Эрик
— Я хочу, чтобы один пистолет всегда был приставлен к ней, — говорю я подчиненным. — Не нацелен на нее, а приставлен. Мерзкая, в своей блядской отреченности, сучка. Идиотка — ударила по больной ноге, хуеблядская стерва. Хорошо, что Джанин придумала, как вас всех раздавить, уебищные придурки. Блядь, глаза слезятся так, что ничего не видно, сука. — Что случилось, Эрик? — издевательски говорит девица. — Боишься маленькой девочки? — Я не глуп, — провожу руками по волосам, с ненавистью глядя на нее. — Подначивания маленькой девочки, возможно, срабатывали со мной прежде, но больше это не сработает. Ты — лучшая служебная шавка, которая имеется в их распоряжении, — наклоняюсь к ней, презрительно вывернув верхнюю губу, — которая, я уверен, совсем скоро будет раздавлена. Одна из дверей лифта открывается, и Бесстрашный солдат выталкивает из нее темнокожего парня с разбитыми губами. Еще один дивергент пожаловал. Они переглядываются с Трис, темнокожий качает головой. Гляделки у них. Придурочная девка начинает смеяться. Истеричка хуева. Я складываю руки за спиной и начинаю вышагивать туда-сюда перед шеренгой диверов. — Мой приказ заключается в том, чтобы забрать в штаб Эрудитов только двоих из вас, — ничуть не смущаясь, где-то даже весело и с удовольствием сообщаю я им. — Остальные будут казнены. Есть несколько способов определить, кто среди вас наименее полезен. Приближаюсь к мерзостной девице. Надо ее деморализовать, растоптать, чтобы перед глазами у нее вечно стояли эти сцены расправы. Чтобы она глаз не смогла сомкнуть никогда из-за кровавых пятен, которые окрасят сейчас стены и пол в этом помещении. Сука и дура, думает, что она самая умная, самая отважная и смелая. Дивергент хуев. Да щас. Пойдешь к Джанин дергаться на кресле, как и все они. Идиотка. Останавливаюсь перед мальчишкой, который сидит рядом с Трис. — Мозг заканчивает свое развитие в двадцать пять лет, — говорю ему спокойно. — Поэтому твои способности Дивергента развиты не полностью. Достаю пистолет и стреляю в него, вынося ему мозги. Девица приглушенно вскрикивает, мальчишка падает, эффект достигнут. Отлично. Ах ты, дурища, не может быть, такой подарок, заревела! Улыбка против воли наползает на лицо. Мало того, что испугалась, еще и разнюнилась, кретинка. — Ты тоже слишком молода, — замечаю я. — Далека от завершения в развитии. Делаю шаг в ее сторону. Она вся напряжена, в глазах появляется едва заметная решимость. Может, я ее и недооценил, но… — Большинство дивергентов получают два результата в тесте на способности. Некоторые получают только один. Никто и никогда не получал три, не из-за способностей, а просто потому, чтобы получить такой результат, ты должен отказаться от выбора, — говорю я, продолжая приближаться к ней. Она откидывает голову назад, чтобы заглянуть мне в лицо, смотрит прямо в глаза. — Мое начальство подозревает, что ты получила два, Трис, — признаюсь я. — Они думают, что ты просто смесь Отречения и Бесстрашия — самоотверженная до идиотизма. Или это храбро быть на грани безумия? Наклоняюсь еще ближе к ней. — Между нами… я думаю, ты, возможно, получила три результата, на вид ты довольно упрямый человек и отказалась бы сделать простой выбор просто потому, что тебе сказали это сделать, — шиплю ей прямо в лицо. — Не хочешь просветить меня на этот счет? Внезапно девица подается вперед и бьет меня ножом прямо под ключицу. От вспыхнувшей, горячей боли, я падаю, стараясь зажать рану рукой. Вокруг начинает творится хаос, а я ничего не соображаю. Сознание уходит, неотвратимо, я вижу, что откуда-то появляется много Бесстрашных без синих повязок. Стон отчаяния вырывается у меня, мы недооценили их, Джанин всегда слишком самоуверена, и я от нее понабрался того же… Я недооценил идиотскую сучку, она приперлась сюда без пистолета, но у нее был нож. Это последняя мысль перед тем, как меня поглощает спасительная тьма… Сначала мегя поглощает темнота. А потом я ощущаю себя в Бесстрашии. Ощущаю совсем другое Бесстрашие, не похожее на то, что обычно. Иду по необыкновенно светлым коридорам и точно знаю куда идти, потому что здесь все знакомо и незнакомо одновременно. Навстречу мне идут разные люди, некоторые хлопают меня по плечу, что-то говорят мне, я не совсем понимаю что. Мне почему-то не очень комфортно идти, опускаю глаза и вижу, что у меня нога в странном изделии, напоминающем множество переплетающихся ремней. Мне не очень удобно, но все же я иду. Я выхожу в Яму. Она та же, и одновременно совершенно другая. Абсолютно. Более светлая, более… обставленная, современная. Посреди Ямы я вижу большую толпу народа. По мере моего приближения, толпа расступается, а я все иду и иду, пока не вижу женщину, держащую на руках ребенка. Ей что-то говорят, она оборачивается и… улыбается мне. Ребенок на ее руках тоже улыбается. И тоже мне. Это херня какая-то, что это все значит, кто все эти люди, откуда? Женщина подходит ко мне и… маленькая теплая ладошка погладит по щеке. Перед глазами мелькают картинки. Поезд, поцелуй, маленький шарик на языке. Туман, окутавший обнаженное тело, и дракон, вонзающий свои когти в юную плоть. Ринг, сложенные за спиной руки, поцелуй с привкусом крови. Крыша, скручивающее в холодный узел беспокойство, манящие губы, признание, алая струйка крови на затылке. Обрыв, в пружину стянутые нервы, вода, невесомое тело, кашляет, улыбается. Машина, дождь, она. Нереальная, сладкая, страстная… Ночь. Тишина. Смерть играет с нами, стоит у нас за спиной. Допрос, побег, Дружелюбие. Грудь пронзает острая боль. Маленькие теплые ладошки оглаживают разгоряченный лоб, слезы капают мне на руку. Маяк, нож втыкается в контейнер; выстрел, обиды, заточение — побег, разбитое окно, страсть прямо среди осколков и разбитой мебели, кошмары, откровения… Итон, направляющий на меня оружие, рывок, темнота… Полигон, весь в развалинах и дыму, запах пороха, горячего металла, крови, боли и смерти… Изуродованное тело падает на пол оранжереи, она… убегает от меня, закрывается, но дверь ведь не помеха… Грохот, ванная, изгиб стройного тела… Малыш… Очень, очень серьезно смотрит на меня темно-стального цвета глазами. Так строго смотрит, что кажется, сейчас спросит с меня за все мои злодейства… Почти такой же, надо же. Разница всего год, а смотрятся, как близнецы… Ткань трещит и рвется, обнажая вожделенную женскую грудь, на которой… призывно поблескивает металлом колечко… Страх… чувство неведомое Бесстрашным, но мне оно известно, благодаря ей. Тело, словно поломанная кукла возле дерева, в голове осколок… Усталость… страшная, потому что сил больше нет. Но она улыбается, немного смущенно, а рядом с ней лежат два одинаковых мальчишки… Она. Самая нереальная, самая безрассудная, искренняя, живая, опрометчивая, сумасбродная, самая желанная, любимая моя женщина. Она. Подарила целый мир, такой, за который хочется держаться и не отпускать. Я обнимаю ее и целую, целую при всех так, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что это моя женщина. Она смотрит на меня немного удивленно, но улыбается, передавая мне мою дочь. Ребенок вглядывается в мои глаза, пухлые губешки расплываются в улыбке. Все вокруг что-то выкрикивают, а я понимаю, что это мой мир. Это моя жизнь и другой мне не надо. Сознание начинает возвращаться. Я не понимаю, что со мной произошло. Вроде бы, мне что-то снилось. Что-то такое, что оставило в душе… какие-то розовые сопли. Фу, бля, приснится же такое! Что же так хреново, башка раскалывается, пить хочется. Что произошло-то? Ах, да… Блядкая, мерзкая девка, у которой оказался нож. Нельзя. Никогда нельзя недооценивать противника. Что ж так в груди печет, она-то ведь не в грудь меня ударила. А внутри все переворачивается, и как-то неспокойно. Я знаю, Джанин вытащит меня. Что ж такое-то? Вот в голове бардак какой-то…. Бесстрашные стоят в полукруге вокруг кресла допроса, на котором я сижу. Выгляжу я… наверное также, как себя чувствую. То есть хуево. Весь лоб в испарине. Смотрю, улыбаясь, на блядского Итона. Не посмеет он меня пристрелить. У него кишка тонка, у пидора. — Хочешь, чтобы я рассказала тебе о твоих преступлениях? — спрашивает меня Тори. — Или ты предпочитаешь сделать это самостоятельно? За окном идет дождь, и мне, вдруг, вспоминается сон. Машина, дождь за окном, она. Небо прорезают молнии, громыхает гром, в приоткрытое окно пролезает осенняя сырость, пахнет лесом, прелой листвой и… сексом. Почему-то вдруг до рези, до боли хочется оказаться в том лесу. Только где он, этот лес? Что-то мне подсказывает, что не в этой жизни. Мое внимание привлекает девица, придурочная Отреченная, вознамерившаяся поиграть в Бесстрашие. Она одета в куртку, украденную у одного из Бесстрашных предателей и теперь смотрит на меня с вызовом, шалея от собственной напыщенности. Я переплетаю пальцы и осторожно кладу их себе на живот. — Я бы хотел, чтобы она перечислила дивергентов. Видимо, ей о них многое известно, раз именно она пырнула меня ножом. А в той, неизвестной, параллельной реальности или моем идиотском сне, мы, кажется, дружили. Странно. Чисто по ощущениям, я относился к ней с уважением, и к Итону тоже, правда далеко не сразу. Там, они были… моими друзьями. Фу, бля, ну и бред! Однако, необыкновенное доселе чувство, теплоты, что ли, и какой-то… надежности поражает внезапно. Хочется, чтобы она, как в моем сне, разглядела меня, сказала, что верит мне. Почему там это было возможно, а тут нет? Потому что там твои фантазии, а тут реальная жизнь, Эрик. И в этой, реальной, жизни тебе нет места. Тогда, может быть, ну ее нахуй? — Не вмешивай ее в это, — говорит Итон. — Почему? Потому что это делаешь ты? — ухмыляюсь я. В моем сне он меня тоже долго выгнабливал. Наверное, есть вещи, которые никогда не меняются. — Ой, подождите, я забыл. Стиффы не занимаются такого рода вещами. Они только завязывают друг другу обувь и обрезают волосы. Ну, конечно, я знаю как ударить побольнее. Информация, вот что в наше время самое ценное. Как бы вы не бегали по углам, я все равно вычисляю вас и давно знаю о вашей связи. И знаю, как ты поплыл от мерзкой сучки, Итон. Опять наваливается тягостное чувство, что все могло быть по-другому. — Я хочу, чтобы список огласила именно она, — повторяю я. Но она даже и не собиралась меня защищать. Скорее, даже наоборот. — Ты сговорился с Эрудитами. Ты несешь ответственность за смерть сотен Отреченных, — продолжает говорить, но не может и дальше сдерживать эмоции, выплевывает слова, будто это яд. — Ты предал Бесстрашных. Ты выстрелил ребенку в голову. Ты нелепая игрушка Джанин Метьюс. М-да. Реальность такова. Нет. Пусть она остается здесь, эта реальность. Без меня. — Я заслуживаю смерти? — спрашиваю я. Итон открывает рот, чтобы прервать меня, но она всё же успевает ответить. — Да. — Ладно, но есть ли у тебя право решать это, Беатрис Прайор? Как ты решила судьбу того, другого мальчика… как его звали? Уилл? Она замолкает, и тут я неожиданно понимаю, что ведь в этой гребанной реальности нет… её. Той, которая подарила мне целый мир, мир который мы построили сами. Это бред, это совершенно точно полный бред. Нет никакого параллельного мира, нет никаких других миров. Но откуда же я тогда знаю, тот самый звук, с которым шарик бьется о зубы? Откуда я знаю, какое на вкус колечко у нее на груди. Откуда мне известно ощущение прикосновения легких ладоней к моей щеке? Почему из черноты и вязкой липкой жижи вдруг рождается тоненький голосок, который кричит… «папа»? Это полный бред. Но я хочу, чтобы этот бред был моей жизнью. Хотел бы. — Ты совершил преступления, которые гарантируют казнь среди Бесстрашных, — говорит Итон. — В соответствии с законами Бесстрашных мы имеем полное право казнить тебя. Он приседает рядом с тремя пистолетами у моих ног и опустошает обоймы одну за другой. Они почти дребезжат, ударяясь об пол, а затем катятся к носкам ботинок Итона. Он подбирает средний пистолет и вкладывает пулю в магазин. Затем он перемещает три пистолета на полу, меняя их местами, до тех пор, пока мои глаза не теряют из виду средний пистолет, тот, в котором есть пуля. Он берет одно оружие сам, еще один пистолет передает Тори, другой Гаррисону. Та, другая Трис, в моем сне, была не так уж не права. Эта просто слепая. Ничего она не видит, только то, что на поверхности. При всей ее дивергенции, непохожести на других, не та. И мир этот гребаный. И здесь они меня убьют. Странно, но как-то не сказать, что уж очень страшно умирать. Может быть, если они меня убьют… Случится что? Фу, бред какой. — Подожди, — говорю я. — У меня есть просьба. — Мы не принимаем просьб от преступников, — говорит Тори. Она стоит на одной ноге, как и в течение последних нескольких минут, выглядит усталой, наверное, хочет поскорее со всем покончить и, наконец, сесть. Для нее эта казнь простое неудобство. И эти люди еще что-то говорят о моей жестокости. Идиоты. — Я лидер Бесстрашия, — спокойно смотрю на всех. — И всё, чего прошу, чтобы стрелял Фор. — Почему? — спрашивает Итон. — Так ты будешь жить с виной, — насмешливо говорю я ему, — зная, что ты захватил меня, а потом застрелил в голову. Да мне насрать на вас всех тут, придурки. Мне нет места в этом мире. Здесь меня предали все. Джанин, моя мать, мой друг, все. У меня есть другой мир. Во всяком случае, он или был, или будет, хрен разберет, не знаю. Только всю эту вашу казнь я на хую вертел, ясно? — Я не буду чувствовать никакой вины, — говорит Итон. — Тогда у тебя нет причин для отказа. Я ему улыбаюсь. Ты думаешь, ты избавишь от меня свой мир и тебе будет лучше от этого? Ты думаешь, вы победите Джанин, поженитесь, и у вас будут детишки? Да, вот тебе хрен на все лицо, Итон. В этом мире ни для меня, ни для тебя, ни для блондинки места нет, ясно тебе? Добро пожаловать в реальность. Итон берёт одну из пуль. — Скажи мне, — говорю я ему спокойно. — Потому что я всегда задавался этим вопросом. Ведь это твой папаша появляется в каждом пейзаже страха из тех, что ты когда-либо проходил? Итон вставляет пулю в пустой магазин, не поднимая глаз. — Тебе не нравится мой вопрос? Что, боишься, что Бесстрашные поменяют своё мнение? Осознаёшь, что, даже несмотря на существование лишь четырех страхов, ты всё равно трус? Я выпрямляюсь на стуле и кладу руки на подлокотники. Я готов уйти из этого мира, Итон, а тебе придется еще помучится. Итон держит пистолет напротив моего левого плеча. — Эрик, — говорит он. — Будь смелым. И нажимает на курок.***
Я так сильно дергаюсь, что чуть не падаю с кровати. Твою мать, почему я оказался на самом краю-то. Поднимаю голову, пытаюсь сфокусировать зрение и понять, как вышло, что мне нашлось место только на самом краешке огромного лежбища? Разглядев в полумраке помещение, я наконец понимаю, что случилось. Гроза, опять, блин. Оба близнеца, Люси и Кроша, все вповалку лежат на нашей кровати, пришли в мою комнату и расположились. И почти спихнули меня с нее. Чуть подвинув сплетение дочери с женой, пристраиваюсь к ним опять. Сладкий запах ребенка и малиновый жены. Тепло, спокойно, хорошо. Это мой мир. Никому его не отдам. — Эрик? Ты чего проснулся? — сонно спрашивает Кроша, с трудом разлепляя глаза и стараясь рассмотреть который час. — Чуть с кровати не упал. Меня Люси столкнула. — А чего ты так тяжело дышишь? — Да так. Кошмар приснился. Все нормально, ты спи, — притягиваю жену к себе вместе с дочерью, обнимаю их обеих своей рукой. Кроша немного возится и успокаивается, уютно засопев. А я целую ее в темную макушку.