* * *
Выйдя на улицу, он засунул руки поглубже в карманы куртки и зашагал домой, поминутно зевая. От усталости ломило челюсть, однако он знал, что, стоит ему оказаться в своей комнате, ощущение, будто он вот-вот рухнет и уснет прямо там, где стоит, покинет его, словно его и не было. Так случалось почти каждую ночь с тех пор, как... в общем, с Той Самой Ночи. Стоило ему только забраться под одеяло – воспоминания о произошедшем в доме Хейлов, о прокушенном боке Эрики, о горящих глазах оборотней вставали перед глазами, как живые, заставляя сердце сбиться в аритмию, а любой намек на сонливость – улетучиться. Чтобы успокоиться, он начинал думать о Дельгадо. Почему именно о нем, Стайлз объяснить не мог – причины такого глупого поведения были укутаны мраком, в который он предпочитал не вглядываться. В какой именно момент Скотт превратился в единственную твердокаменную ось его стремительно меняющегося мира? Однако мысли о нем, хоть и успокаивали, никак не способствовали сну. Определенно, нет. В конце концов, провертевшись на сбитых простынях субъективную вечность, он сдавался: нашаривал на прикроватной тумбочке перчатку, натягивал на руку... Так удавалось забыться беспокойным сном – час или два перед самым рассветом. (Возможно, однажды он сунул ладонь под резинку боксеров, одновременно зажимая себе рот рукой в перчатке. Запах чужого тела и пота, еще не до конца выветрившегося из потертой черной кожи, заполнил ноздри. Ощущения оказались настолько сильными, что он растерялся. Испугался, словно не умеющий плавать ребенок, который вдруг перестает чувствовать под ногами дно.) А с утра все повторялось снова. Школа. Череда утомительных уроков, на темах которых ему не удавалось сосредоточиться, хоть тресни. Сегодня на практических занятиях по химии он видел Айзека. Впечатляющих размеров синяк, окольцовывающий левый глаз, на чистой светлой коже смотрелся прямо-таки вульгарно. За прошедшие два дня Эрика бесчисленное количество раз демонстрировала им, как быстро затягиваются на теле оборотня порезы, ссадины и синяки – тогда почему Лейхи ходит с разукрашенной физиономией? А Уиттмор – с таким лицом, будто кто-то взял его порш в заложники и теперь высылает ему по кусочкам? Из всей мохнатой братии только Арджент выглядела как обычно – сердобольной сестрой милосердия, по воле долга приглядывающей за стайкой полоумных. После школы они обычно шли к Эрике. Обсуждали ситуацию, обедали, делали уроки. Потом наступал вечер, и он шел домой, чтобы провести еще один вечер с матерью, а за ним – еще одну ночь в компании собственных мыслей. И никакого Дельгадо... Что он имел в виду, когда говорил, сидя на его подоконнике, что Стайлз «узнает»? Зачем оставил ему свою перчатку? Где пропадает дни напролет, почему появляется в школе лишь изредка и ненадолго, словно заваленные выпускные экзамены для него – наименьшее из всех возможных зол? Что, черт подери, происходит у этих мохнатиков, хотел бы он знать? Занятый мыслями, он сам не заметил, как добрался до дома. Взбежав по ступенькам крыльца, толкнул дверь, скинул рюкзак на пол в прихожей, прошел через гостиную и кухню и вышел на задний двор, привлеченный запахом дыма. Клаудия, одетая в джинсовый комбинезон и старую отцовскую футболку с выцветшей эмблемой «Гиннеса», сгребала опавшие листья в большую кучу под платаном. Увидев его, она прервала свое занятие и приставила ладонь козырьком ко лбу, хотя солнца не было и ничто не мешало ей как следует разглядеть его. - Давно пора, - поздоровалась она. – Поможешь мне? Стайлз поднял с земли вторые грабли: - Конечно. Обычай жечь листья перед первыми настоящими холодами существовал в их семье столько, сколько Стайлз себя помнил. Он с самого детства обожал его: запах едкого дыма, которым пропитывалась одежда, шорох грабель по земле, полосы, которые зубцы оставляют на пожелтевшем газоне. Женская рука подносит к земле зажженную спичку, и по жухлой траве медленно расползается горелое черное пятно, окаймленное язычками пламени. В его задачу входило не дать огню подползти слишком близко к забору. Этого почти никогда не случалось: в тени забора трава была еще живой, и огонь умирал сам по себе, без постороннего вмешательства... однако иногда ему все же приходилось затаптывать его ногами. Он помнил себя шестилетнего, носящегося по периметру выжженного кольца. Как с громким гиканьем бросался на слишком шустрые язычки пламени, воображая себя великаном, спасающим поселения микроскопических людишек от пожара. Как думал, что было бы здорово, если бы кто-нибудь разделил эту забаву с ним... Они не жгли листья в прошлом году, потому что осенью мамы не было дома. И в год до этого тоже – потому что, хоть физически она и присутствовала, тело ее было таким слабым, что и сказать нельзя, а душа и вовсе находилась где-то не здесь. Она отбыла в санаторий, расположенный на южном побережье, вскоре после Дня Благодарения. И хотя Стайлз понимал, что это к лучшему – солнце, тепло, морская лазурь и горячий песок пошли ей на пользу в гораздо большей степени, чем промозглое серое небо Бикон Хиллс – он все равно ощущал, как больно тянет в груди, стоит ему взглянуть на жухлую траву на заднем дворе. Жухлую траву, присыпанную полусгнившими листьями. Осенние костры означают избавление от старого и рождение нового. Каждому порой нужно сжечь старую траву, чтобы дать проклюнуться новой. Какое-то время они работали в спокойной тишине, слушая, как крепчает ветер. Где-то неподалеку хлопала вывешенная на просушку простыня, и Стайлз понадеялся, что ветер унесет дым от костра в другую сторону. На веранде тонко перестукивали ветряные звенелки из полого бамбука. На коньке соседской крыши покряхтывала и поскрипывала жестяная роза ветров в виде здоровенной курицы. Краска облупилась с нее вечность назад, и миссис Андервуд, соседка, все уговаривала своего мужа снять эту бандуру, чтобы покрасить. Тот отказывался, боясь поскользнуться на поросшей мхом черепице и навернуться вниз, и Стайлз в тайне радовался этому: роза ветров нравилась ему именно такой, какой была - старой и облезлой. - Тебя что-то беспокоит? – спросила вдруг Клаудия, прерывая уютное молчание. Спросила будничным, обыденным тоном. Таким голосом обычно итересуются, не заварить ли чай. Собрав листья в охапку, Стайлз донес их до костра и обрушил сверху. Пламя, и без того еле теплящееся, совсем исчезло, лишенное притока свежего воздуха... он осторожно подул на него, поворошил листья, и оно вспыхнуло с новой силой. - Да, - неожиданно для себя ответил он, выпрямившись. - Что же? - Я... – Стайлз сложил ладони на черенке граблей и уперся в них подбородком, наблюдая, как плотный белый дым клубами валит в небо. – Я не знаю, как это выразить. - Выглядишь так, будто оборотня встретил. Стайлз вскинул на нее удивленный взгляд. Неужели?.. Нет, не может быть. Или может? В конце концов, она ведь дружила с Талией Хейл, разве нет? Давным-давно, когда он был совсем ребенком, но дружила. Он смерил ее внимательным взглядом, цепко подмечая детали. Шаловливый блеск в ореховых глазах, обрамленных длинными, оленьими ресницами. Россыпь блеклых веснушек на щеках и носу. В том, как она двигалась, как размахивала руками и как держала голову, скользило ребячливое озорство, едва уловимое нахальство... словно у разыгравшегося котенка, который, сражаясь с бумажным бантиком, в пылу битвы иногда забывает втянуть когти. Он знал это настроение. Еще бы ему не знать. Унаследованное от нее, оно столько раз пузырилось в его собственной груди. Они делили много черт характера, это правда. Но также в них было много различий. Например, он умел притворяться, юлить и хитрить, а она – нет. - Ты когда-нибудь чувствовала, что вот сейчас, вот с этого самого момента, что бы ни случилось – твоя жизнь уже не будет прежней? Ну и вопрос. Стайлз осознал его неуместность сразу же после того, как слова сорвались с языка. Более глупого вопроса и придумать нельзя, если разговариваешь с человеком, пережившим то, что пережила она. Клаудия, казалось, совсем не обратила внимания на его бестактность. - Конечно, - пожала плечами она. - Тысячу раз. Вопрос в том, пугают тебя эти перемены, или нет. Плохие ли они... или хорошие. Ждешь ли ты их с нетерпением, или молишься, чтобы они не наступали как можно дольше. - Я не знаю. Иногда я чувствую... Я как будто слышу голоса людей в другой комнате. Но голоса врагов или друзей – этого я разобрать не могу. - Это пугает тебя? - Это вызывает у меня... тревогу. – Он некоторое время смотрел на дым, стараясь подобрать наиболее подходящие слова. – Я не знаю, что будет дальше. И это неприятное ощущение. Кло поудобнее перехватила грабли, подняла их повыше, словно чтобы отряхнуть листья с зубцов... а потом вдруг проворно стукнула его черенком по макушке. - Ты просто взрослеешь, лисенок. Стайлз взял свои грабли наизготовку и встал в ангард, словно фехтовальщик в начале боя. - Черт возьми, - выкрикнул он, когда Кло скопировала его позу, а потом бросилась в нападение, - хоть один из нас должен!* * *
Уборка листьев и травы затянулась до самого вечера. В шесть с четвертью с работы вернулся отец, и, заразившись нездоровым энтузиазмом жены, решил, что раз уж их задний двор в кой-то веки раз подвергается уборке, неплохо бы воспользоваться моментом и разгрести наконец завалы металлолома, обосновавшиеся в дальнем конце двора. Среди проржавелых обрезков железа, нескольких труб, оставшихся от ремонта ванной на втором этаже и дикого количество битой плитки обнаружилось множество сокровищ, включая уйму бейсбольных мячей, которые Стайлз считал навеки утерянными. Таким образом, ужин был сдвинут с восьми часов вечера на баснословные десять, а когда он, наскоро приняв душ и едва не валясь с ног от усталости, наконец оказался в своей комнате, время и вовсе подбиралось к полуночи. Небо затянули дождевые тучи, из-за которых не было видно луны и звезд, и холодный ветер трепал занавески на окне. Странно, подумал Стайлз, шаря по стене в поисках выключателя. Он мог поклясться, что опускал раму. Если только... Два желтых огонька зажглись в темноте рядом с окном. Сердце пропустило удар... а потом заколотилось, словно сумасшедшее. Стайлз опустил руку, так и не включив свет. - Привет, - выдохнул он, быстро облизывая пересохшие губы. Ты вовсе не выглядишь безобидным, когда поджидаешь меня вот так, в темноте. Не зная, что делать с руками, Стайлз нервно одернул футболку. Ухватился за уголок клетчатой рубашки и принялся выкручивать его, едва не отрывая пуговицу. Эта мысль определенно не должна была посылать дрожь по его позвоночнику, ведь правда? Мурашки, вызванные испугом – пожалуй. Но не такую сладкую, щекотную дрожь, слишком смахивающую на предвкушение. - Привет, - отозвался, наконец, Дельгадо. Низким, хрипловатым голосом. - Что ты здесь делаешь? - Перчатку забыл. После Стайлзу так и не удалось вспомнить, кого из них бросило навстречу другому первым. Он вцепился Скотту в волосы. Обеими руками, как давно хотелось. Прижался всем телом и позволил ему поцеловать себя - жадно, собственнически, почти грубо. Наверное, он заслужил это. Ходил за Стайлзом хвостиком столько времени, что и сказать страшно, и теперь имеет право целовать его так отчаянно, как только захочет. Стайлз решил, что добрый и позволит ему. Тем более что ему до кругов перед глазами надоело притворяться, будто он не мечтал об этом с тех пор, как Дельгадо принялся увиваться за ним без всякого повода. А может, и еще раньше. Горячие ладони Дельгадо шарили по его телу, задирая футболку, как будто хозяин потерял над ними всякий контроль. Стайлз втиснул бедро между его ног, чтобы прижаться ближе, едва ли отдавая себе отчет в своих действиях. Скотт тихонько застонал ему в рот, и этот звук, мягкий, томный и совершенно срывающий крышу, заставил Стайлза подать бедрами вперед, потереться вставшим членом о твердую выпуклость в чужом паху. Дельгадо в ответ дернулся, будто одна из молний, посверкивающих снаружи, просочилась в комнату и ударила прямо в него. - Извини, - испугался Стайлз, пытаясь отстраниться. Он сделал что-то не так? Неправильно понял его? Все испортил? - О. Мой. Бог. – Дельгадо запустил правую ладонь в задний карман его джинсов, притискивая ближе. Стайлз мог поклясться, что почувствовал, как дернулся его член под одеждой, и ему тут же захотелось запустить руку Дельгадо в штаны, чтобы проверить. – Заткнись. Сделай так еще раз. И Стайлз сделал. Еще раз, а потом еще и еще, пока дыхание не сбилось окончательно, а перед глазами, несмотря на окружающую темноту, не заплясали цветные пятна. «Я сейчас кончу», билось в висках, пока Скотт, едва не подвывая от восторга, вылизывал его шею, то и дело прихватывая кожу зубами, «я сейчас кончу»... Каким образом они оказались на кровати, он не запомнил. Многое из происходившего этим вечером благополучно миновало его мозг. Зато он помнил, как смеялся, глядя на то, как Дельгадо чертыхается, вытаскивая у себя из-под спины мятые комиксы, зарядку от телефона, фигурку десятого Доктора и нераспакованную шоколадку. Смеяться вместе с ним, перемежая смех поцелуями, казалось самым естественным, что только есть на свете. В конце концов Скотт просто сдернул покрывало на пол и опрокинул Стайлза на постель, прижав сверху. - Где ты был? – выдохнул Стайлз, тут же оплетая его всеми конечностями, словно кракен – рыбацкую шхуну. Желание прижаться к нему как можно крепче и ощутить его всем телом стремительно мутировало в необходимость. - Ты ждал меня? – На лице Скотта отразился целый фейерверк из изумления, восторга и недоверия. – Правда? - Может быть. - Я хотел прийти на следующий же день. – Словно в подтверждение своих слов он провел носом по его щеке, поцеловал под ухом, потом еще ниже, отслеживая родинки. Смуглые ладони задрали его футболку, огладили ребра. Большой палец левой руки задел сосок, Стайлз ахнул, и Дельгадо повторил этот звук. – Не мог перестать об этом думать. Но стая... У нас возникли некоторые проблемы. Давай, - он оставил шею Стайлза в покое и склонился над ним, глядя прямо в глаза, - давай я тебе потом расскажу, ладно? - Ладно, - выдохнул Стайлз, и Скотт снова поцеловал его. Он делал это так, что можно было поверить, будто все его подкаты, все эти вечные «эй, Стайлз, прекрати ломаться и скажи, что пойдешь со мной на свидание!», в общем, что все это и в самом деле было правдой. Что он и вправду всегда хотел... давно ждал... Глупости, конечно. Но глядя на его светящиеся золотом радужки, на волнение, отражающееся на его лице, Стайлз почему-то и в самом деле верил в это. - Можно? – прошептал Скотт, скользя открытой ладонью по его животу вниз, к резинке боксеров. Голос его подрагивал, и рука тоже. - Да, - ответил Стайлз, замирая. И, чтобы не растерять смелость, сам расстегнул джинсы. «Ох», только и подумал он, когда Дельгадо запустил руку ему в трусы, сжал и медленно провел кулаком вверх-вниз – раз, еще один, потом быстрее и быстрее. Постанывал и задыхался он при этом так, будто это ему отдрачивали, а не наоборот. - Я так скучал по тебе, - прошептал Дельгадо ему в губы. - Ты... ох, господииисусе... видел меня в школе сегодня утром. - Нет. Я имел в виду... Тут он прервался, потому что Стайлз выдохнул его имя, и это, казалось, закоротило в мозгу Дельгадо важные процессы, отвечающие за адекватность восприятия и связность речи. Стайлз подумал, что если бы Скотт сейчас выдал какую-нибудь сахарную пошлятину вроде «всю свою жизнь», он бы, наверное, кончил, выламывая спину до хруста... а потом целовал бы его целую вечность, тая от восторга, не слыша хлещущего в окна дождя и раскатов грома, не слыша ничего, кроме их общего, одного на двоих жаркого дыхания. А потом, наверное, отмочил бы еще какую-нибудь глупость – отсосал бы ему, или позволил трахнуть себя. Видит бог, то, что происходило между ними сейчас, ни капли не походило на то, как Стайлз представлял себе свой первый раз... То, что происходило между ними сейчас, было в тысячу раз круче. И, конечно, Дельгадо, который всегда был, есть и будет коварной сволочью, подло маскирующейся под умницу, выдохнул ему на ухо: - Всю свою жизнь.