«В прятки со страхом», глава 16. Крыша
Эрик
— …говорит, что спихнули. И, кажется, не врет, потому что у нее здоровенный синяк на ноге… Зик ещё что-то говорит мне, а моё внимание все фокусируется на побеге виновницы торжества, которая с мучиническим выражением лица протискивается мимо гомонящей толпы собравшихся сочувствующих и, стараясь на меня не смотреть и не замечать, бочком по стеночке крадется к выходу на крышу. Почему туда? Усмехаюсь про себя — отчего-то я её хорошо понимаю. Когда хочется убежать от реальности нет лучшего способа отгородиться от всех, чем забраться куда-нибудь повыше или сбежать туда, где тебя точно не будут искать. Последнее время в Яме творится что-то нехорошее и мне это не нравится. И дело не в неофитских разборках или приказах старших лидеров, хоть это все тоже нездоровая канитель. В мраморных сводах нашего жилища стало тревожно и небезопасно, и природу этого явления ещё предстоит выяснить. Сейчас некая сила, что-то между желанием кого-нибудь прибить и крайним любопытством, тянет меня туда, где раздражающая неофитка пошла упиваться своими невеселыми думами. И точно, стоило мне распахнуть дверь, как все её тело подобралось в напряжении, застыло каменным изваянием, а во мне снова поднимается глухое раздражение, хоть я и не понимаю почему. Подхожу, сажусь рядом и между нами повисает тягостное молчание, сдобренное её поверхностным сопением и моим совершенно не уместным беспокойством о ней. — Ничего не хочешь мне сказать? — Я не смотрю на неё, но знаю, что она упрямо сжала губы в тонкую линию. — А смысл? — тем не менее боковым зрением замечаю, что она настороженно косится на меня. — Тебе всегда было плевать на разборки неофитов. — То есть все, что ты мне можешь сказать в этой ситуации, — начинаю заводиться я от её излюбленного обвиняющего тона, — это то, что я такая скотина, что мне плевать на всё? — Насчёт скотины тебе виднее, — ехидно отвечает, но в следующее мгновение вжимает голову в плечи, словно ждёт удара. Несмотря на закипаюшее бешенство, я не собираюсь её бить, кажется ей и так досталось. Я смотрю на неё долго и тяжело, стараясь понять, почему я до сих пор терплю её выходки, но потом оставляю это дело и сплевываю себе под ноги, бросив лишь короткое: — Осторожнее. Финн передергивает плечами, и не ясно, то ли фыркает, то ли кивает, соглашаясь. Я лезу в карман за сигаретами, а она, едва заметно вздрагивает, отстраняется, будто я проявляю агрессию. Ухмыльнувшись, прикуриваю, а между тем взгляд упирается в её голые ноги. — Опять босая рассекаешь, — хочу сказать это с издевкой, но получается как-то криво. — Хорошо, что в этот раз хотя бы не в одних труселях. — Рада, что тебе смешно, — бурчит она обиженно, разглядывая свои ступни. — И туфли жалко, в Бесстрашии не так легко их достать. — Для меня легко, — пожимаю плечами, удивляясь. Девка только что была на волосок от смерти, но туфли — это самая большая проблема… — Могу достать любую обувь в любое время. — Буду иметь в виду, — невесело ухмыльнувшись, ведёт плечом так, словно ей что-то мешает между лопаток. Я так и не понял, хочет она туфли или нет, и меня накрывает новая волна раздражения из-за того, что нужно поговорить о произошедшем, и не только на мосту, а мы трепемся об обуви. Я стараюсь погасить в себе это недовольство и попытаться сконцентрироваться на том, что она сидит здесь и не уходит, несмотря на её обиды и страхи. Прикрываю глаза, а потом и вовсе устремляю взгляд в небо, стараясь дышать глубже и ровнее. Она так неожиданно появилась там, в подсобке, отгораживаясь от увиденного ладошкой, будто если выставит ладонь вперёд, то возведет между нами стену. Как ребёнок, верящий, что если он закрыл глаза и ничего не видит, то и его никто не заметит. И она даже не догадывается, что идиотская рыжая девка — это просто суррогат, костыль, чтобы не сойти с ума. Что каждый раз трахая рыжую, я представляю на её месте ту, которую вожделею вот уже… короче долго. Слишком, нестерпимо долго. Её представляю. Но ведь не объяснишь. Она осторожно тянется ко мне, и на секунду все моё тело, в который раз отказывается подчиняться. Меня окатывает горячей волной, и все, что сейчас хочется, это совсем не то, что я должен делать. Все труднее сдерживать того, кто хочет вырваться на волю. Но она, не догадываясь ни о чем, просто затягивается крепким дымом и выпускает сизое облако из своего рта. А у меня пересыхают губы. Курить уже не хочется, но чтобы хоть чем-то занять руки, я прикуриваю новую сигарету. — Ты видела, кто это сделал? — возвращаюсь я к насущным вопросам. — Нет, — качает она головой. — Он, видимо, специально поджидал, а потом спрятался за углом. И просто ждал, уверенный, что я сорвусь вниз… — Как вышло, что ты была одна? — неподдельно удивляюсь я. — Ты вечно таскаешься с языкастой Искренней и зажатой блондинкой Отреченной, они что, бросили тебя? Она отворачивается и прячет глаза. Ну ясно, большинство неофитов к концу инициации уже разбились по парочкам и мелкая теперь не хочет быть третьей лишней. Значит, я правильно заметил, что не я один нарушаю запреты и наш сиятельный инструктор тоже приходует неофитку… — И как давно это продолжается? — Что продолжается? — пугается она, словно я уже прочитал её мысли. «Шашни отреченных Бесстрашных», хочется поддеть ее, но сейчас ещё не время для этих разборок. — Преследование, — вполне миролюбиво отвечаю я. — Или ты хочешь сказать, что это было в первый раз? — Да нет, не в первый, — она старается говорить буднично, но в голосе все равно слышится вызов. — Ты знаешь, кто из неофитов меня преследует и почему, зачем спрашиваешь? Хочешь, чтобы я нажаловалась тебе? — Из неофитов? — хм, это что-то новенькое. — Ты хочешь сказать, что кто-то ещё тебя преследует? Не из неофитов? — Почём мне знать? — она выбрасывает окурок и делает такую паузу, что мне хочется хорошенько её встряхнуть. — Вот недавно какой-то ненормальный схватил меня в коридоре, но его спугнули девчонки и Уилл с Альбертом. Я даже не поняла, кто это и чего хотел, как он буквально… испарился. А вот эта информация напрягает меня гораздо больше, чем неофиткие разборки. Конечно, вариантов много, и её предположения тоже не исключение — немаловероятно, что её могли втянуть в свои игрища урождённые. Но если принять во внимание, что творится в городе последнее время и в Яме непосредственно, то пришла пора изучить камеры наблюдения как можно внимательнее. — Та-а-ак, вот это уже интересно. В каком коридоре это произошло? Ты лицо его видела? — В том коридоре, что ведёт из столовой в спальни неофитов. Лица не видела. И голоса его я раньше точно не слышала. — То есть он ещё и разговаривал с тобой? — Да, он нёс какую-то околесицу, говорил, что я ему надоела, чтобы перестала играть в прятки или типа того. Я думаю, что это была какая-то игра у старших и он просто обознался, наверное. Я оглядываю её, стараясь понять, могла ли она стать объектом наблюдения? Ею интересуются старшие лидеры, и, как мне показалось, область этого интереса лежит немного глубже, чем сбор информации о новоприбывших. Могла ли быть эта стычка в коридоре случайностью? Если бы речь шла о каком нибудь другом неофите — я бы не сомневался. Но в её случае думаю, что нет. — Ты кому-нибудь рассказывала об этом? — задумчиво спрашиваю. — Кому? Фору? Тебе? — смеётся она. — Я же говорю, думала, что это розыгрыш от старших… — Финн пожимает плечами настолько беспечно, насколько может в данных обстоятельствах. — Меня просто приняли бы за истеричку, мне ведь не сделали ничего плохого. — То есть тебя кто-то неизвестный обжимал в коридоре и это типа нормально? — вообще, я не планировал ей ничего такого вменять, слова как-то сами срываются с языка. — Я вообще не знаю, что такое нормально в Бесстрашии, — она старается напустить в голос безразличия, но выходит у неё все равно обиженно. — Есть вещи, которые мне кажутся максимально ненормальными, но для тебя, например, это в порядке вещей. — И что же тебе кажется не нормальным? — прищуриваюсь, безуспешно надеясь, что ей хватит ума не сыпать обвинениями, как она делает это обычно. — А то ты сам не знаешь, — проявляет благоразумие она, но я её провоцирую: — И все же. — Ну, например, вломиться в душевую, — начинает она загибать пальцы, а я сижу и думаю: у неё есть какой-то план? Чего она добивается? — Рассказать всем о моих страхах, унизительно издеваться на глазах у всех, домогаться в пьяном виде, провоцировать, обзываться… — Ясно. Ты увидела только это, — останавливаю я этот поток обвинений, потому что спавшее было раздражение снова начинает набирать силу. — Что ж, возможно причина твоих несчастий в том, что ты слишком много болтаешь. Такие вообще долго не живут. И вообще, тебя, по твоим словам, только что спихнули в пропасть, но особо напуганной ты не выглядишь, а вот наглеешь с каждой минутой все сильнее! — На что это ты намекаешь? — взвивается в негодовании, хоть и старается не показывать этого. — У меня синяк под коленкой размером с территорию Искренности! Да и с какой это радости мне прыгать в пропасть? — Ну-у-у, — тяну я с издевкой, — судя по тому, что ты мне тут перечислила, поводов у тебя было немало. — Ага, значит, ты признаешь, что превратил мою инициацию в ад кромешный? — А я что, должен был красную дорожку тебе расстелить? Я здесь не для того, чтобы устраивать вам тут курорт, ясно? — Ну, главное, что ты устроил курорт себе! — резюмирует она и вскакивает на ноги, намереваясь убежать. — Не буду мешать твоему счастью с рыжей! Я тоже поднимаюсь, преграждая ей дорогу. — Значит, всё-таки из-за этого! — Что «из-за этого»? — она поднимает на меня взгляд, полный напускного презрения. — Ты думаешь, я бы бросилась в пропасть от того, что увидела в подсобке? Ты меня плохо знаешь, лидер. Оно того явно не стоит. Да ты и сам прекрасно знаешь, что меня столкнули, и даже знаешь почему! И вот на этом самом моменте тщательно сдерживаемое раздражение прорывается, наконец, потому что так заебали уже эти обвинения! — Да ебт твою мать, сколько можно?! Чего ты добиваешься? Думаешь, если я тебя трахнул, так мне теперь можно выносить мозг? Если тебя столкнули, то ты сама в этом виновата — не умеешь держать язык за зубами, постоянно нарываешься и влезаешь во всякую хуйню! Да плевать я хотел на такую безмозглую дрянь, как ты. — Безмозглую? — невесело усмехается Финн, складывая руки на груди. — А у тебя, значит, в голове полный порядок? Слева тараканы, а справа мания величия! — Тебе бы о своём порядке подумать! — я снова хвастаюсь за сигареты. — Довыебывалсь до того, что приходится бегать за тобой по всей фракции! — Ну и зачем ты поперся за мной? Что тебе не сиделось со своей… этой… — она показывает куда-то в сторону двери, но догадаться, кого она имеет в виду, не нужно много ума. — И вот ты внезапно решила, что тебя это касается! Вообще-то я сам решаю куда мне идти и где и с кем сидеть, ясно? — Но сейчас-то ты здесь. Со мной. И это меня касается. Я не звала, ты сам сюда пришел, Эрик. Что тебе надо? Скажи мне уже и разойдемся — я выгрызать себе место во фракции, а ты дальше превращать мою жизнь в ад! Я делаю такую глубокую затяжку, что лёгкие печет и пробирает на кашель, который я изо всех сил сдерживаю, как и клокочущее бешенство. — На моего неофита совершено покушение, — произношу уже гораздо спокойнее и снова сажусь, прислоняясь к парапету. Но Финн не садится и возвышается надо мной из чистого упрямства. — Разве я не должен вмешаться? — Раньше ты не считал нужным вмешиваться в такие дела, — она склоняет голову на бок, спрашивая весьма заинтересованно. — Что изменилось? — Ты задаешь слишком много вопросов. Знаешь, что обычно бывает с теми, кто не в меру любопытен? Она долго смотрит на соседнюю крышу, глубоко вздыхает и, заметно успокоившись, снова садится рядом со мной, пристально посматривая то на меня, то на сигарету. Я понимаю её без слов, вытаскиваю из кармана пачку и протягиваю ей вместе с зажигалкой. Она прикуривает, а потом хитренько сощуриваясь, прячет зажигалку в карман брюк. Я смотрю на все это и молчу. И очень странно себя чувствую. — Когда Дрю напал на Эдварда, потом на Трис, ты никак не отреагировал. А сейчас… — У меня была договорённость с Дрю, — похоже на меня нападает приступ откровения, когда она так на меня смотрит. Без враждебности и обиды. — Он должен был провоцировать вас на конфликты, сеять среди вас раздор. — Зачем? — удивляется она. — Чтобы что? — По новым негласным правилам Бесстрашия, у неофитов не должно быть друзей, только соперники, — она издаёт странный звук, что-то между смешком и хрюканием, показывая свое, видимо, негативное отношение к этому. — И Дрю должен был помочь вам… в вашем соперничестве. Но он почему-то посчитал, что я теперь ему должен, и решил взять на себя гораздо больше, чем его просили. Хочешь я его убью? — А ведь правда убьёшь, — ахает она после того, как довольно долго и пристально вглядывалась в моё лицо. — Не надо, на кой мне его смерть? Да и не так уж я мешаю Дрю продвигаться в таблице, тем более он последнее время вообще ко мне не лезет. Скорее всего тут замешано что-то личное. — Личное? — приподнимаю я бровь. — Ты ему отказала, он на тебя разозлился и решил, что если не ему, то никому? — Нет, Дрю тут вообще ни при чём. Дело в том, что я слышала кое что. — Что? — Шёпот, — её лицо приобретает выражение кошки, готовой поймать бантик. Она явно опять подначивает меня. — Пока я висела под мостом, этот ублюдок кое-что нашептывал мне. Хочешь знать, что именно? Шлюха! Он шептал: шлюха Эрика. Потаскуха. Лидерская подстилка… — И что? — делаю вид, что не повёлся на её провокацию. — Он обиделся, что ты дала мне, а не ему или что? — Какой же ты непробиваемый тупица! — она моментально взрывается эмоциями, снова вскакивает и начинает топать ногами. — Ты все прекрасно знаешь и понимаешь! Меня заклеймили твоей шлюхой! Сомневаются в моих достижениях! А ты сидишь тут и с самодовольный ухмылочкой подтвержаешь это?! Сукин ты сын и урод, Эрик! После своей тирады, что едва не оглушила меня, она порывается уйти, но я перехватываю её за запястье. — А ну стоять! И захлопни пасть! Насчёт слухов и того, что шептал какой-то придурок, отвечу твоими же словами — тебе виднее. Насколько я помню, никто нам свечку не держал и доподлинно никому ничего не известно, а посему с таким же успехом слухи могли ходить и безо всякого повода! — Да, но ты… — Что, даю повод? Это как же интересно? Я что, выделяю тебя где-то, или может есть хоть один пункт из твоих рангов, который ты не можешь подтвердить? Или, может, у кого-то есть компромат? Ни черта ни у кого нет, кроме домыслов! А ты в очередной раз пытаешься навязать мне свою обиду, для чего? Чтобы я голову пеплом посыпал или в пропасть сиганул? Она исключительно из бараньего упрямства пытается выдернуть руку из моей крепкой схватки и сбежать, но тут я замечаю довольно большую и не красивую борозду на её запястье. — А с рукой твоей что? — Царапина, — бурчит она, не прекращая попыток вырваться. Но я дёргаю её на себя так, чтобы она оказалась на мне сверху, прямо на коленях. — Что ж ты холодная-то такая, как ледышка! — осмотрев ее запястье, пытаюсь подавить опять взбунтовавшееся раздражение. Стягиваю с себя куртку, но она не устаёт упираться: — Обойдусь, — отмахивается она, и я чувствую, как едкие слова уже готовы сорваться с её языка снова. Нет, тут не выйдет её ни в чем убедить, нужно по-другому. Она все пытается подняться и гордо уйти, но я не позволяю ей этого. — Сиди сказал. И не ёрзай. Итак, вернёмся к тому, с чего мы начали. Ты ничего не хочешь мне сказать? — Вот теперь точно не хочу! — Ладно, спрошу по-другому. Ты меня искала? Она молчит, отводит глаза и смотрит куда угодно, только не на меня. На лице застыло выражение крайнего негодования, и внезапно, где-то в глубине сознания кольнуло сожаление, что мы так и не договоримся. — Я знаю, что искала, — с нажимом поговариваю, поглаживая большим пальцем её ладошку, с помощью которой она хотела отгородиться от меня. — В ту подсобку нельзя зайти случайно, значит, ты шла за мной… — И жалею, что шла, — артачится она, впрочем уже гораздо мягче. — Из-за того, что увидела? — Отчасти, — она снова замолкает, вздыхает глубоко и маетно. Знаю, ей хочется совершенно противоположных вещей: и остаться хочется, и убежать подальше. Я тоже не знаю, чего конкретно хочу, только одна мысль не даёт мне покоя. Она сидит на моей ширине, я глажу её загрубевшую от тренировок кожу на ладонях и мне до боли, до озноба хочется её поцеловать. — Хотела показать тебе, что я не боюсь. Хотела… —она набирает в грудь воздуха и уже даже рот открывает, но осекается: — А, уже не важно. — Если я сижу здесь, с тобой, терплю твои наскоки и вытягиваю из тебя слова клещами, значит, это важно. — И тогда я иду ва-банк. Слегка потянув на себя, дотрагиваюсь губами прямо до её мозолистой ладошки. — Я хочу знать, — очень тихо поговариваю прямо ей в кожу, — чего ты хотела? — Тебя! — отвечает она, глядя на мою осторожную ласку так завороженно, словно это иллюзия и быть такого не может, нигде и никогда. Но я просто шепчу ей: «Иди ко мне». Смотрю в ее лицо и понимаю, что никуда я ее не отпущу сегодня. Сегодня она моя. Только моя. Я что-то ещё шепчу, притягивая ее к себе, наверное, что-то бабское, сопливое и глупое, но сейчас это не важно, потому что мои губы прихватывают ее, мягкие, нежные, такие невообразимые, что хочется целовать их вечно, присасывать, прикусывать от захватившего вожделения. Провести по ним языком, раздвигая их, проникая в рот, как в самый нужный, влажный источник. Она изгибается в моих руках, подается навстречу, обхватывая меня за шею и прижимаясь ко мне всем телом. Легкие прикосновения ерошат волосы на затылке, а ее язык проскальзывает внутрь моего рта и касается моего языка маленьким, серебряным шариком. Я прижимаю ее к себе так, что кажется, сейчас хрустнут кости. Забираюсь руками под футболку и оглаживаю спину, проведя дорожку вдоль позвоночника и обратно, отчего она тихонько, едва-едва, поверхностно стонет. Нет, это совершенно невозможная пытка. Отрываюсь от нее и провожу губами вдоль шеи, натыкаясь на пульсирующую венку, прихватывая ее, покусываю… Приподнимаю ее и ссаживаю с себя. Она смотрит удивленно, но не сопротивляется. Отщелкиваю застежку на ее брюках и стаскиваю их, вместе с бельишком, отбрасывая все это в сторону. Она, может, и боится, может, немного в замешательстве, но позволяет все это сделать с собой, не сводя с моего лица пристального взгляда и все еще ожидая подвоха. Тянусь к своей пряжке, но ее ручки опережают меня. Немного повозившись, она все-таки справляется, расстегивает молнию и немного задыхается от увиденного. Осторожно, словно боясь спугнуть мгновение, она обхватывает пальцами мой член и слегка сжимает. Я беру ее под бедра и сажаю на себя. Пока не вхожу, даю ей привыкнуть к новому для нее положению. Берет в ладошки, такие маленькие и уже теплые, мое лицо и тянется к моим губам. Я отвечаю ей, поглаживая ее ягодицы, пробираясь к заветному, теплому, влажному месту. Ах, ты, черт, надо же! Какая горячая… И так же, как и на ринге, она слегка толкает навстречу моим пальцам, что меня заводит не на шутку, потому что я чувствую, какая она мокрая и как меня хочет. Значит, я не ошибся тогда, и она действительно… искренна. Не набивает себе цену, не раздвигает ноги за ранги, а просто… хочет меня. Она медленно ведет языком сверху вниз по всей ушной раковине, нежно захватывая мою мочку с черной серьгой в свои губы, и тихонько выдыхает: — Эрик… я не боюсь. Я хочу, пожалуйста! Эти ее вздохи, слова, ее тело, вышибают остатки разума просто напрочь. Не в силах больше держать себя в руках, приподнимаю ее и вхожу немного резче, чем следовало бы. Она вскрикивает от боли, но я поцелуями, успокаивая, стараюсь загладить торопливость. Не сердись девочка, ты слишком сладкая. Потихоньку начинаю двигаться в ней, глядя в ее лицо. Она уже привыкла, уже ее бедра двигаются в такт моим, потихоньку набирая темп и доводя меня до исступления. Как же в ней горячо и узко, просто… невероятно. Всё происходит, будто не со мной. Со мной все обычно бывает грубо, быстро и грязно. Тогда мой внутренний монстр затыкается на время, засыпает и перестаёт терзать меня. Но сейчас, с ней, его словно и не было никогда. Не было насилия, едких, обидных колкостей, презрительных взглядов Ее движения все ускоряются, становятся неконтролируемыми, руки хаотично блуждают по моим плечам, захватывая спину, и мне становится очевидно, что футболка на мне явно лишняя. Она смеется, понимая, что надо было это сделать раньше, стаскивает ее и слегка зависает, глядя на меня. Я, срывая с нее ее топик и отбрасывая его подальше, наконец прижимаю к себе изголодавшееся по ласке обнаженное тело. В голове окончательно мутнеет, все мысли исчезают мгновенно. Остаются только яростные движения бедер, рваное дыхание, постанывания, переходящие в уже откровенные стоны. Ее гибкое тело скользит по моему, она прижимает меня теснее к себе, призывая не останавливаться. Дыхание сбивается окончательно, сердце так толкается в грудине, что, кажется, переломает сейчас все ребра. Она опять находит мои губы, но быстро прерывает поцелуй, хватая ртом воздух. Стоны ее набирают громкость, нас сейчас кто-нибудь услышит и явится, но мне на это абсолютно поебать. Она здесь и сейчас, на мне, я в ней и все остальное туфта полная. Она, вдруг, сильно сжимает бедра и притискивается ко мне так, что кажется сейчас задушит, замирает и выдыхает протяжный стон… Я открываю глаза и не могу понять, что вообще... Ах ты черт, блядь, да что ж такое-то! Противный, выжигающий мозг звук будильника выдирает меня из… Ебановрот, вот ведь! Хватаю будильник и запускаю им в стену. Механизм разлетается на множество мелких деталей и от этого становится чуточку легче. Ну. И где там этот ваш холодный душ, мать его?