Кроди

Кто-то нежно перебирал волосы кроди и шептал на ухо: - Ну же, открой глаза. Я чувствую, тебе наконец-то лучше, так открой свои голубые глазки и посмотри на меня. Просили хоть и ласково, но настойчиво, и Арвид с усилием приподнял веки. Некоторое время всё плыло перед глазами, затем из общей мути проявилось прекрасное лицо с такими узнаваемыми чертами… но, увы, теперь Арвид знал, что это не Аймо. - Вот и умница, - улыбнулся мужчина, - ты помнишь, где находишься? Узнаешь меня? - Я… я не помню твоего имени, - едва прохрипел кроди. - Соини, - подсказал мужчина, приподнял голову Арвида и поднёс к губам кубок с водой. - Да, Соини, означает «мальчик», - повторил юноша. После воды даже мыслить стало легче. Он с удивлением уставился на свои руки, замотанные в белые тряпицы. - На людях зови меня Селестин, означает «небесный», вроде как из воинства единого бога, - мужчина фыркнул. – Смешно, но я привык. Арвид перевёл на него взгляд: глаза его спасителя были небесной сини, самой её высоты. Чувственные, четко очерченные губы и серебристо-белые волосы, рассыпанные сейчас по плечам. Лицо уже не юное, Соини, возможно, был старше отца Арвида. Что ж, такие прекрасные и мужественные лики украшали стены соборов, Магнус называл их архангелами, так что новое имя подходило. - Мне не верится до сих пор, - прошептал Арвид, - я никогда не видел других кроди, кроме родителей и сестры. И вдруг встретил тебя. - Не видел, но ведь не считал себя последним в нашем роду? Так у тебя нет родителей, я правильно понял? Бедный, я был постарше, когда остался один. - Расскажи о себе, - попросил юноша, но Селестин замотал головой. - Не сейчас, ты ещё слаб, чтобы слушать долгие рассказы. Сейчас для тебя главное еда и сон. И тут же открылась дверь, и полная, черноволосая женщина внесла поднос с чашкой бульона. - Он пришёл в себя? Хвала Господу! – радостно воскликнула она. – Подумать только, какой сильный мальчик, ещё два дня назад я и не верила, что он задержится на этом свете. - Что ты такое говоришь, Камилла, – упрекнул её Селестин. – Такой молодой, да чтобы умер от легкого обморожения? Нет, наш Арво не из слабых. - Скажете тоже, «лёгкое обморожение», - фыркнула служанка, подсела на кровать и пристроила поднос на ногах Арвида, - ах-ах, бедняжечка, как же ты намучился, как больно, наверное, было тебе. Болит личико, да? Ну, ничего-ничего, сейчас покушаешь горячего бульона, потом выпьешь молочка с мёдом – сил-то и добавится, а личико подживёт ещё… - Камилла, хватит болтовни! - с нажимом сказал мужчина, - покорми его, да дай отдохнуть. И не стоит так кудахтать, как наседка над цыплёнком – Арво не дитя, а взрослый мужчина. Женщина скосила на него глаза, поджав губы, и притихла, но только на минуту. - Кушай, кушай, - приговаривала она, отправляя в рот Арвиду ложку за ложкой, - не горячо? Не жжёт губы? Губы действительно саднило, Арвид ощущал ломкую корку на них с кровоточащими трещинками. Как только трапеза была окончена, и Камилла унесла поднос, он потянулся руками к лицу, но ткань на кистях не давала ничего прощупать. Соини мягко отвел его руки. - Не надо, не трогай. - Что у меня с лицом? - Обморожено, как и руки, и ноги. Только, хвала Ньёрду, на лице нет следов от волчьих клыков, а вот на руках раны не скоро затянутся. - Соини, не болит почти, - удивленно отметил Арвид. - Это линимент на беленном масле, древний рецепт, но я усовершенствовал его. Теперь он не только снимает боль. Потерпи, мой мальчик, не трогай своего лица и, не без воли богов, возможно, всё заживёт. В глазах Соини было сострадание. Но юношу мало взволновала мысль остаться навсегда с обезображенным лицом. От красоты одни неприятности. Выпив принесённого Камиллой теплого молока с жиром и мёдом, он спокойно заснул в своей мягкой, чистой постели. Сон был тем слаще, что и сквозь него он чувствовал, с какой нежностью скользят по его волосам пальцы Соини, невесомо касаются бровей, гладят шею. Арвид не успел ещё узнать соплеменника, но достаточно было чувства, что ему встретилась родная душа, расположенная к нему вовсе не из-за красоты или сомнительного дара. Когда следующим утром Арвид открыл глаза и поднялся с постели, он наконец разглядел богатое убранство комнаты. Несомненно, дом принадлежал весьма обеспеченному человеку. В комнате были вещи, которых он не видел даже в замке эрла. Например, масляный светильник – изящная бронзовая чашечка с плавающей в ней вощеной нитью. Или ткань на окне, расшитая золотом… (а для чего же тогда ставни?) Столик красного дерева с резными ножками, а на столике – шкатулка из кости мамута. Арвид открыл крышку: внутри были гребни для волос, один явно для украшения – в виде морского чудовища кракена с рубиновыми глазами. На дне лежали небольшие ножницы и непонятного назначения костяная палочка, обернутая кожей. А под ними – расшитый мешочек, в который было упрятано серебряное зеркальце. Арвид извлек его и поднёс к лицу. И вздрогнул от неожиданности – из зеркала на него смотрел незнакомец. Дело было не в красных пятнах на щеках, покрытых струпьями. Исчезла плавность линий и округлость щёк, скулы резко обозначились, а губы потеряли полноту и нежный изгиб. Но самым незнакомым были глаза – на Арвида смотрел взрослый мужчина, много переживший и привыкший к тому, что норны прядут нить его судьбы так причудливо и дёргают её порой, проверяя на прочность. Рассмотреть себя толком ему не позволил Селестин. Войдя в комнату, он охнул, не глядя, бросил на кровать моток узкой холстины и забрал из рук Арвида зеркало. - Ну зачем? К чему это любопытство? Ты не женщина, чтобы так переживать за свою внешность, я ведь просил тебя быть терпеливым и… чему ты улыбаешься, странный мальчик? - Похоже, моя внешность волнует тебя гораздо больше, чем меня самого, - ответил Арвид, пытаясь вернуть своему лицу серьёзность. – Нет, Соини, я расстроен, конечно, но мне не кажется всё настолько ужасным. А вот неизвестность мучила меня. Мужчина с облегчением перевёл дух и неожиданно для Арвида крепко обнял его. Юноша замер, не сразу разобравшись, что означает этот жест, и как следует его воспринимать. Соини разомкнул объятия, осторожно взял в ладони лицо Арвида и с минуту молча разглядывал его, то хмуря брови, то улыбаясь печально. А затем поцеловал юношу, едва тронув губами его обмётанные губы. - Садись, займемся твоими ранами, - сказал он, увлекая Арвида на постель. Словно не замечая смущения юного кроди, ловко поменял повязки на его руках и ногах, смазал линиментом лицо, при этом подбадривая: - Всё отлично заживает, ты уж поверь. Камилла перепугалась, когда впервые увидела тебя, а сейчас я не вижу глубоких повреждений. А как ты кашлял, боги! Но ты сильный, настоящий кроди, совсем скоро будешь здоров. - В чьём доме я нахожусь, Соини? – спросил его Арвид. – У тебя есть богатый хозяин? - Я сам себе хозяин, - усмехнулся мужчина. – И, да, я богат. - Разве так бывает, чтобы кроди не прятался в лесах, к тому же свободен был и богат? - Хочешь, чтобы я всё же рассказал тебе свою историю? – задумчиво глядя ему в глаза, спросил мужчина. – Я ничего не собираюсь утаивать, но и сам послушал бы, как ты оказался один в лесу, замерзающий и изгрызенный зверьём. Тут Арвид сначала побледнел, затем жарко вспыхнул. Рассказать этому доброму и прекрасному кроди о своей нелепой жизни? О своих ошибках, о глупой доверчивости? И о том, стыдном, чему он и названия подобрать не может. Как Селестин отнесется к нему, узнав, что его тело пользовали другие мужчины? Аймо никогда не говорил об этом с сыном, даже не заикался о близости такого рода между мужами. Дедушка Харольд не выказывал осуждения, а вот отец Магнус однозначно называл подобную связь грехом. Эсбен и Регнер называли это любовью… Но ведь Арвид знал цену их словам. - Что с тобой? – обеспокоенно спросил Селестин. – Не хочешь говорить? О, я не заставляю тебя! Но поверь мне, милый мой, иногда необходимо раскрыть душу, чтобы облегчить её. Пусть не сейчас, когда-нибудь, если груз прошлого станет особенно тяжек, я разделю эту тяжесть с тобой, а возможно и вовсе успокою мудрым советом, ведь я пожил на свете куда больше твоего. Совладав со своими болезненными чувствами, Арвид с благодарностью посмотрел на мужчину. - Я не знаю, Селестин, возможно, всё само забудется… Однако, ты так говоришь, будто не собираешься расставаться со мной, а я вовсе не хочу и дальше быть тебе обузой. - Обузой?! – сердитым возгласом прервал его Селестин. - Ну да, а какой толк от меня? Если придумаешь мне дело, буду благодарен, только немногое я умею. Но и быть на содержании претит мне, особенно с некоторых пор. Гневно нахмуренные брови мужчины вдруг разошлись, он насмешливо потрепал Арвида по плечу. - Не стоит ли выставить тебя за дверь, ведь ты уже ходишь, а? Ты сказал глупость, Арво, но я верю, что не из желания обидеть меня. Он взял в ладони руки юноши и крепко сжал. - Ты в своем доме, разве не чувствуешь? Ты - кроди, как и я, нас так мало осталось! По прихоти богов я нашел замерзающего брата, успел вовремя, через час-другой мне бы только и осталось, что похоронить стылое тело – страшно думать об этом! О каком же толке ты говоришь? – неожиданно он прижал к губам забинтованные руки Арвида. – Благослови тебя боги, Арво, что выжил и дождался меня. И останься со мною, стань моей семьей, ибо не так богат я на родню, как хотелось бы. Арвид, успевший позабыть уже, как это – лить слезы, не выдержал его слов и разрыдался. Слезы смывали последний холод с его сердца, тепло и покой заполняли пустоту, и, чувствуя это, Селестин не пытался успокоить его, а лишь молча гладил по голове. - Спасибо, - хлюпая носом, сказал Арвид, - теперь я тоже рад, что выжил. А что, Соини, у тебя совсем-совсем никого нет? Мужчина с лёгким вздохом устроился на кровати и похлопал себя по плечу, приглашая Арвида воспользоваться им вместо подушки. Это кстати было, так как слезы совсем ослабили юношу. Он уютно устроился под боком Селестина, и тот начал свой рассказ. - Когда-то нас было около сорока, все родичи в какой-то степени. И жили мы так далеко на севере, что почти не знали тепла, а зимою солнце по нескольку дней не появлялось на небе даже краем диска. Что ж, мы хорошо спрятались от людей. Хотя в тех краях и жили маленькие племена северного народа, разводившие оленей, до нас им не было никакого дела, ведь золото там ничего не значило, а вот еда – значила всё. И иной зимой еды на всех не хватало. Так, не дожили однажды до весны мои брат и сестричка. Отец убеждал всё гнездовье перебраться в места потеплее, где не одной охотой можно было жить, но все боялись. «Я лучше сам отдам своего сына людям, чем буду смотреть, как он умирает от голода», - сказал он, и мы ушли втроем: отец, мама и я. Мне тогда десять лет было. Не буду тебе описывать всё наше путешествие: тяжелое оно было и опасное, мы едва не потеряли свободу, насилу вырвались сначала от одного богатого эрла, затем от святых отцов, живших в монастыре и державших под своей рукой территорию, не меньше княжества. Двигались мы всё дальше на юг, нигде подолгу не оседая, и через три года, представь себе, достигли страны, где люди и не слышали о кроди, а если и слышали, то считали нас вымыслом, сказкой далекого севера. Там совсем другие люди живут, Арво, говорят на своём языке, да так быстро и громко тараторят, что поначалу у меня уши болели. Потом привык, начал понимать чужую речь. О наших ванах в том краю ничего не знают, у них свои древние боги, но и те давным-давно под запретом, везде монастыри и церкви бога единого. Отец быстро сговорился с одним попом, и тот за несколько медяков окрестил нас. Теперь мы были обычными людьми в глазах обывателей, больше не было нужды скрываться. И мы осели в большом городе, где отец занялся гончарным делом, мать продавала горшки на рынке, а я каждое лето работал на виноградниках, что во множестве росли за стенами города. Ох, как же легко нам дышалось на новом месте! Как я радовался солнцу, что грело нас так щедро, и вкусному хлебу, что мы ели каждый день. Соседи любили нас, они в шутку говорили, что с нашим приездом весь квартал зажил богаче. Но в той шутке была сокрыта истина, о которой моя семья помалкивала. Так мы прожили восемь сытых и спокойных лет. Потом, помню, город взволнованно гудел, что сеньор наш попал в немилость королю, и город, скорей всего, отойдет под власть короны. К добру это было бы или к худу, теперь уж не узнать, потому что к осени пришла настоящая беда – мор. И начался он, как ни странно, с замка. Вся семья сеньора заболела и умерла, а болезнь расползлась по городу. Я в то время жил в пригороде, собирал виноград и давил вино. На денек отпросился проведать маму и отца. На мой стук дверь дома лишь слегка приоткрылась, мать сунула мне в руки узелок с одеждой и велела возвращаться на виноградники. - Отец болен. Не возвращайся, пока он не поправится, слышишь, Селестин? - А ты?... - Со мной всё хорошо. Я останусь и буду ухаживать за ним, - сказала она через запертую дверь. – Уходи. Я заплакал, но не посмел ослушаться. Только не вернулся на виноградники – меня приютили соседи. Каждый день я ходил к своему дому: ставни были плотно закрыты, но, прислушиваясь, я ловил то скрип половиц, то негромкий кашель. Через три дня все звуки стихли… Голос Селестина стал глух. Наклонившись, он спрятал лицо в волосах Арвида и, трудно сглотнув, продолжил: - Меня даже не подпустили попрощаться с их телами, и похоронили их в общей могиле, вместе с десятком других умерших в тот день. Порой мне казалось, что и я мертв, что я тень, застрявшая между двух миров. Я не мог заставить себя вернуться домой, благо и соседи уговаривали остаться жить с ними. Сосед был сапожником, которому вдруг за гроши спустили целый воз отличной кожи, а весь народ в округе спешил отчего-то обзавестись новыми башмаками после мора. У него было трое сыновей, но и мне работа находилась. А ещё у него была дочь, совсем ещё девочка, но мне не раз и не два намекнули, что с удовольствием возьмут в зятья. Это обстоятельство заставило меня очнуться от душевной дремоты, мне не хотелось, чтобы мою судьбу устраивали за меня. Я вернулся домой, взялся за отцовское дело, но его искусство плохо мне давалось, да и кто-то должен был таскать на рынок те примитивные пузатые горшки, что выходили из-под моих рук, и стоять с ними за прилавком. Я скатывался к нужде, а вокруг словно с ума посходили все дочери ремесленников разом. Смешно говорить, но ко мне, к мужчине, повадились ходить старушки-свахи, пытаясь навязать мне то одну красавицу, то другую. Сама по себе идея женитьбы привлекала меня. Мечталось о пылкой любви, но сердце моё не откликалось на томные взгляды девушек. Оно словно умерло в тот день, когда я лишился семьи. И тогда, Арво, мне пришла идея, которая наверняка покажется тебе неприглядной. Я решил подороже продать свою молодость, красоту и дар кроди. На примете у меня была одна женщина – богатая вдова тридцати лет по имени Мириел. Муж её при жизни держал скорняжную мастерскую и владел обширными виноградниками. Вот там я и видел её несколько раз, такую нарядную и неизменно печальную. Даже когда губы её улыбались, карие глаза оставались грустны. Однажды я услышал разговор двух женщин: простые поденщицы жалели её, богачку. Они говорили о том, что Мириел выдали замуж в шестнадцать лет за человека, старше ее втрое. Что муж днями брюзжит на весь мир и замучил её своими придирками, главной темой которых было её бесплодие. Молодость Мириел угасала, и ей уж не суждено было познать любовь и радость материнства. Она не была красавицей, но черты лица имела тонкие, как у знатной дамы. А глаза её были несомненно хороши… но я по молодости лет больше любовался её нарядами, чем благородным лицом и осанкой. Итак, муж её умер, но не от эпидемии, а, видимо, от избытка желчи, разъевшей ему желудок. Очень скоро родственники его принялись осаждать вдову, настойчиво предлагая ей доживать свой век в монастыре. Главной их заботой, конечно же, было наследство старика, которое неразумно было оставлять в руках глупой женщины, да ещё и бездетной. А то, что Мириел управляла делами всё долгое время болезни мужа, им казалось несущественным. Строго блюла родня и нравственность вдовы, не подпуская к ней возможных претендентов на руку её и кошелек. Короче, заполучить Мириел было непростым делом, однако я был молод и самонадеян, а ещё помнил, как несколько раз на виноградниках ловил на себе её ласковый взгляд. Я решился и пошёл наниматься к ней в работники. Вдова только что рассчитала цехового мастера, который обирал её, и находилась в затруднительном положении. Женщину не воспринимали всерьез ни поставщики шкур, ни заказчики. И вот я явился в её дом с предложением нанять меня мастером. Мириел удивилась: она знала меня как поденщика. Я стал уверять её, что хорошо знаком со скорняжным делом, к тому же грамотен. Ах, Арво, я сразу понял, что дело сладится: как она смотрела на меня, глаз не отводила, и голос её дрожал! На следующий же день я вошёл в мастерскую, как хозяин. Никакие трудности не остановили бы меня, так целеустремлен я был. Да, я готов был стать рабом человека, но есть такая категория хозяев, подчинить себе которых рабу не составляет труда. С трудом, далеко не сразу, но я наладил работу мастерской – вернулись живодёры и охотники со своим товаром, появились покупатели и надежные перекупщики. За работой я находил время заглянуть к хозяйке, якобы с отчетом, а сам лестью и пылкими взглядами очаровывал её всё больше и больше. Я видел по взглядам её, по пламенеющим щекам, что уже прочно проник в её сердце. Однако кроткие взгляды и смущение – это и всё, что мне перепадало. Стоило якобы ненароком коснуться её, как она испуганно отстранялась, словно дикая лань, и в глазах её появлялось не то что смущение, а скорее страх. Я не понимал, отчего… Ходил бы я, Арво, почаще на проповеди в церковь, знал бы, как старательно попы вдалбливают в женские головы понятие «добродетель», как заставляют бояться своих чувств и стараются саму мысль о земных радостях представить грехом. Но случилось обстоятельство, враз решившее ситуацию в мою пользу. Однажды я застал Мириел в слезах и страшной тоске. Буквально перед моим появлением к ней приходили братья покойного мужа и сказали, что завтра же отвезут её в монастырь. Она пробовала отстоять себя, что ужасно возмутило заботливых родственников. Как так, вдова отказывается скорбеть по дорогому мужу и продолжает вести мирскую жизнь?! Странно, что она сразу не замуровала себя в монастыре, как в гробнице, ведь жизнь её кончена и лишена смысла. Была бы ещё молоденькой, так ведь нет – тридцать уже, скоро и помирать. Странно, странно… э-э, да не причастна ли она к смерти дорогого супруга?! Пожалуй, стоит обратиться к сеньору, пусть рассудит по справедливости, стоит ли вообще такой порочной женщине коптить небо! Поведав мне весь их разговор, Мириел разрыдалась совсем уж горько, вдруг назвала меня «дорогим» и «светом горним» для глаз её, и стала прощаться. «Нет! –воскликнул я, - ты не должна сдаваться!»… И осекся на полуслове. Я ведь готовил речь о своей страстной любви, но только сейчас понял, как жестоко было бы обманывать несчастную». - И… как ты поступил? – замирающим голосом сказал Арвид. Он хотел видеть в Селестине только хорошее, но рассказ мужчины вызывал в нем смятение. - Я рассказал ей правду о себе, - ответил Селестин, - я даже показал ей метку кроди, она у меня на лодыжке. Мириел, как и все местные, приняла бы мои слова за насмешку или фантазии убогого умом. Но она поверила мне, потому что была влюблена. Она спросила, не грозит ли мне опасность. Я ответил, что нет, так как тайну свою доверил благородной душе. - Теперь, стоит тебе поставить рядом с меткой своё клеймо, как богатства сами придут тебе в руки, - сказал я. - Заклеймить тебя? Мне?! – воскликнула она с ужасом. – Я, скорее, отрублю себе руку. Мне не нужен раб, Селестин, какой бы выгоды это не сулило. А видеть рабом тебя – светоч сердца моего, было бы невыносимо. - Но деньги принесли бы тебе свободу… - Я и так не бедна. Напротив, будь я бедна, моя свобода была бы не так призрачна. Селестин, к чему твои слова? Почему ты предлагаешь себя в моё владение, да ещё таким ужасным способом? - Потому что хочу быть свободным от нужды, свободным от одиночества, - решил я быть честным до конца. – Дар кроди не помогает нам самим, мы лишь обогащаем своего хозяина. Клеймо – традиция, я не смогу изменить тебе или покинуть тебя. - Я не противна тебе, Селестин? – вдруг спросила она. И, видя моё удивление, поспешно сказала, - нет, конечно нет: ты не пришёл бы ко мне и не предложил владеть собой. Но ты и не любишь меня, увы, я не тешу себя надеждой. Я поспешил сказать ей, что отношусь к ней тепло и безмерно уважаю. Губы Мириел печально дрогнули, но тут же она кивнула мне и ласково улыбнулась. - Что ж, постараемся быть полезны друг другу. Ты получишь мою руку и в придачу к ней всё, чем я владею. Я же надеюсь и впредь испытывать твое расположение, и что ты спасешь меня от заточения в монастыре, - бодро сказала она. Признаюсь, что даже тогда её благородство не нашло должного отклика в моем сердце. Я поклялся себе, что буду мягок и обходителен с доброй женщиной, а после стольких лет неудачного брака ей и это покажется наивысшим благом. - Ты женился на ней? – воскликнул Арвид. - Следующим же утром, - кивнул Селестин. – Нас обвенчал тот же нескаредный священник, что крестил некогда мою семью. Когда девери Мириел заявились в дом, они застали нас за праздничным обедом. Ох, и крику же было! Они с кулаками полезли на меня, но я никогда не был слабаком, к тому же негодяи были преклонных лет, а я – в рассвете сил. Перепуганная Мириел крикнула слугу, но я уже выталкивал визитеров взашей. Они ещё долго кричали у ворот, что найдут на нас управу: пойдут к графу (новому сеньору города) и потребуют признать наш брак незаконным. Селестин тихо рассмеялся и продолжил: - Через несколько дней девери и правда пошли в замок. Говорили, что граф - близкий родич самого короля – принял их, восседая на бархатном кресле, в мантии, подбитой мехом соболя, зверя из далеких восточных земель. Мех требовал особой обработки, и я занимался им лично. Такой мантией и король бы не погнушался. Услышав, по какому делу они явились, граф рассердился, назвал их стяжателями и пригрозил лично проследить, чтобы они не омрачали жизнь доброй женщины. Из замка деверей проводили тем же способом, что и я из дома Мириел. Теперь и Арвид посмеялся вместе с хозяином. - Что было дальше? - Дальше… - задумчиво сказал Селестин, - дальше была жизнь, и не совсем та, что я ожидал. Да, наша с Мириел связь принесла ожидаемые плоды и без того, чтобы меня привязали клеймом. Наша скромная мастерская разрослась и теперь поставляла меха и к королевскому двору, и даже ко двору владык соседних государств. На нас работали отличные мастера, а сам я успешно занялся торговлей. И знаешь, многому я научился у Мириел. Она оказалась очень умной и имела деловую хватку, которая и редкому мужчине дана. Но никогда, видя мою неопытность, она не возносилась своими талантами передо мной, имела мудрость выслушивать моё мнение и мягко исправлять меня, если я ошибался. Уважение моё всё росло… а однажды мои глаза словно открылись, и я увидел, как похорошела она чудесным образом, как нежна и прекрасна сама природа её. Наконец я оценил ту любовь, которую она так щедро дарила мне, не требуя ничего в отдачу. В один волшебный миг я понял, что тоже люблю, и чем дальше, тем ярче разгорается во мне это чувство. Отринув сомнения, я отдался целиком неожиданному счастью, и словно в ответ на это, Небо одарило нас красивым и здоровым младенцем – девочкой, такой же доброй и кареглазой, как мать, но с моими светлыми волосами. Улыбка озарила лицо мужчины. - У тебя есть дочь? - Да, моя Бланш, моя светлая девочка. - Где же она? Почему не рядом с тобой? - Потому что давно выросла и уже больше года замужем. Прошло пятнадцать счастливых лет моего брака, я любил своих Мириел и Бланш, мы жили в полном достатке, но я хотел сделать их ещё богаче, словно забыв о том, что счастье не в золоте, а в той же любви. Я стал всё чаще и всё дальше уезжать по торговым делам, даже ездил на свою родину, ведь нигде не водится столько зверья со столь теплым и пышным мехом, как на нашем севере. И вот однажды, вернувшись, не застал свою Мириел. Она умерла от обычной простуды, сгорела за несколько дней, и пусть попы сколько угодно говорят о божьем промысле, я никогда не оставлю мысли, что будь я рядом, я не позволил бы ей умереть. Селестин замолчал, борясь со слезами. Арвид гладил его руку, сочувствуя также молчаливо, да и можно ли утешить в горе, которое не отболело за много лет? - Мы вдвоём остались, я и Бланш, - продолжил Селестин. – Ах, да, ещё и Камилла, кормилица моей девочки, куда ж без неё! Она взяла на себя заботу о нас, ибо мы словно потерялись в этом мире и отгородились от него. Но любая боль если и не проходит, то притупляется. А у меня всё же была Бланш, ради неё я и продолжил жить. Только теперь я не оставлял дочь надолго, прекратил свои дальние поездки. Это не очень-то сказалось на нашем состоянии: я был богат и имел вес в обществе, несколько мастерских и торговых лавок управлялись надежными и преданными людьми. Жизнь катилась неспешно, я вновь учился радоваться ей, но даже и не заметил, что Бланш уже не та маленькая девочка, и сильно удивился, когда со мной впервые заговорили о хорошей партии для неё. Увы, приходилось признать – дочь не останется со мной навечно. Единственное, что я мог сделать в такой ситуации – смириться и дать своей девочке возможность самой определяться с выбором. Она искала пару себе своим сердцем, я же оценил её избранника разумом, и я рад, что мы оба не ошиблись. Как хотелось быть рядом с ней, но сразу после свадьбы я перебрался жить в другой город, доверив зятю управлять моими землями и мастерскими. - Как? Зачем? - Как и любой кроди, я старею гораздо медленнее людей. Это великий дар, наверное, но мне он не в радость. Пока была жива Мириел, злые люди судачили, что почти старуха взяла себе в жены мальчика. Меня это мало трогало, хоть я в тайне желал этим языкам отсохнуть: в моих глазах Мириел не менялась. Однако на свадьбе Бланш я и сам заметил, что выгляжу почти ровесником жениха. Об этом же не уставали перешептываться гости. Покидая дочь, я прежде всего думал о её благополучии и безопасности. Она родилась человеком, на ней нет метки Гулльвейг, так пусть никакие досужие пересуды не омрачают её жизни среди людей. Мы видимся, но только тогда, когда они с мужем приезжают погостить у меня. Теперь мы ведем дела вместе, хотя я больше занимаюсь добычей ценных мехов и путешествую по разным странам. Арвид всей душой почувствовал боль Соини и, желая утешить, плотнее прильнул к его телу. - Посмотри-ка, у тебя глаза на мокром месте, - с улыбкой сказал Селестин. – Я не хотел расстраивать тебя. И, мне кажется, я утомил тебя долгим рассказом. Вошла Камилла с кружкой подогретого молока. Арвиду показалось, что она всегда появляется по негласному зову хозяина. - А почему Камилла не осталась с Бланш? – спросил Арвид. Селестин с улыбкой пожал плечами. - Рассказали мальчику нашу печальную историю? – сказала кормилица. Затем обратилась к Арвиду: - да как я могла оставить его? Совсем одного в чужом городе. Вот родится у нашей девочки дитя, и я переберусь к ней, нянчить малютку.