно, потому что обычно она за словом в карман не лезет.       — Ты за этим сюда пришла? — спрашиваю достаточно миролюбиво, поскольку сам не знаю, что делать дальше. Ее голые ноги почти сразу бросились в глаза, а теперь я ещё отмечаю, что она красуется передо мной в одном тоненьком топике и плавках. Совсем как в тот раз, когда она шныряла по фракции в исподнем.       — Нет, — мотает головой, но даже попытки не делает спуститься на пол. — Я…       — Что тут у тебя за шум? — раздается за спиной хрипловатый голос, заставивший меня чертыхнуться про себя.       Из сумрака коридора на кухню выходит рыжая дура, которая за каким-то хреном припёрлась сегодня и по всей вероятности не ушла, несмотря на то, что я на этом настаивал. Когда я вернулся после ночных приключений, спать хотелось так, что уснул бы стоя, и девка была совсем не кстати. О чем я ей и сообщил. И был уверен, что она покинула мое негостеприимное жилище. Однако, как сейчас вижу, нет.       — Оу, — тянет Финн, сложив руки на груди, — я так понимаю, лидер тут не скучает.       Самым правильным было выставить их обеих и поспать оставшиеся пару часов. Но если рыжая девка — Лейла, — сюда понятно зачем пришла, то какого хрена здесь делает мелкая ещё предстоит выяснить. Тем более, что выслушать ее версию вторжения было бы весьма любопытно!       — Убирайся, — резко бросаю я, повернувшись к Лейле. Она заторможенно трёт глаза, переводя недоуменный взгляд с меня на неофитку.       — Это ты мне? — спрашивает, словно к ней эта просьба никак не может относиться.       — Я тебя не звал. Так что убирайся. Сейчас. Иначе будет хуже.       Подхватив простыню, Лейла скрывается в спальне, а я остаюсь на кухне, наедине с Финн. Пока таращусь на нее, чувствую затягивающееся молчание, Эшли обводит взглядом помещение и удручённо смотрит на осколки. Сначала я не понимаю, отчего ее расстраивает разбитая бутылка, и мелькает мысль, что она сожалеет о выпивке. И только через мгновение до меня доходит, что острое стекло, щедро сдобренное алкоголем, мешает ей спрыгнуть со столешницы и гордо удалиться.       Сзади шелестят лёгкие шаги, но у двери Лейла все же притормаживает.       — Ты точно хочешь, чтобы я ушла? Мы могли бы…       — Вон! — приходится гаркнуть: отчего-то все чаще возникает необходимость агрессивно настаивать на своих решениях. Лейла вздрагивает и наконец покидает мою квартиру. А я перевожу взгляд на мелкую. — Так зачем ты пришла?       — У меня было к тебе дело, — Финн наконец отмирает и шагает по столешнице в сторону, вдоль полок. Под ноги ей попадается солонка, и она пинает ее так, что деревянный бочонок глухо ударяется о стену и отлетает на пол. — Но как я вижу, тебе вряд ли будет интересно.       — Как минимум, я должен узнать, что это за дело, которое заставило тебя проникнуть к лидеру в квартиру, пока он спит.       — А ты и не спал, — срывается у нее прежде, чем она успевает захлопнуть рот. — То есть… Черт! — Финн капризно топает ногой и пинает стоящую рядом перечницу. — Знаешь что, я передумала. Была у меня идея, но…       — Ты сначала сделала, а потом включила мозг, — перебиваю ее, сам не знаю зачем. Она оглядывается и пинает чайник, который слетает со столешницы и дополняет бардак на полу кухни. И поскольку воды там было много, она растекается повсюду, а сама неофитка, не рассчитав усилие, начинает заваливаться вслед за чайником прямо на острое стекло.       Я не знаю, как оказался рядом, это, видимо уже где-то на уровне рефлексов, но успеваю перехватить ее и не дать познакомиться с усеянным осколками полом. Она повисает у меня на руке, в самом из всех возможных неудобных положений — спиной ко мне, рука, перехватившая поперек тела, едва ли не душит. Финн отчаянно дёргает ногами, пытаясь избавиться от хватки, но я не отпускаю, не хочу, чтобы она порезалась.       Подхватываю ее поудобнее, и так под мышкой несу к обеденному столу, туда где нет осколков. Сажаю ее на стол и делаю шаг назад, обозначая хотя бы иллюзию пространства между нами. Она немедленно спрыгивает, но я преграждаю ей путь, чтобы она не смогла сбежать, запирая ее между собой и столом.       — Пусти, — поднимает на меня сердитый взгляд и глубоко дышит.       — Это не обсуждается. Зачем ты пришла?       — Если я скажу, ты уже выпустишь меня, наконец?       — Это будет зависеть от той причины, ради которой ты решила вылететь из фракции. — Она молчит, никак не разделяя мое негодование, а я начинаю чувствовать ее так остро, словно она обнажает каждый нерв в моем теле. Ее макушка находится прямо под моим лицом, и от ее волос пахнет чем-то пряно-сладким, и этот запах, смешавшись с парами от алкоголя из разбитой бутылки, нереально кружит голову.       Я уже много знаю о ней.       Каждый раз, когда вижу ее, вспоминаю шарик на языке, не дающий мне покоя. Каждый раз, когда она бросает мне вызов, я первым делом вспоминаю окровавленную штангу у меня на ладони, а вслед за этим звук этого ее пирсинга, стукающегося о зубы. Каждый раз при взгляде на нее, вижу ее мнимую хрупкость, под которой скрывается стальной стержень, о котором знают немногие, и один из этих немногих — я. Каждый раз, когда дотрагиваясь до нее, нарочно или случайно, ощущаю ее отклик, вольный или невольный. И когда невольный, это во много раз лучше. И теперь я знаю, как пахнет ее макушка. Это гораздо больше, чем мне положено знать о ней. Этого не нужно было допускать. Но уже поздно.       — Ну так что? — поторапливаю ее. — Мне доложить о проникновении к лидеру с неясными намерениями?       — О рыжей своей доложи! — огрызается Финн. — Я уже жалею, что пришла.       — Ещё секунда, и я начну думать, что ты тупо боишься, — начинаю терять терпение и остатки самоконтроля. Мне не нравится ее близость. Мне как воздух нужна ее близость. — Бесстрашные никогда ни о чем не жалеют.       — Серьезно? — сочится насмешка в ее голосе. — А я-то думала, что Бесстрашные ничего не боятся и никогда не сдаются.       — Сожаление — это признание поражения. А признать поражение — все равно, что сдаться.       — Ты прекрасно знаешь, что я ничего не боюсь. И тебя в первую очередь.       — Неужели преодолела свой страх?       — Да, ведь это ты научил меня не бояться.       Она говорит это так, словно обвиняет. Говорит, что я делал такие вещи, которые хуже, чем просто страх. Снова бросает мне вызов, и я опять начинаю выходить из себя, а ведь так и не узнал причину, по которой она здесь.       — И что же тебе мешает сказать, зачем ты здесь? Мы выяснили, что это не страх.       — Я пришла потому, что мы не договорили.       Эшли проговаривает это очень быстро, слова высыпаются из нее, словно горох. Я даже слышу, как дробно он постукивает по полу и тонет в луже от разбитой бутылки и опрокинутого чайника. Что угодно, только не думать о ее близости.       — О чем? — спрашиваю осторожно, не показывая своей заинтересованности. Сурово сдвигаю брови, наблюдая за ее метаниями.       — О перемирии! — И снова бросает мне вызов. Смотрит прямо в лицо, взгляд не опускает и ждёт, что я сделаю. А я ничего не делаю, потому что не могу. Потому что она рядом. — О полной и безоговорочной капитуляции! Но не хочу быть, как твоя рыжая… подруга. Ведь ты меня не звал.       — Это не так, — говорю я прежде, чем успеваю осознать всю двусмысленность сказанного. Хотя… какая уж тут двусмысленность.       Она меняется прямо на глазах. Только что во взгляде бушевало море упрямства, а теперь она выглядит растерянной и немного беспомощной. Я чувствую как она дышит, слегка приоткрыв рот, и ее теплое дыхание касается моего подбородка. Она разглядывает меня своими нереальными шоколадными глазами, ищет подвох, а я сам не знаю, есть он или нет. Я тоже все время жду: то беды, то смерти, а с ней это все отступает. И каждый раз, когда мы близки — это почти болезненная зависимость от ее присутствия, от осязания ее тела, запаха, вида. Она — инородное существо в моей жизни, полной жестокости, страха и боли, и возможно поэтому я так не хочу, чтобы она была рядом. Но когда она рядом, я не в силах отказаться.       Она поднимает обе руки, и сначала я думаю, что она хочет оттолкнуть или защититься. Но секундой позже ощущаю, как она обхватывает ладонями мое лицо, медленно приближаясь всё ближе и ближе. Касается пальцами моих губ, легко и невесомо, обводит по контору, словно хочет запечатлеть их в памяти, а я лишь смотрю, как подрагивают ее ресницы. Только бы не утонуть в этих касаньях, только бы не послать всё к чертовой матери и не признать свою полную и безоговорочную капитуляцию.       Она тянется ко мне, и в груди все сжимается от того, что она хочет сделать. Пальцы сменяют губы — сна­чала легонько целует в уго­лок рта, не­тороп­ли­во, слов­но про­бу­я на вкус что-то сов­сем но­вое. По­том при­ника­ет к гу­бам, по­оче­ред­но прих­ва­тывая их. Гладит паль­цами по ще­кам, спус­ка­ет­ся на шею. Не могу. Я не должен.       Она отс­тра­ня­ет­ся, не дож­давшись ни­какой ре­ак­ции. Пов­лажнев­шие гла­за сму­щен­но блес­тят с зап­ро­кину­того ли­ца.       — Я не осо­бен­но это все умею…       Нет. Это невозможно.       — Я умею.       К черту всё.       Слегка подаюсь вперёд и, обхватив ее затылок, прижимаю Эшли к своим губам. Или это я приникаю к ней, как к живительному источнику. Мне отчего-то трудно управлять своими мыслями, эмоциями. Тело будто окутано толстым слоем ваты, но расставаться с этим ощущением не хочется.       Она на вкус, как бренди. И так же туманит голову. Это единственное рассудочное, что остается в сознании, после того, как я подхватываю ее под бедра и усаживаю на стол, устраиваясь между ее ног. Она не сопротивляется, лишь тихонько охает, когда мои скрюченные пальцы слишком сильно впиваются в её нежную кожу.       Вся моя прошлая жизнь пуста без ее отклика на мои, похожие на укусы, поцелуи. Никакой сопливой нежности, только потребность в ней, в её теле, объятиях, поглаживаниях и едва слышных на выдохе стонах.       Я целую ее, грубо и отчаянно, как изголодавшийся по чему-то хорошему в своей жизни, а она несомненно, очень хороша. И также вне всяких сомнений, она лучшее, что происходило со мной. С ней я снова могу чувствовать себя живым. Что-то внутри меня тянется к ней, нуждается в ней, и я снова и снова проникаю языком в её рот, чтобы быть ближе, ещё ближе, утонуть, раствориться и утолить, наконец, этот голод.       Голод…       Царапает что-то неправильное во всей этой ситуации. Ночь, алкоголь, влажность, девушка, сидящая передо мной и потеря контроля… Сознание выныривает из захватившей меня страсти, заставляет отпрянуть.       — Эрик? — чуть задыхаясь, она рассматривает меня удивлённо, ее глаза широко распахнуты на разрумянившемся лице. — Все в порядке?       — Ты… действительно хочешь этого?       Вместо ответа она притягивает меня к себе обратно, прижимается лбом к моему лбу и гладит по щеке.       — Я бы не пришла, если бы не хотела, — шепчет она одними губами, и я отчего-то слышу ее очень отчетливо, словно ее слова сами собой рождаются в голове. — Все в порядке.       Ничего не в порядке.       Меня словно опрокидывает из теплой неги в ледяную прорубь, даже чувствую, как по спине пробегает озноб.       «Неофитку захотел, да, лидер? Так вот она, сама пришла, бери-не-хочу! Что же ты медлишь?»       Инородный голос рождается в голове, стягивает её обручем, сжимает. Однажды я уже поддался ему. Другого раза не будет.       — Эй, посмотри на меня, — шепчет Эшли, заглядывая мне в глаза. — Все хорошо. Ты хороший человек, Эрик. Просто позволь себе им быть.       — Ты ошибаешься, девочка. И знаешь это.       — Не бывает плохих людей. Бывают плохие поступки. Но прошлое есть у всех, важно сделать выводы и жить дальше. — Она улыбается мне, опускает взгляд на мои губы, обводит их кончиками пальцев. — Может быть, мы не с того начали, но в наших силах все исправить…       — Кто ты, мудрая женщина, и что ты сделала с Эшли Финн? — бормочу я, наблюдая, как в её глазах зажигается озорство. В ответ она смеётся, откинув голову назад, и я вижу ее изящную шею с бьющейся тонкой венкой. И не в силах сопротивляться, я просто касаюсь губами ее кожи, чувствуя ускоряющееся биение ее пульса.       Ее голос, ее грудной тихий смех обволакивают, собирают по кусочкам распоротую заживо душу в одно целое. Она тянется ко мне и рождает что-то новое между нами, мы сплетаем наши губы снова и снова, и жажда опять разливается вдоль наших тел, пронзает электрическими разрядами каждую клетку. Заставляет Эшли изгибаться в моих руках, чтобы сокращать и так почти отсутствующее расстояние между нами.       И сейчас, когда она надавливает шариком пирсинга мне на нёбо и ее лобок трётся о мою вздувшуюся ширинку, а воображение подбрасывает одно не совсем пристойное видение за другим, я не могу и не хочу останавливать это. Отодвигаю тонкую полоску белья и погружаю в нее пальцы. Она подаётся навстречу, раскрывается — на этот раз добровольно и сознательно, — и почти мучительный стон срывается с ее губ.       — Эрик, я чувствую тебя, — вышептывает она, задыхаясь и поглаживая рукой мой член сквозь брюки. — Но ещё больше мне бы хотелось почувствовать тебя внутри!       Я отрываюсь от нее, чувствуя, как покалывает распухшие от ее поцелуев губы, и не верю в то, что это говорит она. Все мое существо тянется к ней, я вижу, что это Эшли Финн — ее глаза, ее губы, ее голос, и в то же время она совсем другая. Идеальная Эшли в моем идеальном мире. Да и к черту всё!       Стараюсь не торопиться, чувствуя предательскую дрожь нетерпения в руках, но удается стянуть с нее совершенно влажное белье без проблем. Пока я избавляюсь от брюк, она стаскивает через голову топик и швыряет его на пол, попав прямо в водно-алкогольную лужу, но кажется не замечает этого. Опирается руками о стол, смотрит мне прямо в глаза и медленно разводит ноги, раскрываясь для меня.       Я вхожу в нее, буквально насаживая на себя податливое женское тело, и в награду мне звучит громкий стон, эхом прокатившийся по кухне.       — Черт… — выдыхаю наслаждение сквозь зубы. — Эшли!       Всего несколько движений, и я уже наркоман, не могу представить, как мог жить без этого. Она хватается рукой за мое плечо, прижимается ко мне взмокшим животом, не прекращая двигаться навстречу. Я перехватываю ее поясницу, прижимая к себе ещё теснее, и она кладет ладони мне на лопатки, словно притягивая меня к своей груди.       — Сильнее, Эрик! — она задыхается, выкрикивая мое имя, но секундой позже голос её отчего-то меняется. — Эрик!       Я, отстранившись на секунду, смотрю в её лицо, на котором больше нет умопомрачительного удовольствия. Эшли смотрит на меня так пристально, что я замираю под этим напряжённым взглядом, и продолжает не своим голосом выговаривать мое имя:       — Эрик! Эрик! Эрик!       Открываю глаза и первое, что вижу перед собой в сумраке комнаты — это нависшие откуда-то сверху длинные спутанные рыжие волосы.       — Эрик, черт тебя дери, проснись уже, твою мать!       Я все ещё там, в своем идеальном мире, где нет места этой рыжей дуре. Мне очень хочется намотать эти её неестественно яркие патлы на руку и выволочь девку отсюда, чтобы больше не показывалась мне на глаза. Но вместо этого я говорю только одно слово:       — Убирайся.       Она смотрит опасливо, мой низкий, угрожающий голос не обещает ей ничего хорошего, она знает. Лейла вскакивает с кровати, начинает одновременно собирать свои шмотки и оправдываться:       — Ты напугал меня! Лежишь, хрипишь, я думала у тебя приступ, мой отец умер так во сне от астмы…       — Заткнись и убирайся, — повторяю медленно, стараясь справиться с дрожью. Бешеное желание наяву и ещё большее разочарование растекаются по телу, готовые выплеснуться наружу в припадке раздражения. А мараться об эту дуру совсем не хочется.       — Я только хотела…       — Ещё одно слово, и получишь пулю в колено.       Лейла бросает на меня испуганный овечий взгляд и ретируется из комнаты. И только когда за ней захлопывается дверь, я со стоном опрокидываюсь обратно на подушку.